Карно: Состоятельные граждане и есть опора Республики. Ограбить их в пользу твоих голодранцев?

Сен-Жюст: Не должно быть ни бедных, ни богатых, крупные собственники – враги Республики, за деньги они будут служить любому режиму. Сейчас тюрьмы забиты богачами и аристократами. Но вы предпочитаете бесконечно кормить этих бездельников, чтобы потом все равно отрубить им головы.

Барер: А ты бы предложил еще один прериальский закон для расчистки тюрем?

Сен-Жюст: Спроси у Колло. Он разгружал тюрьмы залпами картечи.

Колло: Ах, ты…

Билло: Спокойно, Колло…

Сен-Жюст: Вы должны знать, я был не в восторге от прериальского закона. Наоборот, считаю, что теперь, когда мы победили при Флерюсе, можно уменьшить террор. Конечно, только в том случае, если Республика сохранит свою революционную силу. Я бы предложил лучший выход разгрузки тюрем – принудительные общественные работы! Пусть эти аристократы на своей шкуре узнают, что такое барщина, которой они угнетали несчастных крестьян: пусть они чистят сортиры, метут улицы, прокладывают дороги, чинят мосты, работают грузчиками! Будет справедливо, если народ станет, в свою очередь, властвовать над своими угнетателями и если трудовой пот смоет высокомерие с их чела.

Барер (холодно): «Мы должны наполнять преступниками против Республики не тюрьмы, а гробы…» Я забыл – кто это сказал?

Сен-Жюст: Когда-то и Барер де Вьезак сказал про тирана: «Ах, какой добрый король!»

Билло: Оставь, Сен-Жюст, Барер вел допрос короля в Конвенте.

Колло: Зато про тебя мы знаем, что ты тоже аристократ и только прикидываешься своими крокодиловыми слезами о бедных крестьянах, к которым ты не имеешь никакого отношения!

Сен-Жюст (словно не слыша): Мы все подчиняемся силе обстоятельств, встав на пути которых, погибнем. Республика погибнет. Прошу членов Комитета поддержать мое предложение ввести для подозрительных, заключенных в тюрьмы, трудовую повинность.

Карно: Обрекать людей без суда каторжным работам? Это еще хуже прериальского закона…

Барер: Мы не жители Спарты, Сен-Жюст. Как ты. Мы – просвещенные французы, освободившие сердце Европы от деспотизма привилегированных. Но разве можно вот так просто общественными мероприятиями уничтожить влияние тех, кто все равно превосходит народ своими знаниями и своим воспитанием? Здесь нужны долговременные политические меры.

Сен-Жюст (вспыхивая): Превосходит?! Да просто заставьте их работать!

Барер (тускло): Мы не можем быть хуже, чем те, кого мы свергли. Можно лишить наших врагов политических прав, приговорить их к смерти, но мы не имеем права ни пытать их, ни обращать в рабство.

Карно: С этим не согласится даже наш Пизистрат!

Сен-Жюст (презрительно): Глупцы! Вы не видите дальше собственного носа. Для вас враги Республики – больше люди, чем бедняки, которых вы не можете даже накормить по-настоящему. Вы не даете им хлеба, но отнимаете у них Бога. Запомните: нищета породила революцию, нищета может ее погубить. Вы обвиняете Робеспьера в тирании, но вы неотделимы от его имени. Когда он падет…

Сен-Жюст поочередно смотрит на каждого из членов Комитета. Все или отворачиваются или опускают глаза.

Сен-Жюст переводит взгляд на дверь, за которой скрылся Робеспьер.

Наезд. Полуоткрытая дверь. Крупно.

Голос Сен-Жюста: Республика оледенела.

Затемнение. За кадром – стук падающего ножа и звук сливаемой крови.

Настенные десятеричные часы Лагранжа пробили полдень, и с последним пятым ударом [2]часов в Малый зал совещаний на втором этаже Национального Дворца Парижа вошел Великий Цензор Французской Республики Луи Антуан Сен-Жюст.

