Теперь... теперь не подвела бы удача! Лишь бы Кудайназар чего-нибудь добился от шектинцев! Если Таймас будет вызволен, я избавлюсь от мучительного чувства неловкости перед русским посольством, покажу, что я все же обладаю властью. Это будет удар для враждебно настроенных против меня биев».

...Наконец-то всевышний явил Абулхаиру свою милость! Кудайназар вернулся быстро, да не один, а с тридцатью аксакалами во главе с бием Даумбаем. Абулхаир был счастлив не меньше, чем когда-то на Аныракае после блистательной своей победы! Однако перед гостями никак этого не обнаружил, оставался непроницаемым и сдержанным.

Даумбай поглаживал огромной пятерней бороду и, будто прося прощения, бубнил смущенно о том, как долго они сомневались, долго меж собой советовались, тянули с ответом послу великой белой царицы... По всему было видно, что Даумбаю перед послом неловко признаваться в этом. И еще... томит его неизвестность, то, как оно, подданство это, еще обернется в будущем...

— Да, куда тут денешься? В тяжелые живем времена! Нельзя обойтись без надежного укрытия, иначе погибнешь, как овца в джут! — Бий и вздыхал, и охал, и кряхтел, но речь продолжал: — Ничего не добьются наши племена, если станут искать лучшую долю всяк себе! Подумали мы и решили: положиться, Абулхаир, на тебя! Решай сам, с кем нам быть, у кого искать защиты и покровительства... Тебе виднее, а мы последуем твоему примеру. Так что мы пришли сказать: теперь ты в ответе за наши беды и радости, а мы идем за тобой!

Абулхаир отвернулся, чтобы скрыть нечаянные слезы, подступившие комком к горлу. Чтобы не выдать волнения, он долго молчал. Потом обратился к Даумбаю:

— Спасибо, Даке. Вы всегда поступаете мудро, как и положено аксакалу. Недаром в народе говорят: даже яд пей со своим племенем! — Абулхаир обращался к бию, но не только к нему, и это понимали все, кто его слушал. — Мы живем во времена, когда нас ждет погибель, если мы не объединимся. Мы ищем спасения, мы ищем верную дорогу не для себя, а для всего народа нашего! Нас не хотят признавать, отворачиваются от нас, и не только сильные. Поэтому-то мы никак не можем освободить собратьев наших, которые уже два года томятся на чужбине. Разобщенность наша — враг наш! Станем подданными России — освободим джигитов наших, семьи наши! Есть они и в краях, подвластных русской царице, здесь мы решим дело без жертв и споров. Мы привыкли кричать: «Мы свободные, мы вольные!» Но ведь и нищий, который ходит по аулам с протянутой рукой, тоже считает себя свободным. Но подумайте, какой смысл в такой свободе, если нищий не ведает, в каком овраге отдаст богу душу?.. А между тем — куда ни глянешь — повсюду живут народы под защитой более сильных. И ведут они себя как задиристые мальчишки, которые сами отбирают у других альчики и сами же при этом грозят: «Не троньте нас, а не то пожалуемся старшему брату!»... Лишь нам не на кого положиться. Долго ли мы будем такими вот «свободными и вольными»? Свобода эта стала бельмом на глазу у алчных врагов. Умнее будет найти нам надежное пристанище. — Абулхаир остановился, оглядел всех требовательным взором. — Если хотите взвалить на меня бремя ответственности за возможные беды, что же, на то воля всевышнего. Я могу лишь добавить, — Абулхаир прокашлялся, — что ваши родные и дети получат свободу, как только русский посол вернется в Уфу. Башкиры отпустят наших тотчас же.

— О, спасибо, спасибо, утешил! Мы только о том и мечтаем, чтобы увидеть целыми и невредимыми наших родных! — оживились люди.

Абулхаир поднялся с места, расправил плечи и сказал:

— А вот эти подарки белая царица прислала для лучших людей степи. Таких, как вы. Знала, что доброта ее не будет забыта. — Хан оделил каждого материей на один чекмень. — Теперь Кудайназар отведет вас к послу. Пусть он из ваших уст все это услышит.

Веселые голоса биев, которые доносились снаружи до Абулхаира, ласкали его слух.

Тевкелев встретил биев с распростертыми объятиями. Получив их подписи, он пригласил их на следующий день отобедать.

На другой день они пожаловали в гости к послу вместе с Абулхаиром, Букенбаем и Кудайназаром.

