Может быть, кого-нибудь удивляет и даже шокирует такая пестрота ликов Гандана, но меня — нисколько. И туристы, щелкающие затворами фотоаппаратов, и гуляющие по аллеям монастыря женщины с колясками, и просто любопытствующая публика — все это знамение времени. Время, время… Оно сохранило и тесно сплело прежде несоединимое: буддийский монах читает журнал «Наука и религия» и желает публиковать Там свои статьи; настоятель монастыря участвует в международном конгрессе монголоведов; выпускники Буддийской духовной академии едут на стажировку в Японию, Индию, Непал или любую другую страну буддийского мира. Не представляю себе, чтобы когда-либо прежде оказался возможным тот странный диспут, который возник у меня с монахами Гандана летом 1985 года.
Начать следует с того, что я коллекционирую четки. Коллекционирование — это болезнь, которая подкрадывается к тебе незаметно. Ты не сопротивляешься ей, потому что не ощущаешь опасности, и она довольно быстро прибирает тебя к рукам. Так началось и со мной. Помнится, в 1970 году я купила на базаре в Улан-Баторе первые четки, не придав этой покупке особого значения. Посматривала на них довольно равнодушно, показывала наряду с другими приобретенными в Монголии предметами национальной культуры кому-либо из гостей, меланхолично поясняя: четки буддийские, сделаны из дерева, число зерен 108, служат для отсчета молитв. Через два года купила еще одни — коралловые с бирюзовыми разделителями, потом третьи — из кости (кажется, даже из человеческой), четвертые…
Вскоре при слове «четки» у меня стал появляться лихорадочный блеск в глазах, и я уже не упускала ни одной возможности их достать. Сначала меня интересовали только буддийские, просто потому что история буддизма — предмет моего профессионального интереса. Потом пришла в голову мысль: почему я должна себя ограничивать только ими? И у меня появились мусульманские, христианские, джайнистские. Помощников и сочувствующих оказалось немало. Уезжая в зарубежные командировки, друзья уже не спрашивали, что мне привезти, они и так знали — мне нужны только четки.
Почти во всем мире четки давно стали сувенирным предметом, продающимся любому лицу, а не только тому, у кого есть в этом ритуальная потребность. Сувенир есть сувенир, он дешев, но зато лишен жизни. Такие висят сотнями в ларьке при любой мечети, католическом соборе и в магазинах религиозных принадлежностей, но их не касалась рука верующего, не оживила своим теплом, они не пахнут ни священным дымом, которым их окуривают и очищают, ни тем особым запахом человеческих-, рук, появляющимся у четок, которыми пользуются много лет, иногда даже несколько поколений людей, передающих их по наследству. Монголия, и только она, поставляла мне «живые» четки. Их приносили на базар люди, для которых этот предмет перестал быть фактом национальной культуры и лично их сердцу и памяти не говорил ничего. Их продавали как нечто уже ненужное семье, но способное принести ей какой-то доход — это был «товар» за который можно было получить деньги. Какие только экземпляры мне здесь не попадались! Теперь я имею в своей коллекции образцы почти всех пород деревьев, кустарников, древесных наростов, семян различных растений, из которых монголы делали четки.
И вот однажды летом 1985 года все на том же базаре я купила довольно необычные для Монголии четки. Зерен, как правило, в монгольских четках — 108, 54, 27, 21, 18. 108 — главное сакральное число в буддизме, истоки сакральности которого пока неясны, но они явно уходят корнями в магическую практику древней Индии. 54 и 27 — это укороченные варианты четок из 108 зерен, более удобные в обращении. Четки с 21 зерном посвящены 21 форме богини буддийского пантерона Тары, с 18 зернами — 18 ученикам Будды (столько их насчитывает традиция махаяны).
