Наконец — в путь за невестой. За нею отправляется целая кавалькада всадников — жених, его родственники, друзья и мы с ними. Знакомимся с женихом. Его зовут Даваа, ему двадцать пять лет, работает механиком в сомоне. Для невесты приготовлена белая лошадь. Белый цвет видишь повсюду — белая юрта молодых, белое молоко, которым кропят невесту, белый войлок — основная часть приданого невесты. Гости и родственники жениха и невесты в знак пожелания счастья подносят друг другу белый хадак.

В юрте родителей невесты идет традиционный обмен подарками — белый хадак, молочные продукты, архи. Одаривают сначала родителей, потом старших по возрасту родственников невесты, потом все остальных. Два друга жениха, стоя спиной к двери, лицом к гостям и держа в руках по пиале с молоком, запевают:

Спев, уходят за невестой. Это и есть начало свадьбы. А вот и невеста. Ее зовут Хулгана. С нею мы уже знакомы, она хозяйка нашей гостиницы. До сих пор мы знали ее только в таком качестве. Появлялась по утрам, проворно готовила нам чай и исчезала до вечера. И вот она же, но уже степенная, движения ее медленны и полны какого-то скрытого смысла, а глаза, кажется, заплаканы: надо полагать, плакать — тоже обычай. Хулгана последний раз пьет чай в доме родителей. Наступает момент прощания с ними. Девушка плачет навзрыд, плачет и мать. Сдержан и серьезен только отец. Невесту опять сажают на белую лошадь, и вся кавалькада лихо несется к юрте жениха.

Все дальнейшее также полно торжественности и значительности. Две многодетные родственницы жениха вводят невесту в его юрту. Это очень важная древняя магическая примета, от которой, как считают, зависит потомство будущей семьи. Затем невеста вручает подарки родителям жениха и обещает быть им послушной дочерью. Раньше за этим следовал самый ответственный обряд — поклонение невесты духам-покровителям рода жениха, после которого она называлась уже не невестой, а женой. Теперь этот обряд исчез, но зато появился новый. Когда гости и молодые наконец-то собрались в юрте, Зула произнес первое общее для молодой семьи благопожелание, а затем привязал голубой шелковый хадак к дымовому отверстию юрты. Голубой хадак — символ пожелания счастья молодоженам. Начался пир. После нескольких здравиц в честь новой семьи, пропетых речитативом наиболее старыми и уважаемыми гостями, невеста, теперь жена, продемонстрировала свое умение вести хозяйство и приготовила чай с молоком. С этой минуты она полноправная хозяйка в новой юрте.

Было это в 1971 году. Пятнадцать лет спустя, летом 1986 года, я вновь приехала в сомон Алтая: уж очень велико было желание узнать, как сложилась судьба молодой семьи, возникшей на моих глазах. К встрече я готовилась заранее, мысленно старалась представить, сколько детей родилось в этой семье (ведь монгольские семьи обычно многодетные), покупала подарки, чтобы хватило на всех, сколько бы их ни оказалось.

Встреча получилась печальной, точнее, ее и вовсе не было. Три года назад Хулгана умерла, оставив малолетних сына и дочь. Даваа на несколько дней отбыл на сенокос. Местные синоптики объявили о приближении раннего снегопада, и все мужчины сомона, способные держать в руках косу, были брошены на заготовку сена.

