Определенного дня для почитания Далхи не существовало. Каждый приходил к ней тогда, когда у него была в этом необходимость. Кроме того, паломники, шедшие из Южной Монголии в Прихубсугулье на поклонение одному из главных шаманских духов Северной Монголии — патрону шаманских инициации Даян Дерхе, останавливались здесь на острове и совершали обязательное поклонение духу караванной переправы Далхи.

Усчины просуществовали в этих местах до начала тридцатых годов XX века. Именно тогда на Селенге был построен паром и надобность в катамаранах и людях, умеющих ими управлять, отпала. Усчины исчезли, но каменная баба по имени Далхи по-прежнему стоит на своем месте и по-прежнему является объектом почитания. Чаще всего сюда наведываются участники надомских скачек. Именно они вешают на шею Далхи пучки волос из гривы своих коней — вдруг да поможет им это выйти победителями в соревнованиях. Что это? Новый культ? Суеверие? Мрачное наследие феодального прошлого? Нет, безобидная дань традиции. Мне, этнографу, она понятна и даже приятна.

Вот так и произошла встреча катамарана с каменной бабой, наверное единственная в истории. Что же касается камня с тибетской надписью, он действительно здесь не у места и к Далхи отношения не имеет. Как утверждают здешние старики — а кому же верить, как не им, — его поставил в начале века какой-то человек в память о своей умершей матери. Почему здесь? А почему бы и нет? Ведь два других культовых объекта здесь уже стоят, так пусть стоит и третий.

В экспедиции все дни насыщены до предела, каждый по-своему. Но есть такие, которые остаются в памяти надолго, то ли потому, что события в них слишком плотно спрессованы, то ли невольно выносишь для себя из них какой-то урок. Трудно сказать…

Сентябрь 1983 года. Подходил к концу очередной полевой сезон. Он был дождливый, холодный, ветреный и на севере — в Прихубсугулье, и на западе — в Гоби-Алтае. Оставалась неделя. Хотелось провести ее с пользой, заодно и немного погреться. Нас было четверо — археолог Евгений Николаевич Черных, молодой монгольский этнограф Г. Мэнэс, я и водитель нашей машины Андрей Калянс. Сообща решили, что Южная Гоби для нас наиболее подходящее место: там и стоянки древних обитателей Монголии, и специфический образ жизни современных жителей пустыни. Кроме того, еще два объекта притягивали нас к себе как магнит — руины мертвого города-монастыря Улгий-хийд и роща окаменевших деревьев, возраст которых, по мнению геологов, более двухсот миллионов лет. Расположены они рядом возле скалистого Улгийского массива в шестистах километрах к югу от Улан-Батора.

После тяжелого и утомительного сезона мы предвкушали спокойную, развлекательную поездку. Дороги Южной Монголии, в отличие от северных, ровные и гладкие, рек с трудными бродами там нет. Бензина и продовольствия у нас было достаточно, все члены отряда — опытные полевики, и у каждого свое хобби. Мэнэс за пятнадцать минут в одиночку мог поставить большую экспедиционную палатку. Все попытки помочь ему он гордо пресекал вежливым, но твердым «не надо», и мы смирялись: не надо, так не надо. Женя на маленьком «шмеле» так жарил картошку с неизменной тушенкой, что пальчики оближешь. Андрей каждую свободную от машины и от нас минуту погружался в недавно приобретенный им томик Плутарха, и мы старались не отвлекать его от этого занятия. Я была у мужчин на подхвате и старалась скрасить их жизнь каким-нибудь анекдотом, хотя жизнь и без того казалась нам прекрасной и удивительной.

Дождь пошел в конце первой сотни километров, а под вечер засвистел ветер, сопровождавший нас всю остальную дорогу до Улгий-хийда. Все, кто бывал в гобийских районах Монголии, знают, сколь редко можно встретить там населенный пункт, даже такой маленький, как айл, состоящий из трех-пяти юрт, и как расплывчаты в Гоби дорожные ориентиры. Вот вроде за тем черным холмом должна быть обещанная развилка дорог и сухое русло сайра, вдоль которого нам следует идти на юг, но по мере приближения черный холм превращается в осыпь красного песка, а русло становится вовсе не сухим, а невесть откуда взявшейся речкой, и дорога сворачивает, как показывает компас, куда-то на восток. Проехали уже километров триста пятьдесят и не встретили ни одной живой души — не у кого спросить, где же мы все-таки находимся. Только к концу третьего дня замерзшие, промокшие, мы наконец прибыли в Улгий-хийд. Оказывается, мы много раз сбивались с пути, дав несколько не предусмотренных маршрутом кругов.

