У хана защемило сердце. Ему казалось, будто чьи-то руки тянутся к нему, чтобы схватить за горло, сдавить, задушить. Мысли, которые он гнал от себя, боясь оказаться в их плену, обступали его, что мрак за стенами шатра. Абулхаир знал: стоит им нахлынуть, овладеть его душой – вся она будет изранена, истерзана. Тяжелые думы – как муравейник, в который ступил босиком. Отряхнешь одну ногу от шустрых насекомых, а они уже облепили другую. Убежишь от одной думы, другая – тут как тут: хватает, бередит душу, щемит сердце.

Абулхаир смежил веки, усилием воли направил мысли в другое русло. Однако и это не принесло ему облегчения. Такая уж, наверно, выдалась ночь, когда к человеку не идут легкие, утешительные мысли.

Он вспомнил куланов на дне рва, истекавших кровью, пронзенных пиками. зловещий, кровавый лес из камышовых копий. Несчастные куланы, бившиеся в предсмертных муках. Их глаза… покрывшиеся мертвой пленкой, с надеждой взиравшие на людей глаза, надежда и недоумение были в этих глазах: «Помогите! За что?.. Почему так не жданно, так жестоко обрывается жизнь? Где они, наши вольные неоглядные просторы?» Глаза молили дать ответ – почему? Молили о пощаде, о спасении от грянувшей внезапно беды. Не дождавшись ответа, они постепенно гасли, закрывались.

Абулхаир отвернулся, не выдержав этого зрелища. Он поискал взглядом вожака табуна. Нашел. Кулан бил ногами, залитый кровью. «Господи, - ужаснулся хан. – Сам он привел в эту западню косяк или не смог удержать могучий порыв куланов?.. Куланы своенравны. В них просыпаются древние духи упрямства, когда они слышат шум. Теряют осторожность, ни за что не свернут, не ускользнут от опасности. Будто вступают в единоборство с теми, кто их гонит».

Разом отрезвел хан, разом избавился от безрассудной, рожденной погоней горячки. Охотничий азарт угас.

… Да, воспоминания не принесли облегчения Абулхаиру. Он заново пережил эту бойню, картину за картиной.

Вдруг хана осенил мысль: «Аул Тайлана недалеко отсюда… Какой же тайный смысл был в его словах, которые он передал мне через Мырзатая? Обида в них или намек? Или предостережение? Я должен разобраться в этой загадке. Завтра же».

И внезапное это решение успокоило Абулхаира, вернуло ему силу и уверенность.

Равнина упиралась в гряду едва заметных белесых холмиков. Издалека они напоминали шрамы на боку заезженной лошади. В ложбинках между холмиками били роднички, и возле них лоскутками зеленела сочная трава.

Юрта Тайлана стояла около родник. Чуть в сторонке – поле, на нем поднялись дружные всходы. На поле возвышались фигуры чучел. В зарослях чия – за полем – пасся скот.

Полог юрты был небрежно откинут, точно платок неряшливой молодухи. К коновязи привязана рыжая кобыла.

Когда из-за перевала появились всадники, глухо залаял огромный пес, вертевшийся около юрты. Из нее выскочила женщина. Она увидела быстро скачущих всадников. Женщина повернулась лицом к полю и стала энергично махать рукой. Там двигались двое – Тайлан и сын.

Со вчерашнего дня, пересекая такыр и исчезая в глухих зарослях Иргиза, неслись мимо аула Тайлана дикие обитатели степи. Чтобы они не вытоптали поле, не повредили всходы, Тайлан не спал всю ночь, отпугивая их криками.

«Уж не грядет ли в степь какая-нибудь беда? – с опасением размышлял Тайлан. – звери просто так, без причины не покидают верховья, не ищут укрытия в зарослях!»

Тайлан издалека узнал внезапно объявившихся гостей, но с места не стронулся. Он был удивлен, пытался догадываться, с чем же они пожаловали к нему.

Спустившись с холма на равнину, всадник остановился, потом спешился. Его примеру последовали остальные.

- Абулхаир! – тихонько, словно сам себе, шепнул Тайлан. Мальчик недоверчиво глянул на отца.

Абулхаир отдал повод коня слуге и, поманив за собой Мырзатая, направился к полю. Тайлан нагнулся к сыну:

- Беги, встречай своего нареченного отца!