– Салют и братство, первый гражданин! – три человека, ждавшие в зале, в один голос приветствовали вошедшего: одетый во все черное личный секретарь, одетый в белые с сине-красными разводами священнические одежды культа Верховного существа Первый Цензор Национального собрания и невысокий артиллерийский генерал в парадном синем мундире с золотыми галунами.

Первый гражданин в знак приветствия лишь молча наклонил голову. Небрежно бросив на кресло пропыленный черный плащ с пурпурной подкладкой, он подошел к маленькому генералу почти вплотную и, глядя на него сверху вниз, бросил в своей обычной резкой манере:

– Генерал Бонапарте, ты заслужил похвалу отечества: только благодаря твоему мужеству на итальянской земле остановлен Суварафф. Республика приветствует тебя! Теперь ты представил стратегический план вторжения в Египет. Твой план одобрен… Освободительную армию в житницу англичан поведет генерал Моро, – взгляд Сен-Жюста уперся прямо в лицо генерала.

Глаза Бонапарте яростно вспыхнули.

– Гражданин Цензор, ты же сам сказал, что я заслуживаю благодарности Республики. Самая лучшая благодарность – поручить мне армию, которая покончит с владычеством Британии в Египте, – маленький генерал не скрывал своего раздражения.

– Генерал, – тон Сен-Жюста посуровел, – ты не знаешь, о чем просишь: благодарность Совета Республики куда больше – по предоставлению Цензора Лигурийской республики Филиппа Буонаротти ты назначаешься Великим Цензором Корсики.

– Корсики? – Бонапарте не мог сдержать удивления.

– Твоего отечества, генерал. Ты помнишь о своей родине? Паоли умер, на острове разброд и шатание.

– Там англичане…

– И твои контрреволюционные сородичи, восставшие против освобожденной Франции. Раздави их, генерал Бонапарте, и Корсика твоя. Принеси на остров семена свободы. Тебе оказана великая честь, потому что ты единственный из генералов, кто с военными талантами совмещает таланты гражданского управления.

– Я думал, что мои таланты могут лучше пригодиться на большой войне, – Бонапарте говорил, опустив глаза.

– Генерал, – сухо сказал Сен-Жюст, – служить Республике великая честь в любом месте. Но тем, кто хочет воевать с тиранами, возможностей будет предоставлено сколько угодно. После Египта нас ждет Персия, а потом – Индия. Ты бы не отказался повести войска в Индию?

Глаза Бонапарте загорелись:

– Это действительно великая честь, первый гражданин.

– Да. Но сначала должна быть Корсика. Кого ты, как нынешний командующий парижским гарнизоном, предложил бы оставить вместо себя?

– Моего заместителя по кавалерии генерала Иоахима Марата.

– Марата?

– Раньше он был Мюратом, пока не сменил имя.

– Хорошо. Ты свободен, гражданин, – Сен-Жюст повелительно вытянул руку по направлению к двери.

Генерал Бонапарте вытянулся, традиционным римским жестом, ставшим за последнее время популярным в армии, прощально стукнул себя кулаком по груди чуть выше сердца и, развернувшись на каблуках, вышел из зала.

Великий Цензор Сен-Жюст и его ближайший друг и советник Первый Цензор Национального собрания Пьер Тюилье долго смотрели ему вслед.

– А он честолюбив этот генерал, – задумчиво произнес Тюилье.

– Я еще раз убедился, что этому ставленнику Огюстена нельзя доверять. Всем этим победоносным генералам мало было Лафайета, Дюмурье, Гоша, Пишегрю. Каждый из них мнит себя Цезарем!

– Наполионе – честный республиканец, – не согласился Тюилье. – Вспомни, как лихо он подавил парижских мятежников в вандемьере? А вот Огюстен Робеспьер – да, порой бывает так не сдержан на язык. И как нынешний председатель Национального собрания доставит еще нам немало хлопот.

– Нет, – без всякого выражения ответил Сен-Жюст. – Он – из породы безобидных говорунов. Из-за памяти к Максимилиану мне бы вообще не хотелось говорить о нем.