Счастье — категория универсальная, но в то же время каждый народ представляет и понимает его по-своему. Попробуем взглянуть на него глазами монгола и глазами этнографа, изучающего традиционную монгольскую культуру.
Есть в этой культуре очень важное для проникновения в ее суть понятие — буян-хшииг, — переводимое дословно как «благодать-счастье».
В самом удвоении этих слов заложена определенная сакральность. В каждом из них, употребленном в единственном числе, уже имеется некий «счастливый» смысл, которым кочевник-монгол обозначал свое кочевническое понимание счастья: хорошая погода (без бурь, ураганов, гололеда), хороший приплод скота, хороший нагул его на летних пастбищах и, как следствие этого, много жирного мяса и молочных продуктов и, конечно, крепкие и здоровые дети. Это, так сказать, заземленное понимание счастья. Соединенные вместе, эти два слова приобретали оттенок не просто и не столько земного счастья, сколько благодати, предопределенной даже не какими-то конкретными богами и духами, а именно небом, судьбой, абстрактным, неантропоморфным началом, распорядителем судеб как отдельных лиц, так и всего народа в целом. Приобретение благодати не зависит от воли и желания человека, но утратить ее человек может сам, если не будет соблюдать в этой жизни определенных правил и нарушит запреты, направленные на ее сохранение. Однако если жить «по правилам», то благодать можно сохранить и счастье всю жизнь будет сопутствовать тебе, твоей семье и любому твоему начинанию.
Именно к этому поверью восходит система многочисленных запретов, с которой исследователю по сей день приходится встречаться в повседневном быту монголов. Довольно часто эти запреты не имеют логического объяснения, хотя сотни людей их соблюдают, а еще больше знают их, но не соблюдают. В конечном счете почти всем им удается найти объяснение, и тогда из них вырастает довольно прочный забор, охраняющий «счастье-благодать» от намеренных или случайных посягательств на них.
Основная часть этих запретов так или иначе связана с юртой, семьей и личным имуществом кочевника. Вот лишь некоторые из них. Нельзя лить воду в очаг, плевать в него, перешагивать через огонь, касаться огня острыми предметами, кидать в него грязь и мусор — все это оскорбляет дух домашнего очага. Нельзя свистеть в юрте — это сигнал, созывающий злых духов. Нельзя наступать на пролитое молоко: «белая пища» священна. Нельзя выплескивать остатки чая, выбрасывать необглоданную кость, отдавать что-либо левой рукой, продавать любимого коня, ругаться при старших, сидеть на пороге или спотыкаться о порог, входя в юрту и выходя их нее. Если споткнулся, положи кусок сухого навоза (вид топлива в Монголии) или ветку в очаг, иначе частица достатка, а значит и «благодати», может уйти из дома.
К дымовому отверстию юрты молодоженов, а также всякой новой юрты, поставленной впервые, прикрепляется платок голубого цвета — хадак — символ пожелания «счастья-благодати». Коновязь возле юрты молодоженов должен был ставить богатый и многодетный мужчина. Вообще, все. что связано с молодоженами, требовало усиленной концентрации «благодати», ибо все молодое, новое, неокрепшее считалось слабым и нуждающимся в особой охране. Отсюда все свадебные благопожелания, кропление молоком невесты у входа в юрту родителей жениха, усаживание жениха и невесты на белый войлок. Обилие жира, мяса, масла на свадебном пиру залог будущего изобилия семьи. Отсюда выплескивание молока через дымовое отверстие, чтобы оно вернулось назад и окропило сидящих в юрте, кидание невестой куска жира в грудь свекра и т. д.
Любопытно привести ряд примет и поверий, связанных с охраной благодати дома у разных групп монголов. Если дэрбэт давал кому-либо зерно, муку или жидкую пишу, чтобы не упустить «счастье», он брал себе некоторое количество (щепотку муки, немного жидкости) из отдаваемой доли. Если хозяин-скотовод продавал на сторону лошадь или овцу, он обрезал несколько волосков из шерсти овцы, у лошади — из гривы или хвоста и вплетал в веревку, прикрепленную к центру дымового отверстия и придающую юрте устойчивость. Эта веревка — один из оберегов юрты, хранительница ее «благодати». В обычное время она закрепляется за потолочные балки на левой (женской) половине юрты в виде петли, имеющей форму овечьего желудка, что опять-таки в монгольской традиции символизирует охрану «благодати» и содействует процветанию дома.
