Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Покаяние длится двадцать два года, в течение которых Жирар работает угольщиком, как святой Тибальд или Эврар де Бретёй. Наконец настает момент вернуться в милость. Во время Пасхи, наиболее подходящее для прощений, Жирар является ко двору в облачении паломника, и епископ, а потом королева добиваются от короля полной амнистии.

В этой поэме все выглядит настолько пригнанным, настолько сбалансированным, что непонятно, кто мог бы остановить войну. Сам Бог, каким Его создали феодальные рыцари и их духовенство, не в состоянии этого сделать, поскольку воплощает право, а право расколото. Он может только чудесным образом прервать сражение, чтобы закончить первую кампанию, и покарать за святотатство Жирара, поджигателя церкви, чтобы прекратить вторую. Пусть рыцари, простив в Страстную пятницу всех врагов, утром в понедельник после Пасхи вновь принимаются за тренировку с квинтиной{909}, но рано или поздно война все равно снова вспыхнет. У Жирара и Берты есть маленький сын пяти лет; еще несколько лет перемирия, и его посвятят, и все начнется заново, как происходит в других местах, когда какой-нибудь Готье, какой-нибудь Жербер становятся рыцарями. В среде знати нет наследования без мести, а месть в «жестах» часто бывает кровавой.

Однако с этого момента все чаще выдвигают планы вечного мира. Они даже немного торопятся показать себя, расталкивая друг друга, до самого конца поэмы.

Сначала следует неожиданное событие, где всю силу являет социальная мутация тысяча сотого года. Жирар снова жаждет войны, он держит мальчугана в объятиях и произносит клятву: «Клянусь Всемогущим Богом — тебя никогда не лишат владений. Воистину, чтобы стать монахом, нужна трусость!»{910} Итак, отцовская гордость побуждает его по-прежнему говорить как неколебимый рыцарь, вернуться к рыцарским заповедям, которые он всегда предпочитал, — больше не упрашивать врагов и снова начать войну. Здесь вновь в действие вмешивается выходец из сервов, которого Жирар сделал сенешалем. Он догадывается, что война не имела бы смысла для сеньора, не будь у того наследника. И он просто-напросто убивает ребенка.

После этого заключения мира уже не избежать, чему способствует и римский папа — родственник Жирара[233], взгляды которого отчасти макиавеллиевские: не он ли нашептывает герою, что нужно «поступать так, чтобы те, кто нас ненавидит, более всего ошибались»?{911} Не имея более прямых наследников, Жирар идет по стопам Геральда Орильякского: он отдает свое добро Церкви, чтобы основать не менее тринадцати аббатств (в том числе Везле). И если остаток он оставляет кузену Фуку, миру это отнюдь не грозит, поскольку Фук всегда был скорее «голубем» и будет, как нам сообщают заранее, справедлив по отношению к бедным ив то же время щедр к рыцарям и послушен королю{912} — которому сам Жирар приносит торжественный оммаж. И поэтому папа произносит проповедь, направленную против такого бича, каким является война: она сжигает церкви, приносит страдания народу, губит «цвет христианства», то есть рыцарей. Пора каждому отрешиться от гордыни и жестокости, чтобы помыслить о спасении души.

Однако некоторые считают этого папу «подлым проповедником» — это те, кто заложил владения. Что станется с бедным рыцарством без войны? Может ли оно жить только за счет охоты в окрестностях? Не вернется ли деморализующая ситуация из начала поэмы, когда «храбрец стоит не более, чем трус»{913}?