Смуглый мальчишка послушно двинулся вперед, к гостям, но поминутно оглядывался на отца, будто призывал его не отставать, не оставлять его наедине с ханом.

Тайлан и Абулхаир-хан приближались друг к другу, широко улыбаясь.

«Парнишка пошел в мать, такое же большеглазый, с таким же прямым носом. ладный сын у Тайлана», - Абулхаир потрепал мальчика по голове.

- Совсем джигитом стал, вон какой вымахал! – оживленно произнес хан.

Мальчик смущенно потупился.

- Слава всевышнему, что хоть узнал его! – с радостью воскликнул Тайлан.

- Недаром говорят: человек понимает, как стареет, глядя на своих детей, - улыбнулся Абулхаир и раскрыл объятия Тайлану.

Тайлану было стыдно и неловко за свою поношенную будничную одежду. Не так надо бы встречать хана. Он преодолел смущение и бросился к хану. Они направились рука об руку к юрте, одиноко темневшей вдали.

Когда-то юрта была шестикрылой белой красавицей. Теперь же свалялся, пропылился насквозь ее белый войлок, будто покрылся от старости паршой. Жена Тайлана не осмелилась подойти к гости и приветствовала его низким поклоном: Абулхаир хоть и курдас – ровесник и друг ее мужа, да ханских кровей.

Молодые джигиты приволокли к юрте тушу жирного куланенка.

- С охоты возвращаемся, - пояснил Мырзатай, - хан дарует твоему сыну свою добычу!

Абулхаир прошествовал на почетное место. Убранство юрты свидетельствовало о том, что ее хозяин не копил добра, не гнался за достатком. Вывели краски на остове юрты, на предметах и вещах из дерева. Циновки из чия поредели, пообтрепались кошмы и коврики. У входа была подвешена торба с творогом, из которой в подставленную посуду лениво падали капли. В юрте было душно от застоявшегося воздуха.

- Наверное, пить хотите? – бросился Тайлан к бурдюку с кумысом. Он суетился, волновался, движение его были нервными. Жена Тайлана от неожиданности не знала, за что браться. На лице ее отражались смятение, растерянность и радость.

- Готовь циновку для барана, - бросил ей через плечо Тайлан.

- Тайлан-ага, давайте я помешаю кумыс, подсоблю вам, - предложил Мырзатай.

Тайлан вышел из юрты и вернулся с крупным валухом, который упирался, никак не хотел идти, будто чуял, какая участь ждет его.

- Повелитель, это дар вам от вашего нареченного сына. Благословите!

Абулхаир опустился на колени и раскрыл ладони:

- Пусть всевышнему будет угодно ваше приношение. Да примет он его! Да пошлет он долгую жизнь вашему сыну! Пусть мальчик станет богатым, влиятельным среди людей! Аллах акбар! – от всей души вымолвил хан. Он провел ладонями по лицу, и все, кто был в юрте, повторили жест хана.

Тайлан оттащил валуха подальше от юрты, вслед за ним отправился Мырзатай. послышались голоса, какая- то возня; мужчины готовились резать валуха.

Абулхаир сидел на торе, прямой, как тополь, время от времени бросал осторожные взгляды на смуглого мальчика. Тот застыл в сторонке, в его позе были и скромность, и достоинство, и готовность вскочить по первому слову.

«Как же мы тогда назвали сорванца? – силился вспомнить хан. – Как же? Вот незадача, вылетело из головы!»

- Сразу видать, валух полазил на камнях! Вон какие у него истертые копыта! - донесся до ушей Абулхаира голос Мырзатая.

Хан встрепенулся: «Слава богу, вспомнил! Туяк – «копыто» - вот как зовут мальчика! Мырзатай кстати произнес это словечко!.. Как однако, летит время! В ту пору еще был жив аксакал Матэ!..»

Как и нынче, Абулхаир возвращался с охоты на кланов и завернул по приглашению Тайлана в аул Матэ, в дом отца. Так же одиноко белела у родника юрта, только родник тот был на северном склоне Каратау. Свита Абулхаира была куда многочисленней, чем сегодня. Он оставил ее поодаль. К юрте пошли Букенбай, Есет, Абулхаир и Тайлан.

Старик Матэ обнял Абулхаира на пороге и вдруг смахнул слезу, всхлипнул.

- Что случилось, отец? – в тревоге бросился к отцу Тайлан.

- Схватки у снохи, не знаю, что делать…