«Нужно подождать, потерпеть еще совсем немного! — уговаривал себя Абулхаир. — Пусть джунгары с облегчением вздохнут: «Уф, опасность миновала!» Пусть расслабятся, забудут об осторожности, станут беспечными. Во все времена, сколько кочуют здесь народы, это хищное ущелье не отпускало людей, не испив их крови. Сегодня опять будет ему пища. Да пусть во веки веков кровь эта будет только вражеской!»
Сверху раздался условный знак — крик козодоя. Джунгары подняли головы, посмотрели наверх. Тысячи стрел пронзили их, тысячи стрел вонзились в коней, словно каждый куст и каждый камень проклятого ущелья извергал стрелы.
Джунгары растерялись. Никого не видно, а стрелы сыплются сверху, со всех сторон, валят воинов одного за другим. Пока они пытались понять, кто и откуда стреляет, из своих укрытий на джунгар налетели всадники и стали рубить их мечами и колоть копьями... Те, кому удалось вырваться на простор, схватились с казахами в рукопашной. Оказавшиеся же в теснине не могли сдвинуться с места, развернуться и в бессильной ярости пускали стрелы в небо. В тщетном стремлении вырваться из каменной западни враги начали мять, давить друг друга. Ряды джунгар редели.
Со всех сторон неслись крики, проклятья и стоны. Как подкошенные падали люди. Освободившиеся от всадников кони из последних сил карабкались вверх по склонам, с грохотом катились на дно ущелья, сраженные стрелами. Вой, крики, вопли еще живых сливались воедино с ржанием коней, со стуком, грохотом падавших мертвых тел, образуя жуткую, дикую музыку. Словно камни ожили на груди Каратау и стали метаться, биться, кричать, визжать, проклинать, скрипеть зубами. Словно все и вся, что было на земле и на небе, сцепилось, сошлось в смертельной схватке. И только безучастное смешливое солнце с любопытством заглядывало в ущелье, на скрестивших мечи людей.
Вражеские отряды в панике бросились из теснины, но путь им преградил большой отряд конников Младшего жуза. Дух джунгар был сломлен, дух казахов поднялся. Тучи стрел, как тучи комаров, все летели и летели в джунгар, доставая их повсюду — и на скалах, и на тропках, и в кустах, и на дне ущелья.
Мужество и сплоченность джигитов превзошли все ожидания Абулхаира. Ни одного неверного, ошибочного движения не сделали они, ни одного просчета не совершили. Стрелки открыли стрельбу в самый нужный момент. Всадники из засады появились точно в положенный срок. Вход в ущелье и выход из него были закрыты минута в минуту. Громоздкое войско врага билось теперь на глазах его батыров, как щука, угодившая в сеть. Теперь джунгарам отсюда живыми не выбраться!
Абулхаир всмотрелся вниз, на дно ущелья, где еще кипел бой. Глаза его выхватили среди всех Тайлана. Он действовал отважно, стремительно. Откуда-то донесся рокочущий голос Букенбая. Чуть поодаль, позади себя, Абулхаир обнаружил Мырзатая на белом коне, с белым ханским знаменем в руках. Он крутился в седле и кричал то одному, то другому:
— Эх, раззява, кто же нападает справа? Ах, чтоб твою невесту... Во, во, вонзай в подмышку! Молодец! Эй, не зевай, сзади, сзади заходит один! У тебя глаза на лице или на заднице? Внимательнее, внимательнее, будь начеку! Не плошай, слышишь?!
Знамена родов развевались победно, по всему было видно: скоро битве конец...
Налетела тьма воронов. Они кружились над воинами, каркали, словно говоря: «Дайте теперь поживиться нам! Сколько мертвых! Вам победа — нам отрада и пища!»
Абулхаира охватили странные, противоречивые чувства. Он был воодушевлен победой, ликовал, торжествовал. И в то же время все внутри у него дрожало, будто предвещало какое-то несчастье. Поражение врага утолило его гнев и жажду мщения. Но руки его дрожали.
Перевалило за полдень. Тени на дне ущелья стали длиннее. Битва еще продолжалась. Солнце склонилось к закату. Утихли крики людей, лязг мечей...
«Где же основное, главное джунгарское войско?» -впервые задал себе вопрос Абулхаир. — Наверное, сделало большой крюк и вышло где-то на юге. Мы же, судя по всему, расквитались лишь с небольшой его частью. Той, что грабила Сузак!»
У Абулхаира непроизвольно сжались кулаки;
— Где их все начальники? Не допросили?
Был какой-то молодой тайши! Убит стрелой!
— Где он?
— Тело в ущелье, а голова — вот!
