С другой стороны, эта социальная система классов так воспроизводилась потому, что знатные воины, короли и лейды, несмотря на еще жестокий образ жизни и определенное количество убийств, старались не слишком часто убивать друг друга. Сезонные грабежи и разорения крестьян воинами, подробно изученные Жоржем Дюби за длительный период{142}, уже, похоже, стали одним из главных элементов войны.
ПОСВЯЩЕНИЕ ХИЛЬДЕБЕРТА II
Салический закон не дает определения аристократии как таковой, указывая только, что в качестве антрустиона или сотрапезника франк или римлянин пользуется королевским покровительством; убийство такого человека искупить труднее, за это берут повышенную (тройную) цену. У Григория Турского тоже нет родового названия для аристократии, но все его рассказы, подтверждающие свидетельства из «житий святых», подразумевают ее наличие. Это ее престиж и социальное могущество хотят отстоять и превознести многочисленные семейства, прибегая к кровной мести или к войне, домогаясь милости королей и, конечно, проводя некоторых из сыновей в епископы. И в рассказах Григория достаточно разрозненных намеков (всякий раз, когда это необходимо для создания интриги) на красивое оружие, на прекрасных коней: это показывает, что те и другие символизируют статус. В Северной Галлии, которая теперь называлась Франкией, приблизительно до 600 г. оружие и коней еще часто клали с умершим в могилу. И археология вполне подтверждает значение оружия как признака социальной дифференциации.
Конечно, королевская власть, аристократия — во многих отношениях наследники Рима, равно как и Германии. У королей и лейдов были казна и законы, юридические формулировки — как минимум результат вульгаризации римских или их развития. И внуки Хлодвига вполне любили внешние признаки богатства в античном духе. Но стиль взаимодействия и дух институтов, по крайней мере в отношениях королей с крупными собственниками, уже сеньорами и отныне (на севере) исключительно франками, были, надо признать, скорей, германскими (варварскими). Лейды со своими вооруженными силами прибывали в армии, фактически представлявшие собой не что иное, как осты, собирались на общие plaid'ы, которые, не наследуя напрямую германским собраниям (concilia), упомянутым Тацитом[32], все-таки немного их напоминали. У Меровингов были короли, обязанные убеждать и быть образцовыми воинами, воплощать добродетели господствующего класса, единой элиты[33], которую характеризовало ее оружие — кроме высшего духовенства[34].
В наших источниках нет сведений о таком посвящении в воины в VI в., которое бы представляло собой «чистый» ритуал вступления лейда в ряды взрослых мужчин и которое можно было бы состыковать со знаменитыми строками Тацита{143}. Конечно, нельзя не упомянуть передачу копья юному Хильдеберту II (сыну Сигиберта и Брунгильды) его дядей Гунтрамном, королем Бургундии, в 585 г., хотя это по сути было усыновление по оружию[35]. Григорий Турский, несомненно, лично присутствовал при этой церемонии. По крайней мере соглашение между двумя мужчинами он принял близко к сердцу и составил о нем рассказ или, скорее, упомянул об этом событии, представив его как обычай, и оно сильно повлияло на ход его «Истории».
В 580 г., когда в силе был Хильперик, его брат Гунтрамн пригласил своего племянника Хильдеберта II, еще ребенка, сына Сигиберта (умершего в 575 г.) и Брунгильды, встретиться на границе их королевств. Не имея детей, Гунтрамн выбрал его наследником, к большой досаде Хильперика и его сторонников. В присутствии вельмож, «посадив его на свой трон, он передал ему все королевство со словами: “Один щит нас защищает, и одно копье нас охраняет”»{144}. Пока что это только обряд заключения договора между воинами о ненападении и союзе против третьего лица, договора, примеров которых эпоха (но не тацитовская) дает немало, и относятся они не к королям{145}. Фактически дядя и племянник и, соответственно, их лейды объединились против Хильперика. Не то чтобы они сразу же внезапно атаковали его. Они устроили общий пир, обменялись дарами в атмосфере, достойной тацитовской Германии, и после этого отправили к Хильперику послов с требованием «возвратить то, что он отнял из владений их королевства» (Хильдеберта II), «если же он откажет, пусть готовится к сражению»{146}. Никаких воинских предприятий, даже в виде игр, не было, — только пир и обмен дарами, достойные скорее благодушных германцев Тацита, чем спортивных рыцарей тысяча сотого года. Лишь настоящая ритуализация конфликтов, перенесенных в правовую сферу, без малейшего «варварского неистовства». Ведь Хильперик не обратил внимания на этот ультиматум; можно было бы сказать, что он, со своей стороны, ударился в римскую Античность, так как он тем временем построил в Суассоне и Париже цирки, чтобы «предоставить их народу для зрелищ», и фактически до его смерти в 584 г. вызов остался без последствий.
В тот момент, отнюдь не попытавшись разгромить его вдову Фредегонду и его совсем юного сына Хлотаря II, король Гунтрамн взял обоих под покровительство, что не помешало ему в 585 г. возобновить соглашение с Хильдебертом II[36] на фоне заговоров группировок магнатов в обоих королевствах. Это тогда перед лицом собрания король Гунтрамн, «вложив в руку короля Хильдеберта копье, сказал: “Это означает, что я передал тебе все мое королевство”»{147}. Потом он отвел того в сторону, чтобы сообщить имена опасных людей, а «затем, когда все собрались на пиру, король Гунтрамн стал увещевать войско, говоря: “Смотрите, о мужи, как мой сын Хильдеберт уже вырос. Смотрите и остерегайтесь считать его ребенком. Теперь забудьте о своей развращенности и своеволии”».
Далее Григорий Турский излагает (или перетолковывает) речь Гунтрамна, обращенную к его епископам, в похвалу Хильдеберту II как «человеку умному и деятельному», весьма осторожному и энергичному{148}. «Тогда король добавил: “Правда, мать его, Брунгильда, грозила мне смертью”», но Бог Псалтыря вырывает праведника из рук его врагов. Гунтрамн мог рассчитывать на Него, тем более что эта угроза была не слишком реальной! Важно, что он сам со своими племянниками, он, посвятивший в воины подростка, крестный отец новорожденного (которого тем не менее не решались показать ему, опасаясь, как бы он не убил младенца — этот добрый Гунтрамн!), а также с лендами остались среди людей — как настоящие люди, активно обсуждающие, как отомстить за недавнюю (в 584 г.) смерть своего родича Хильперика{149}.
Так Григорий Турский в очень суггестивной манере излагает воинское (если угодно, германское), христианское (скорей, ветхозаветное) и мачистское политическое заявление Гунтрамна. В свете этого заявления посвящение Хильдеберта имело для последнего сразу два нераздельных аспекта[37]. Это как подчеркивание связи между обоими королями, так и утверждение взрослого и совершеннолетнего статуса Хильдеберта II, а значит, его правомочности царствовать — правомочности, на которой Гунтрамн настаивает, чтобы добиться признания племянника «общиной», как сказал бы Тацит, то есть, для 585 г., политическим сообществом лейдов и епископов, из которых и состоит реальное общество в королевстве, со своими собраниями и остами.
