Люди глубоко задумались, этот вопрос, кого угодно мог поставить в тупик. Абулхаир, метнув острый взгляд на пожилого мужчину, который только что вопрошал его, уверенный, что ответа не получит, спокойно и веско ответил:
- Не кинутся. Или, думаешь, башкиры и туркмены объелись ослиными мозгами? Что, они не понимают: если джунгары сокрушат нас, контайджи не станет медлить - двинет войско на башкир и туркмен, двинет и сомнет их… Боимся джунгар не мы одни - Бухара и Хива тоже боится. Если мы хотим показать нашу силу всем, кто угрожает нам, надо в первую голову показать себя в битве с джунгарами. А побежим мы, оставим родную землю – вот тогда мы испытаем, что такое самый страшный, самый опустошительный набег. Тогда нас будет грабить всяк, кому не лень! Все наше добро пойдет прахом, все, чтобы шкуру спасти, побросаем по оврагам да лощинам. Раскачиваться нам нельзя, нет у нас времени раскачиваться да и рассуждать. Я так считаю! Больше чем восемьдесят тысяч воинов мы против джунгар выставить не можем. Ни казашка, ни джунгарка не могут родить готового с пеленок воина. Но чем дольше будем мы колебаться и медлить, тем наглее будут вести себя враги!
Абулхаир сел на свое место. Он напряженно прислушивался к тому, как люди реагируют на его слова. А они говорили все разом, размахивали руками, доказывали каждый свою правоту. Но многие склонялись на его сторону…
- Кто же в таком случае поведет войска? – долетел вдруг до Абулхаира голос Тауке.
Толпа вмиг притихла. Батыры застыли в ожидании, что кто-нибудь из собрания назовет их имя. Люди смотрели на батыров: кто же из них окажется достойным повести за собой воинов? Султаны и бии исподтишка наблюдали за людьми: уж они-то решили помалкивать! Пусть другие ломаю головы, принимают решения в столь критический момент.
Тауке переводил взгляд с одного на другого, молчаливо призывая каждого проявить мужество, взять на себя бремя решения.
С удивительной для его громоздкого тела легкостью поднялся Букенбай:
- Если три жуза благословят, то я предлагаю, чтобы знамя тех, чей клич «Алаш», поднял я, а знамя тех, чей клич «Архар», поднял Абулхаир.
Люди сначала замерли, словно пораженные неожиданностью этого предложения. Потом постепенно начали раздаваться выкрики: «Правильно! Правильно!» Жанибек сунул руку в карман, вытащил табакерку, насыпал на ладонь насыбая, и прогудел: «Правильно, конечно, правильно!» Его поддержали другие батыры: «Верное решение! Верное!»
К великому собранию с ханским словом обратился Тауке:
- Достойнейшие люди трех жузов! Предки завещали нам не ронять честь перед врагами. Будем сражаться до последнего дыхания! На кровного врага нашего вызываются повести войско Букенбай и Абулхаир. Благословит на поход Суфи Азизходжа. Три верховных бия, которых избрали с Кораном в руках три жуза, одобряют это. Теперь, по закону предков, дадим клятву верности. Пусть сначала предводители трех жузов совершат обряд.
- Да, да! Так! Так! Одобряем, одобряем! – несся мощный, согласный хор мужских голосов.
Начались беготня, суета, крики. В центре оказалась, словно спустилась прямо с неба, белая кобылица. Три батыра трех жузов опутали кобылице ноги. Суфи Азизходжа встал на колени, повернувшись лицом в сторону Мекки, и прочитал молитву, прося аллаха принять в жертву белую кобылицу. Все, как по команде, провели ладонями по лицам. После того как три бия трех жузов приложились лбами к лезвию ножа, они вручили нож Букенбаю. Тот поднес нож к шее белой кобылицы и со словами «Бисмилла!» полоснул по ней. Алая кровь хлынула струей в серебряный таз, который держали три джигита трех жузов. Люди по очереди подходили к серебряному тазу, опускали в него пальцы и мазали себе кровью лоб. Ни одна капелька не упала на землю.
После этого кровь, которая прольется в войне с врагами, будет считаться чистой и святой, как и кровь жертвенной кобылицы, пролитая во имя общего народного дела.
Когда кончился обряд помазания кровью, знатные люди трех жузов поклялись на Коране, что все казахи будут сражаться с врагом плечом к плечу, седло к седлу! Люди снова опустились на колени и вознесли молитву за победу в священной войне.