В юрте был расстелен огромный дастархан. Чего только не было на нем! Горками лежали редкие для степняков лакомства — хрустящие татарские лепешки и хлебцы, испеченные на молоке, сливках и сахаре, аппетитные русские баранки, сладкие леденцы. Стояли деревянные чаши с янтарным башкирским медом. Когда принесли на ярком расписном подносе блестевшую, словно лед, головку сахара, круглую, большую, как курдюк жирного барашка, гости так и ахнули от удивления и восторга.

Словно задавшись целью поразить казахов, русские тащили и ставили на стол разные удивительные яства: сладости, сушеные фрукты, соленую и вяленую рыбу, пастилу из фруктов...

Потом все учуяли запах, который ласкал ноздри, как ароматы райского сада. Этот запах взбодрил казахов еще больше, ибо многим из них уже был знаком.

— Господи, да никак это запах чая? — обрадовался кто-то. — Ну и ну!

— И чего только нет у этих русских! — вторил другой восторженный голос.

Абулхаир не скрывал улыбки, поглядывал на сородичей. Он как бы говорил, им своим взглядом и улыбкой: «Ну, видите теперь? То-то же!»

Тевкелев тоже не скрывал своей радости и угощал, потчевал дорогих гостей. Хан бросал на него выразительные взгляды, которые посол расшифровывал для себя так: «Вот они какие! Я же говорил тебе, а ты упрямился!»

Абулхаир мысленно благодарил аллаха и умолял не оставлять его, помочь ему, дать ему силы довести дело до конца. Хан знал: сидевшие здесь бии преувеличат, превратят в легенду то, что сейчас видят, слышат, пьют, едят. Если бы русский посол давно открыл свои сундуки, многие замасленные треухи пришли бы дать присягу!

Баи несказанно были довольны угощением и обхождением посла. Даумбай на прощание долго-долго с чувством тряс его руку:

— О Таймасе не печалься, не горюй! Вернемся, потолкуем хорошенько с Сырлыбаем. Должен послушаться нас, освободить твоего джигита, — и веско добавил: — Заставим.

Тевкелев наконец ощутил под ногами твердую почву. Повеселел, приободрился. Понял, что эти тридцать биев — лишь начало. За ними придут другие.

Начало!.. Первые ласточки!..

Посол собрал на совет башкир и обратился к ним:

— Вы знаете язык. Поезжайте по окрестным аулам, присмотритесь, прислушайтесь внимательно, что делается вокруг, о чем народ толкует.

Сергей Костюков, нескладный русоволосый парень, пристал к Юмашу как репей: возьми да возьми с собой!

Юмаш отнекивался: не хотел обременять себя, да и подвергать опасности долговязого увальня тоже не хотел. К тому же боялся, что Сергей изведет его вопросами — отчего да почему? Всем морочит голову неуемным своим любопытством. Не зная, как от него отделаться, Юмаш решил зайти к послу. Однако неотступно следовавший за ним Костюков и тут от него не отстал.

И прямо с порога заговорил:

— Алексей Иванович, мне некуда себя девать, нечего делать. Я томлюсь от безделья. Я же прибыл в эти края, чтобы все о них узнать, чтобы изучить, какие они — казахи? Их нравы, обычаи... А вы меня никуда не пускаете!

Тевкелев от неожиданности немного растерялся. Его тронула горячность, с какой Костюков упрекал его.

— Русским лучше нос не высовывать. Пока что. Береженого бог бережет! Вспомни, как среди белого дня умыкнули Таймаса.

— Казахи держат Таймаса из-за джигита, которого мы убили! Нечаянно, но убили! Никому больше с тех пор мы не причинили зла. А в случае чего, если потребуют они с меня плату за смерть, я напомню им о смерти моего деда. Он погиб по их вине. Они сразу и прикусят языки.

— Я слышал, что покойный твой дед попался из-за своей любви все записывать... Смотри, будь осторожен! Как бы и тебя не постигла участь твоего деда!..

— Я готов дать вам расписку в том, что вы не несете за меня ответственность... Только отпустите с Юмашем!..

«Да, парень знает, что хочет, упорный, — с удовольствием отметил про себя Тевкелев. — Недаром рос и воспитывался в среде русских ученых, которые окружали когда-то тобольского правителя... Интересный парень! Какой только крови в нем не намешано: шведская, польская, русская...»