У охотника имеется своя система примет и предписаний «на счастье». Собираясь на охоту, он должен взять с собой кусок жира, и встретившегося зайца надо убить, поджарить на этом жиру, съесть самому и поделиться с другими. Проделавший все это охотник может рассчитывать на богатую добычу. Очень важным символом и оберегом охотничьей удачи является зулд — набор из пяти частей тела убитого животного (голова, сердце, язык, легкие, пищевод). Охотник оставляет его себе, от всех же остальных частей мяса могут быть выделены куски для родственников.
«Благодать» — чрезвычайно нежная субстанция, и спугнуть ее (а точнее, сглазить) может кто угодно, в частности человек, обладающий способностью хвалить и превозносить до небес другого человека, его богатство, детей, скот и т. д. Таких людей называли, да и теперь называют «белый язык» или «белая нечисть», подразумевая, что они «вредят через благо», то есть, превознося благое, накликают зло. Категория хулителей, называвшаяся «черный язык», призывавших на головы своих соседей всякие проклятия и нечистую силу, также считалась опасной, но все-таки в меньшей степени, чем «белая нечисть». Чтобы снять вредоносное действие как неумеренных похвал, так и ругани, читались специальные молитвы, после которых следовало обязательно несколько раз (3, 9 или 21) хлопнуть в ладоши.
В народной среде до сих пор такое хлопанье ассоциируется со способами отпугивания чутхура (черта) и прочих злых духов, хотя в общественной и культурной жизни страны аплодисменты стали обычным явлением, воспринятым наряду с другими реалиями европейской модели культуры. Так что в этой маленькой детали мировоззренческого комплекса сейчас сосуществуют традиционный, негативный и новый, позитивный аспекты.
Хлопанье в ладоши было не единственным средством от проникновения зла в юрту. У боржигинов такую роль играл запрет входить в юрту с оружием, у западных монголов — закреплявшиеся над притолокой пила, нож или просто железная пластинка, обращенные острым краем вниз. Роль оберега играл также сахиус — написанная на узкой полоске бумаги молитва, несколько зерен, клочок шерсти, хранящиеся в мешочке, подвешенном к дымовому отверстию юрты. У олетов Западной Монголии есть поверье, что злой дух может проникнуть в юрту через отверстие тазовой кости барана. Обглоданную кость сразу же ломают и выбрасывают, ликвидируя возможный источник зла, а необглоданную тщательно прячут, чтобы чутхур ее не нашел.
Эфемерность, непрочность и изменчивость судьбы требовали постоянной магической подстраховки, без которой «счастье-благодать» могло утратить свою силу. На второе место после охраны семейного благополучия и жилища можно поставить охрану человеческой личности с момента ее появления на свет и далее — на всех опасных возрастных рубежах, возникающих через девять и двенадцать лет. Ее можно назвать «системой магической охраны», в центре которой стоит главный объект — человек, а число предметов, окружающих его и выступающих в роли магических инструментов, практически неограниченно.
Начнем с первой минуты появления человека на свет и с такого весьма прозаического предмета, как навоз домашних животных и корзины для его сбора, которым принадлежит особая роль в системе магической охраны. Навоз у монголов по степени важности делится на три вида — крупного рогатого скота, лошадей и коз и овец. Сухой коровий навоз, аргал, как известно, служит основным видом топлива у кочевников евразийских степей. Однако в монгольской культуре это не единственное его назначение. В других сферах он исполняет скорее ритуальные, нежели хозяйственные функции. Во-первых, толченый аргал кладут в качестве подстилки под рожающую женщину, считая, что от него исходит необходимое для роженицы тепло, а также что он обладает определенными антисептическими свойствами, поэтому младенцу полезно выпасть на него из утробы матери. Во-вторых, сухой помет овец и коз насыпают в тех местах у подножия гор, куда кладут покойника. Здесь мы имеем дело с бинарной оппозицией «жизнь — смерть», с мифологемой их тождества, с пересечением границы «этого» или «того» миров, то есть явлением одного порядка — приходом в этот мир и уходом из него, обставляемых сходной обрядовой символикой.