Букенбай и Абулхаир получили благословение всех трех жузов.
Абулхаиру в те минуты казалось, что от возгласов:
- «Абулхаир! Букенбай! Абулха-а-а-ир! Букенба-а-ай!» - голова его кружится вместе с небосводом, вместе с земной твердью.
Эти крики, эти возгласы до сих пор звучат в его ушах, в его сердце. Точно собрание это было не когда-то давно. Уж, почитай, лет двадцать назад, а будто происходит сейчас. Эхом разносится по всей земле, по всему небесному своду его имя: «Абулха-а-а-ир! абулха-а-и-ир!»
***
«Господи! Что со мной? Уж не схожу ли я с ума, не выдержав потрясений последних лет, печали, погони за бесплодными мечтами? Почему в ушах у меня стоит крик? Кто зовет меня? Кто взывает ко мне? – всполошился Абулхаир. Он с трудом очнулся от воспоминаний, которые поглотили его целиком. – Где я? О аллах, дома! В ханской своей юрте. Но где же Бопай? Почему нет ее на привычном месте?» - И тут Абулхаир услышал:
- Владыка-хан! – Это был глосс Бопай и еще чьи-то голоса. – Владыка-хан, владыка-хан! – доносилось до него все отчетливее и отчетливее.
Чуть не сбив плечом косяк двери, в юрту влетел Мырзатай.
- Что случилось? – спросил Абулхаир тихо.
- Вдали показались всадники, человек пять-шесть… - сообщил Мырзатай. - Спускаются с бархана…
Все обитатели ханского аула выскочили из юрт. Все, кроме хана.
Абулхаир застыл как изваяние – лишь мускулы на лице, едва заметно подрагивавшие, выдавали его волнение.
Мырзатай, который вертелся среди аулчан, между тем подал голос:
- А на том во-о-он, глядите-ка правее, башкирский тымак! Что случилось с этими башкирами? Шастают к нам чуть не каждый день? Алдарбай ведь только-только был в ауле!
- Не казах ли там сзади?
- Откуда взяться казаху среди башкир?
Абулхаир сосредоточенно прикидывал: «Зимой башкиры часто на нас нападали. Вряд ли поэтому они решились пожаловать сюда маленьким отрядом. Да и как аулы пропустили бы их ко мне в орду целыми и невредимыми?»
- Посмотрите-ка, посмотрите-ка! Казах-то к нам несется, отделился от остальных, вовсю скачет сюда!
- Остальные отстали, едут рысью! Вот чудеса!
- Ойбай, да у этого отчаянного на голове наш шумекейский тымак!
- Ну и ну! К чему бы все это, а?
- Вот те на! Это же Рысбай! – возгласы стали еще громче, возбужденнее. – Рысбай! Наш Рысбай!
«Почему он один? Где Сейткул и Кулымбет?- все больше беспокоился Абулхаир. – или белый царь оставил их заложниками?»
- Суюнши! Суюнши! – раздался чей-то радостный возглас.
«Если не все посольство вернулось, а только один человек, кто же требует суюнши – подарок за радостную весть? Есть ли разум у этих людей?» - готов был взорваться Абулхаир.
- Суюнши! Суюнши, владыка-хан!
Несколько раз Абулхаир порывался встать, выбежать наружу, но сдерживал себя. Сжал похолодевшие пальцы в кулаки, откинулся на подушку.
***
После возвращения Рысбая не было дня, чтобы кто-нибудь не примчался в ханский аул. Недавно еще унылый аул ожил, стал краше. Со всех сторон и утром, и днем, и вечером, и ночью ехали сюда нарядные всадники.
Едва завидя аул, слезали с коней, брали в руки повод и направлялись пешими к ханской орде. Когда до орды оставалось расстояние полета стрелы, гостей встречали расторопные джигиты. Подхватывали уздечки коней и вели их к коновязи. Она находилась в отдалении, чтобы до орды не долетала пыль. Когда до орды оставалась сотня шагов, ханская стража отбирала у гостей копья. В сорока шагах – сплошной стеной рослые джигиты. Все, кроме именитых биев и предводителей родов, отдавали их кинжалы и сабли. Когда же входили в орду, гости располагали лишь маленькими ножичками, предназначенными для еды, и имели в руках плети.