Я и мой спутник, монгольский этнограф Тангад, без труда нашли юрту, молодой хозяйкой которой теперь стала старшая дочь покойной — Оуюнбилиг. Она и ее младший брат были дома. Оба школьники, но до начала учебного года оставалось еще несколько дней. Оуюнбилиг, нимало не смутившись перед незнакомыми гостями, быстро приготовила чай, поставила на стол нехитрое домашнее угощение, а потом слушала мой рассказ о событиях пятнадцатилетней давности, рассматривала привезенные мною фотографии, на которых ее папа и мама были еще женихом и невестой. Бывший главный распорядитель на свадьбе Зула тоже умер. Еще одним прекрасным знатоком народных традиций на монгольской земле стало меньше. Но судьба счастливо одарила меня знакомством с его сыном Норолхо. Как и отец, он скотовод — самая нужная и почетная профессия в сельской Монголии. Кроме того, он артист — мастер исключительного в своем роде, к сожалению, уже исчезающего народного танцевального жанра би. Би — это танец тела, танец поз и жестов, танец-пантомима, в котором можно передать любую житейскую ситуацию: чабан пасет стадо, охотник высмотрел дичь, натянул лук — и добыча уже у него в руках, наездник лихо мчится по степи, его догоняет другой, потом третий — и все это может воспроизвести в танце один человек. У Норолхо есть ученики, но все они сейчас на сенокосе, поэтому он танцует все танцы сам, а аккомпанирует ему на моринхуре его друг, директор клуба Ганджур.

Норолхо только сегодня пригнал свой скот с горных пастбищ Монгольского Алтая. Он устал. Уже темно. В клубе горит единственная лампочка, освещающая зал и сцену. Но он знает, что завтра рано утром мы уходим в экспедиционный маршрут, и потому долго танцует для нас, поясняя по возможности значение каждого жеста и каждой позы.

Все-таки хорошо, что я побывала в сомоне Алтай еще раз. Пятнадцать лет — большой срок. Ушли одни, на смену им пришли другие. А традиция жива и будет жить до тех пор, пока жив ее носитель — народ.

Кочевая культура монголов, как и любого другого народа, живущего в современном урбанизирующемся мире, подвержена самоисчезновению под влиянием фактора времени. Пожалуй, более всего время не щадит такую тонкую и деликатную субстанцию, как религиозная традиция. А она в Монголии представляет собой удивительное переплетение культа природы и культа предков, шаманства и северного буддизма, и на стыке всего этого рождается порой такое, что этнографы и религиоведы только диву даются.

Сколь причудливо жизнь иногда сводит воедино вещи, казалось бы, совершенно несоединимые. Например, катамаран и каменную бабу. Ну что между ними общего? Все знают, а если не знают, то могут прочесть в любой энциклопедии, что катамаран — вид водного транспорта, обладающий повышенной остойчивостью, будь то плот из связанных бревен, двухкорпусное судно с соединенными платформой или перемычкой корпусами, или однокорпусное с вынесенным за борт балансиром. Кое-кто даже знает, что его название происходит от тамильских слов катту нарам, означающих «сдвоенные бревна», и что плавало на нем население прибрежных районов Индостана, Южной Америки и островов Тихого океана.

Океан — громадная и беспокойная водная стихия, и понятно, что катамараны там нужны. Но зачем они в Центральной Азии, где последние остатки океана исчезли в верхнемеловой период и на их месте со временем возникла пустыня Гоби — так, во всяком случае, считают многие геологи.

И тем не менее катамаран известен в Монголии на протяжении нескольких последних веков. Вплоть до тридцатых годов нашего века он использовался по прямому назначению — как водное транспортное средство повышенной остойчивости. Однако об этом немного ниже.

Второй партнер названной пары — каменная баба, одна из многих сотен, что стоят в монгольской степи и на языке строгой науки называются «каменными изваяниями степного пояса Евразии».

В Монголии об этих «бабах» все также знают с детства. Знают, что в основном это как раз не «бабы», а мужчины-воины и что это надгробные памятники. Воздвигались они далеко не каждому. В правой руке такой статуи чаша, а левая придерживает свисающий с пояса кинжал (или меч). Трудно представить себе, сколько типов, подтипов и разновидностей этих статуй можно выделить в степных пространствах между Центральной Азией и Северным Причерноморьем! Число трудов о каменных бабах давно перевалило за тысячу. В какой только связи о них не пишут! Но только не в связи с катамаранами! Впрочем, это сюжет особый и, можно сказать, не ординарный.