Четки, купленные мною на этот раз, имели 32 зерна. Это число в буддизме тоже известно: столько признаков совершенства приписывается Будде Шакьямуни и всем богам ранга будды, Четки с таким числом зерен очень часто встречаются в Японии, однако в Монголии они редкость. Но более всего меня заинтересовал материал, из которого они были сделаны: маленькие круглые шарики, похожие на плодовую косточку, усыпанные черными точками. Человек, продавший-мне эти четки, не смог объяснить, из чего они сделаны, и вообще толком не знал, как эти четки к нему попали. Никто из знакомых монгольских этнографов также не прояснил ситуацию. Оставалось одно — пойти в монастырь и поговорить с монахами, что я и сделала.
Монахи повертели в руках четки, оживленно перекинулись несколькими фразами и объявили: дерево бадманимбу, растет в Южной Азии, имеет плод, который содержит 108 косточек, каждая косточка покрыта 108 пятнышками — из них сделаны зерна четок. Ну, положим число 108 упомянуто ими более для эмоционально-мистической нагрузки:' очень сомнительно, чтобы каждый плод таинственного бадманимбу имел именно столько косточек, а уж число пятен на них и вообще сосчитать невозможно. А вот, что оно растет не в Монголии, а намного южнее, в этом я не сомневалась. В вопросе о том, что число 32 отражает совершенства будды, у нас тоже разногласий не возникло. Меня забавляло, что монахи с некоторой завистью разглядывали четки и удивлялись, что такую вещь можно купить на городском базаре.
Узнав, что я интересуюсь четками и даже коллекционирую их, они оживились еще больше. Среди них даже оказался мой коллега выпускник Буддийской духовной академии, ныне сотрудник штаб-квартиры АБКМ Ш. Чулуун-батор, также занимающийся четками как предметом, в котором в виде символов зашифрованы разные аспекты учения Будды, и даже имеющий об этом несколько публикаций. Он же — владелец четок, о существовании которых мне до сих пор лишь приходилось читать в специальной литературе, но никогда и нигде, даже в музеях, не доводилось видеть, — четок, зерна которых сделаны из человеческих черепов, причем каждое зерно — это кость, взятая из одного черепа; стало быть, на одни четки потребовалось 108 человеческих черепов. Антрополог И. Гохман, бывший в тот момент со мной в гостях у монахов Гандана, подтвердил, что кость именно человеческая, черепная, и взята не откуда-нибудь, а из переносья, ибо только там отмечена та костная структура, которой отличается каждое из зерен четок. Эти четки достались Чулуунбатору от его духовного наставника.
На другой день, в воскресенье, в Гандане начался многодневный религиозный хурал. В нем были заняты монахи всех рангов, съехалось много верующих. И у всех в руках были четки из разного материала, разного цвета, разной величины. В середине дня, когда служба в храме закончилась, тот же Чулуунбатор, знавший на память, у кого из лам и мирян есть интересные четки, подводил их ко мне, показывал, давал возможность сфотографировать, объясняя их владельцам, выражавшим поначалу некоторое недоумение по поводу происходящего, важность этого для науки. И вот уже очередь из монахов и мирян выстроилась в ряд, желая увековечить свои четки на фотопленке, если этого требуют «интересы науки». Чулуунбатор на ходу диктовал мне имя владельца, название материала, из которого сделаны четки, попутно узнавая, откуда они привезены или где изготовлены. И вот тут-то прямо во дворе монастыря, среди толпы, на треть состоящей их монахов, на две трети из верующих и просто любопытных посетителей, стихийно возник диспут о числовой символике в буддизме.
Рослый, крепкого телосложения лама периодически раздвигал толпу, то и дело нависавшую над фотографируемыми четками, давая нам возможность заниматься своим делом. Именно ему я и адресовала свой вопрос, держа в руках уже которые по счету четки со 108 зернами:
— Опять сто восемь. Наиболее часто встречаются четки именно этой величины. Есть ли какое-либо объяснение этому в буддизме?
— А что по этому поводу думает наука? — неожиданно ответил он вопросом на вопрос.
Смысл моего ответа заключался в следующем. Наука не имеет окончательного ответа на этот вопрос, но есть несколько версий. Первая версия — магическая, суть ее в том, что в индийской религиозной традиции существовал магический треугольник