К чести автора «Песни о Жираре», он задумывается об этом — хоть и поздновато, после 9480 стихов. Фук призывает графов, главных держателей и богатых баронов заботиться о содержании бедных рыцарей, быть щедрыми. Будет сделано то же самое, что сделал герцог Нормандский Генрих Боклерк в 1133 г., то есть составят «список» тех, кто призван в ост для защиты страны: в войско отправятся бедные вассалы, а остальные, богатые, окажут им финансовую поддержку{914}. В следующей строфе оговаривается, что отъезжающим понадобятся добрые кони, ведь дело придется иметь с сарацинами. Но, похоже, об этом забыли, едва кончилась строфа, поскольку вскоре речь пойдет уже не о четком делении на отъезжающих и помогающих, а обо всех «расточительных и отважных юношах, всегда готовых в набег»; в набеге они рискнут жизнью и испытают свою доблесть{915}. В остальном рыцари будут ездить на охоту, по видимости не утрачивая своего места в обществе.

Что касается четырех сыновей Фука, то им не понадобится, в отличие от него, готовиться к междоусобной войне. Никакому злобному сенешалю незачем будет их убивать, поскольку их жизнь будет состоять из церемоний при дворе короля XII в. Они направятся к нему сами и будут ему служить: первый понесет меч, второй — скипетр, третий станет привязывать ему шпоры, четвертый — размахивать стягом в сражении.

А какое место среди всего этого займут турниры? Как раз они были бы и нужны, чтобы поддержать физическую форму молодых людей, сохранить жизнь сыну Жирара, дать перспективы бедному рыцарству! Но «жесты» — сочинения феодальные ив то же время слишком христианские, чтобы уделить турнирам должное место.

В крайнем случае, если какая-то из них и описывает турнир, то затем, чтобы связать его с темой родовой мести. «Песнь о Гарене Лотарингском» датируется периодом с 1180 по 1200 г. Здесь турнир устраивают после посвящения Фромондена, «дабы увидеть, способен ли он обратить в бегство смертельных врагов, избежать их ударов, противостоять им»{916}. И в самом деле, турнир во многом напоминает настоящее сражение: здесь выбирают противником того, кого ненавидят{917}.

В «Гарене Лотарингском» продолжается и укрепляется «реалистическая» тенденция «жест», сильно выраженная уже в «Жираре». Текст может показаться длинным романом с продолжениями, однообразным и кровавым, ведь обе больших «жесты» соперничают в кровожадности, нанизывая убийство за убийством: через испытания проходят брат за братом, сын за отцом, все герои, и жизнь их прослеживается от посвящения до смерти. Однако, если приглядеться, так ли она однообразна? В самом деле, каждый эпизод может включать в себя элементы реальной истории XII в.: здесь — прогресс строительной техники, там — роль немецких наемников, пеших сержантов, или же приемы, которые используют хитрые политики, чтобы обходить григорианские требования к браку{918}. В этой же поэме производится много расчетов, в двояком смысле слова: исчисление расходов и ущерба, обдумывание юридической стратегии при дворе и военной на поле боя. И так ли она кровава? По правде сказать, может ли не быть кровавой история смертельной ненависти? На том и основан эпический жанр, пусть даже реальная история королевств в XII в. не состоит из таких жестоких и убийственных столкновений. Вот почему в вымышленном королевстве «Пипина» знатные бойцы чаще убивают друг друга, чем в королевстве Филиппа Августа — пусть даже война между последним и Ричардом Львиное Сердце с 1194 по 1199 г. обострилась и стала не слишком рыцарской. Тем не менее в «Гарене Лотарингском», в ряде эпизодов, есть интересные примеры тактики, к какой прибегают осты, чтобы не встречаться. Даже воинственный Бернар де Незиль нередко отступает, а его противник Бегон во время бургундского похода занимает замки без боя, по соглашению. Описания боевых порядков как таковых занимают здесь больше места, чем споры о войне и мире, которые преобладают в «Жираре Руссильонском», но такие споры тоже имеют место, так же как обращение к разным посредникам.

вернуться

233

Каликст II с рождения звался «Ги Вьеннским», а Жирара «Вьенкско-го» отчасти смешивают с Жираром «Руссильонским».

126
{"b":"235379","o":1}