Обогнув гряду казавшихся издали синими скал по какой-то богом забытой дороге, мы въехали в мертвый город. Зрелище было настолько впечатляющее, что несколько минут мы могли лишь молча созерцать его. Наверное, те же чувства испытал исследователь Центральной Азии П.К. Козлов, когда перед ним впервые предстали развалины Хара-Хото. Мертвые улицы, мертвые дороги, мертвые постройки. Ни одной уцелевшей крыши, только стены с зияющими провалами окон и дверей.

Минута молчания кончилась, и мы с возгласами удивления разбрелись по городу. Судя по размерам, Улгий-хийд был одним из крупнейших ламаистских монастырей Южной Монголии, имел налаженное хозяйство, систему водоснабжения и дорог. О хозяйстве можно говорить лишь предположительно, зная, как его умели вести в других крупных монастырях, но колодцы, ныне заброшенные, неухоженные, заваленные мусором, с мутной водой, и дороги с остатками невысоких столбиков-указателей мы видели своими глазами. Ничего удивительного. Жизнь здесь прекратилась с тех пор, как был заброшен и разрушен монастырь, в конце тридцатых годов нашего века. Постепенно пришло в упадок и все то, что требовало человеческих глаз и рук. Только выложенные камнем тропинки в скалах и неглубокие, скорее всего естественного происхождения пещеры, в которых замуровывали себя ламы-отшельники, от времени, наверное, стали еще прочнее. С юга монастырь примыкал к высокому скалистому массиву, служившему защитой от холодных северных ветров. Когда с ближайших скал смотришь на его руины, видишь четкую планировку улиц, вытянувшихся с запада на восток. С севера на юг пролегает широкий центральный проспект, если можно так назвать расстояние от главного входа до главного храма, по которому двигались свое время ритуальные процессии. Ни ограда монастыря, и ворота не сохранились вовсе, зато имеются полузасыпанные ямы, в которые кучами свалены остатки глиняных бурханов (фигурки буддийских божеств), изготовлявшихся с помощью особых металлических форм и обжигавшихся прямо здесь на месте. Говорят, лет пятнадцать-двадцать назад в этих ямах можно было отыскать и целые фигурки, но сейчас — только их фрагменты: головы, торсы со сложенными перед грудью руками, воспроизводящими канонические буддийские жесты — мудры, бедра и ноги на лотосовых тронах в канонических позах — асанах. Размеры ладоней и ступней у этих фигурок не более одного сантиметра, но как тщательно проработан каждый палец. Отличная была форма!

Слегка отупев от палящего и слепящего солнца (вот это уже соответствовало классическому представлению о Гоби!), мы вспомнили про рощу окаменевших деревьев. Она оказалась сравнительно недалеко — всего в двенадцати километрах, но найти ее было не просто. Прежде всего потому, что слово «роща» для нас означало целые деревья, а то, что мы в конечном счете увидели в небольшой, окруженной со всех сторон скалами котловине, менее всего отвечало этому понятию.

Казалось, гигант-лесоруб мифическим топором сокрушил все на своем пути. Вокруг валялись обломки стволов, ветви, пеньки, щепки, кора, куски поперечных срезов с системой возрастных колец — и все это в виде громадного разноцветного каменного ковра. А какие краски! Черная, фиолетовая, оранжевая, розовая, серая, коричневая, и каждая с гаммой оттенков.

Захотелось привезти в Москву необычный сувенир, и мы разбрелись в поисках самых интересных образцов, находя одни и тут же отбрасывая их в сторону ради других, еще более прекрасных.

Как объяснили нам позднее геологи, ничего необычного в этой картине нет — все согласуется с законами и правилами формирования земной поверхности. В верхнемеловой период здесь был жаркий климат, и на берегу большого водного пространства рос лес. Похолодало — лес погиб и обрушился в воду. Акватория высохла, и то, что раньше было ее дном, стало поверхностью земли. Со временем гобийские ветры выдули песок и обнажившиеся, уже окаменевшие стволы стали «жить» по законам камня. Резкие перепады жары, холода и сильные ветры Центральной Азии вызвали постепенный распад стволов и создали ту картину, которая нас так поразила.