У Батыра тогда опять змеей зашевелилась в душе зависть, и он с горячей, обжигающей неприязнью думал, что хан чересчур возгордился. Абулхаир ловко поставил на место вездесущего наглеца Барака, этому Батыр, конечно, был рад. Но не ожидал Батыр, что и его постигнет та же участь. Абулхаир и его безжалостно положил на лопатки перед врагами, которые и так шептались постоянно, что он, Батыр, слепое орудие в руках Абулхаира.

Вот когда змея в его груди издала злобное шипение и превратилась в тяжелую, как свинец, лютую ненависть. Неизбывную до последних дней жизни ненависть...

На следующий день после того проклятого военного совета Батыр дрался как лев! Заслужил восхищенные взгляды Абулхаира и других султанов и батыров. Он словно доказывал каждым своим ударом, каждым взмахом своей сабли, что он не смирный верблюжонок, с которого легко можно состричь шерсть!..

В тот день Батыр почувствовал, что не сможет больше жить под тенью Абулхаира. Понял, что единственный способ уязвить этого гордеца и песком засыпать глотки сплетникам-сородичам, заставить их прикусить языки — держать самому свой повод, стать хозяином в своем улусе.

После Аныракайской битвы Батыр затаился у себя в ауле, не подавал Абулхаиру вестей о себе. А тот будто бы и не заметил его отсутствия, не обеспокоился его молчанием.

Когда до Батыра дошла новость, что хан снарядил в Россию послов, да не просто так, а с какой-то очень важной миссией, чуть ли не с предложением о союзе, султан решил, что в этой обстановке ему лучше всего держаться от Абулхаира подальше. Многие тогда недоумевали, сомневались, прикидывали в уме: «Русские цари отвергли и Тауке, и Кайыпа. Станут ли они внимать какому-то Абулхаиру?»

Батыр надеялся, что на этот раз Абудхаир упрется лбом в стену. Авторитет его разольется перед народом, словно айран из чаши, на которую нечаянно наступили. А после этого, глядишь, Абулхаиру придется расстаться с должностью главного сардара. И с возможностью занять пустующий после смерти Болата трон...

Многие казахские бии с нетерпением ждали момента, когда Абулхаир споткнется, а то и сломает себе шею!

И вдруг по степи вихрем пронеслась весть: к Абулхаиру едет русский посол!

Два дня Батыр не мог есть, все истязал себя мыслью: «Вот уж поистине, если счастье привалит, так привалит. Оно, счастье, как распутная баба: ему все одно, к кому липнуть».

Батыр извелся, похудел, потерял сон и покой. Абулхаир теперь возгордится, вознесется еще выше. А уж если русская царица пойдет не только на союз с казахами, а примет казахов в подданство, то, ясное дело, отдаст всю степь во власть Абулхаиру. И золотой трон казахов тоже ему достанется! Свершится то, чего больше всего опасались все тюре после смерти Болата! Недаром они молчали о пустующем троне, троне без владыки, так долго: Абулхаир, куда ни кинь, был самым достойным тюре.

Если бы казахские улусы объединились и выбрали главного хана, то он имел бы право вести переговоры с послом русской царицы. Но когда у казахов было меж собой согласие? Каждый из тюре мечтает о троне! И никто не согласится уступить его другому, тем более — Абулхаиру! И ему, Батыру, не уступят, хотя он сын Кайыпа! Все беды от зависти ко всем и каждому! От вечных разногласий и распрей, которые так ненавистны Абулхаиру.

Когда стало известно, что царский посол добрался до Уфы, потомки Жадика зачастили в аул Батыра. Приезжали тайком, уезжали тоже тайком. Каждый желал знать, что думает сын хана Кайыпа о столь непомерном возвышении потомка Усеке, об этом выскочке Абулхаире, перешагнувшем, не считаясь с ними, через их головы. Батыр увиливал от прямых и определенных ответов, он понял, что все пока считают за благо затаиться и выжидать.

Батыр решил затаиться, посмотреть, чем кончится затея хана.

Однажды к нему неожиданно нагрянул султан Нияз. Оказалось, его послал Абулхаир и велел передать следующее: «Неужели сын Кайыпа, человека, который состоял в переписке с царем Петром, не выедет встречать русского посла?»

Батыр глубоко задумался: неспроста прислал хан к нему Нияза. Зачем ему просто так делить честь и славу с кем бы то ни было? Видно, в царском дворце не забыли Кайыпа, и Абулхаир знает, что его спросят: «Есть ли среди вашего окружения потомок Кайыпа?»

Если это так, вряд ли сам Абулхаир питает к Батыру горячую любовь! Зачем же ему тогда упираться? Если русских не интересует больше никто из потомков Жадика, кроме него, Батыра, зачем ему прятать свою удачливую голову в тени? Умнее всего взять с собой свиту из лучших людей подвластных ему родов и вместе с молодым султаном Нурали отправиться навстречу русскому послу... Чем, однако, все обернулось?! Оскорблением со стороны какого-то ногайца! Выкрест проклятый поздоровался как положено с одним лишь сынком Абулхаира! Остальных едва удостоил кивком.

Батыру казалось, что он не подал виду, как он уязвлен, какую боль и обиду ощутил, будто кто шилом пронзил ему сердце. Но разве скроешь что-нибудь от своих ближних, от тех, кто следит за каждым твоим вздохом.

Едва они отъехали от ханской ставки, как один из биев подсыпал соли на его рану:

— Воистину, мудра поговорка: если будешь сватом пса, то наешься на его тое дерьма. Этот посол даже не заметил нас, будто мы пыль какая-то на сапогах Абулхаира!

Он угадал, что было на душе у всех биев и родовитых баев и батыров, которыми так неосмотрительно пренебрег русский посол.

Они добрались до Майтюбе мрачными и насупленными, словно после похорон. Решили, что не позволят хану встречаться с посланцем России и вести с ним переговоры наедине. Пусть ногаец не воображает, что они, лучшие люди степи, псы какие-нибудь безродные.

Абулхаира их требование застало врасплох. Он не нашел сразу достойного ответа, и это еще больше подхлестнуло обиженных, разозленных биев.

— Я и на том свете не забуду, как поступил с нами этот презренный ногаец! — кипятился Баймурат, готовый последнего коня отдать ради того, чтобы только повздорить да поспорить. — Заметил одного сопляка Нурали. Этот наглец не ведает, куда и к кому он пожаловал. Небось привык там у себя вилять задом перед своей царицей-бабой. Мы ему покажем, кто здесь правит народом!

— Верно говоришь, Баймурат, верно! Сделаем все, чтобы этот паршивый гордец лишился сна и покоя! Уж мы с ним посчитаемся за пренебрежение...

— Верно-то оно, конечно, верно, да дело не в ногайце. Виной всему Абулхаир.

— Ясно, он! Мог бы через своих послов уведомить русских о наших обычаях.

— Да вы что? Разве ему выгодно сообщать своим союзникам, что казахами правят бии, а не хан?

— Никак не выгодно! Царица тогда не захотела бы иметь с ним дела!

— Пусть этот ногаец на своей шкуре убедится, у кого власть в руках — у нас или у Абулхаира.

— За ними нужен глаз да глаз. Свет не встречал другого такого плута, как Абулхаир. Он хоть муравьем проползет, а что-нибудь придумает! Надо следить за ним в оба!

— