В знойный удушливый вечер 7 термидора, или 25 июля по рабскому стилю, Сен-Жюст в последний раз пришел к Робеспьеру.

У Дюпле его встретили как никогда раньше – более чем прохладно. Не глядя ни на кого, бледный и мрачный Антуан поднялся наверх и без стука вошел в комнату Максимилиана.

Робеспьер, такой же бледный, как и Сен-Жюст, даже еще бледнее, почти зеленый, сидел за столом, полностью одетый, в парике и старом полосатом рединготе. Он не ответил на приветствие Антуана, только кивнул и тут же отвернулся. Словно чувствуя мрачное настроение хозяина, шотландский ньюфаундленд Броунт, лежавший под кроватью, не вылез оттуда как обычно, чтобы «поздороваться», а оставался там весь разговор, недобро поглядывая на хорошо знакомого ему гостя полуприкрытыми блестящими глазами.

Некоторое время они сидели друг против друга и молчали, застегнутые на все пуговицы, неподвижные, с белыми лицами и, как показалось бы со стороны, несмотря на невыносимую жару словно замершие и похолодевшие, как два мертвеца.

Наконец Антуан решился:

– Максимилиан, у нас нет выхода!…

Он не сказал это слово, но слово, которое он не произнес, он мог и не говорить вслух, ибо Робеспьер понял Сен-Жюста. Ведь единственное слово, которое только и могло слететь с его уст, было одно:

– Диктатура!

Робеспьер какое-то время смотрел на вошедшего. На лице Неподкупного застыла какая-то странная маска: смесь недоверия, угрозы, отчаяния и чего-то еще, чего не мог понять даже «Архангел Смерти».

– Слишком поздно! – почти прошептал Робеспьер. – Мне больше нечего делать в Комитете, ты ошибся.

– Но ведь соглашение достигнуто, – и, увидев в лице Неподкупного ироничное выражение, Антуан поправился: – Мы добились своего – выиграли время. Теперь надо первыми нанести удар – они ведь этого не ожидают!

– Я и нанесу удар! Я нанесу его в Конвенте… Комитеты будут очищены от предателей…

В тоне Робеспьера звучала беспощадная угроза.

– А как ты собираешься это сделать? В Конвенте мы можем только защищаться. Защита обрекает нас на поражение. Посмотри правде в глаза – Конвент против нас!

Робеспьер опустил голову.

– Это неправда, – глухо сказал он.

– Неправда настолько, что ты перестал посещать его заседания. Настолько, что Конвент потребовал от тебя отчитаться в своих действиях! – Сен-Жюст понял, что этого говорить не следовало, и тут же поправился: – Ну, хорошо, пусть и не все Собрание против нас. Но страх перед царством добродетели сплотил всех недостойных. Ты же знаешь доклады нашего Бюро общего надзора полиции – Конвент опутан сетями заговорщиков. Если они выступят, какую реальную силу мы им противопоставим?

– Они не могут не выслушать меня. Такого еще никогда не бывало. Со времен Учредительного… Я скажу свое Слово… А ты знаешь его силу. Мне поможет Верховное существо… Поможет расправиться с заговорщиками. И тогда… Ты же помнишь, как вначале было сказано, что «Слово было у Бога и это Слово было…».

– Но ты же сам ведь еще не Верховное существо! – Сен-Жюст почти выкрикнул это и тут же пожалел, – лицо Робеспьера позеленело еще больше, и глаза перестали мигать. – Прости, Максимилиан. Но ты должен меня выслушать. Выслушать и понять. В последний раз. Я говорю не о нас с тобой, я говорю о Республике, не об этой, а той, о которой мы мечтали, о государстве добродетели и свободы, о том, ради чего мы жертвовали своими жизнями! Ведь вместе с нами погибнет наша мечта, твоя мечта и моя…

Робеспьер опустил голову. Голос его звучал по-прежнему глухо, но уже не так бесстрастно, в нем чувствовалась только бесконечная усталость:

– Что ты предлагаешь?

– Ты же знаешь, что наше единственное спасение – диктатура. Твоя диктатура.

– Я не понимаю о чем ты. После выступления в Конвенте и после очищения Комитетов…

– Заговорщики не станут ждать. Когда они поймут, что мы хотим, они ударят первыми. И если Конвент не поддержит тебя…

– Этого никогда не будет. Я все еще верю в Конвент! – в дрожащем голосе Робеспьера Сен-Жюст не почувствовал особой уверенности. Антуан опустил голову и медленно покачал головой. «А ведь скоро эта жара кончится, – вдруг подумалось ему. – Придет осень, листья опадут с деревьев, и, наконец, наступит зима. Как хорошо снова увидеть снег…»

Молчание становилось невыносимым. Потом послышался сухой надтреснутый голос:

– И что же, по-твоему, мы должны делать?

Антуан понял, что проиграл. Еще не начав говорить, он уже знал, что Робеспьер с ним не согласится. У него вдруг пропало всякое желание продолжать этот спор, а захотелось сразу встать и уйти. Но Максимилиан ждал, дело надо было доводить до конца, и, стряхнув с себя оцепенение, Сен-Жюст заговорил быстро и решительно:

– Они навязали тебе решение отчитаться в своих действиях – отлично! Доклад об этом в трехдневный срок должен представить Комитет – еще лучше! Кто у нас официальный докладчик от Комитета? – я! Конвент думает обвинить тебя в раскольничестве, а Комитет представил мне выступить с докладом о единстве в правительстве Республики! Два дня у нас есть. Пусть думают, что я готовлю Робеспьеру защитительную речь, и ничего не предпринимают, а мы тем временем подготовимся совсем к другому. Возьмем их прямо в постелях. Тепленькими. Больше никаких докладов – только приказы. Время бумажек прошло.

– Нет, – тон Робеспьера стал еще холоднее, и Сен-Жюст замолчал. Подождав ответа собеседника и не дождавшись его, Робеспьер почти процедил: – С чего это ты взял на себя, дорогой друг, решать за меня, говорить мне или нет? Лишить меня слова! – этого не смогли ни фельяны, ни жирондисты, ни другие предатели… – Сен-Жюст с ледяным видом, скрестив руки на груди, откинулся назад на спинке стула. Робеспьер не смотрел на него. – Они требуют от меня доклада о моих действиях – они его получат.

– Я думал, что самое разумное предоставить доклад мне. Это естественно, ведь политическое положение дел в Республике и судьба Робеспьера неразрывно связаны между собой.

– И поэтому ты отказался упоминать в своем докладе о моем Верховном существе? – Робеспьер в упор взглянул на Сен-Жюста. Тот сжал губы («Он знает, – подумал Антуан, – вот почему он так меня встретил, и вот почему он вспомнил о «божьем слове». Значит, теперь мы проиграли и с докладом…»). – О Том, Кто только и составляет мою истинную силу, Кто только и поддерживает меня с самого начала, в отличие от людей, которые предали меня все!

– Да, я обещал не упоминать в своем выступлении о Боге, но только из тактических соображений. Все равно такого доклада, какого ждут они, не будет, если мы…

– Доклад будет. Мой доклад, а не твой. Мне не нужны защитники, которые думают, что слишком хорошо понимают мою волю, как я, – волю пославшего меня народа. Я выступлю завтра.

– Завтра? – невольно вырвалось у Сен-Жюста. – Но доклад…

– Он готов, – Робеспьер почти высокомерно отвернулся от собеседника и положил руку на толстую стопку листов на столе. – Они думали застать меня врасплох. Но народ опять посмеется над своими врагами. И ты ведь тоже не предполагал, что я подготовлюсь заранее?…

– И о чем ты будешь говорить?

– Услышишь завтра.

– Но это неразумно. Не лучше ли все-таки воспользоваться предоставленной нам отсрочкой и подготовить через Коммуну выступление секций на случай, если твой доклад не пройдет?… Что касается меня, я бы вообще отказался от выступлений в Конвенте.

– Да? – без всякого выражения спросил Робеспьер.

– Слишком поздно, – повторил Сен-Жюст недавние слова Робеспьера и, видя, что Неподкупный молчит, уже приняв окончательное решение, твердо сказал: – Максимилиан, я должен знать текст твоей речи. Ведь следующий доклад – мой.

– Да, и ты назовешь в нем имена заговорщиков. Но не в этот день – на следующий.

– Но ведь это – битва вслепую. Мой доклад совсем о другом. А если мне необходимо выступить послезавтра, то у меня уже почти не остается времени на подготовку новой речи. Максимилиан, ты должен показать мне текст. Как мы всегда делали…