Султан Батыр бросил к ногам хана голову. У тайши было округлое темя, открытый лоб, приятное лицо, из тех, что с первого взгляда вызывают симпатию. Под прямым с узкими крыльями носом начали пробиваться усики. Доброе лицо — без следов гнева, злобы или мести... Кого-то он напоминал Абудхаиру, даже чуб и тот... О аллах!
— Где наш Нурали? — после паузы спросил хриплым голосом хан.
— Я здесь, отец! - откликнулся сзади сын. Мальчик лет двенадцати с округлым теменем и открытым лбом, над которым торчал чуб, подъехал ближе к отцу. Абулхаир бросил на него быстрый, испуганный взгляд, но ничего не сказал.
— Что будем делать с этим? — осведомился Батыр буднично, показывая на голову.
— Выбрось!
Когда хан усаживался в седло, султан Батыр все еще вертел в руках свой трофей. Потом швырнул в пропасть.
Кроваво-красное солнце застряло между двумя острыми вершинами, словно желая проститься с чем-то для него дорогим, что навеки исчезло из жизни там, на дне ущелья.
Абулхаир в тревоге посмотрел на багровый солнечный круг. Но теперь он будто игриво ему улыбнулся. «Как красная сука, лижущая кровь!» — передернулся Абулхаир. — Солнцу, получается, тоже безразлично, что творится на земле. Кровь течет, яд изрыгается, люди гибнут, мухи дохнут — ему все одно. Неужели ему безразлично, что этот мир не знает мира и покоя? А смута, грохот, смерть вызывают у него только любопытство - вон как пялится!»
Хан тихонько тронул коня. За ним из черного ущелья, укрытого черными тенями, двинулась, как туча, рать.
Абулхаир прибыл с войском в Сузак. Кони спотыкались о мертвые тела, остатки порушенных лачуг и опрокинутые юрты. В воздухе разносился протяжный собачий вой...
Хан добрался до Шолаккургана. И здесь джунгары все сровняли с землей...
И над Баба-Атой нависла зловещая тишина, и здесь враг не оставил ничего целым, кроме деревца, к веткам которого были привязаны пестрые разноцветные тряпочки. Словно напуганные щемящим зрелищем запустения, за холмами тоскливо выли волки.
Как только войско Абулхаира покинуло Баба-Ату, Тайлан поскакал вперед. Никто из джигитов не решился догнать его и вместе с ним добраться до его дома...
На рассвете Абулхаир и его воины приблизились к плоскогорью Кусеге. Вид знакомых мест взволновал Абулхаира. Его захлестнула горячая волна любви. Как много связано у него с одинокой юртой на краю обширного плоскогорья, которую он посетил впервые еще совсем зеленым юнцом в тот день, когда вышел у них с Тайланом спор из-за архара... Погнавшись за лисой — то ли во сне, то ли наяву - он снова очутился около этого очага — дорога привела или судьба... Перед глазами Абулхаира возник Матэ, сидящий на торе скрестив ноги и потягивающим чай. Патшаим, которая разливает чай, отставив в сторону мизинчик. Трепетала душа Абулхаира, задрожали губы.
Абулхаир соскочил с коня и пошел пешком. Все последовали его примеру.
Абулхаир взял с собой предводителей родов и батыров, и они направились к пригорку, где еще совсем недавно стояла юрта.
Абулхаир с трудом передвигал ставшие вдруг пудовыми ноги. Чем ближе подходил он к этой темно-серой куче, тем бешенее колотилось его сердце, тем больнее оно ныло. Абулхаир только сейчас понял, как дорога была ему эта одинокая юрта в безлюдной степи и люди, обитавшие в ней.
От юрты осталась зола и обуглившиеся куски остова. Абулхаир осторожно разворошил золу копьем, замирая от мысли, что вместе с юртой сгорели люди. Нет, к счастью, нет... Лицо Тайлана было сведено судорогой, губы шевелились: видно, благодарил всевышнего за то, что три самых близких для него в этом бренном мире человека живы, хотя и терпят муки. Живы...
Тайлан окинул печальным взором родные, поруганные места. Зазеленели посевы. Уж не один год Матэ находил особую отраду в работе на земле. Степняки всегда говорили о Матэ с особой гордостью и почтением. Однажды, рассказывали они, Матэ осерчал на биев, это случилось во время большого совета. Не прислушались бии к его наставлениям, к его словам, а был Матэ тогда главным бием. Осерчал и покинул совет. Накинул на плечи чекмень, сел на верблюда и, оттолкнув тех, кто пытался остановить его, уехал. Погрузил ночью свой скарб и откочевал, исчез. Утром люди проснулись, а от юрты Матэ лишь след остался. Стали они строить догадки, куда мог перебраться Матэ? В Хорезм — ведь его предки из каракалпаков? К родственникам жены — она из племени кипчаков? Может, в Бухару — решил стать святым?..
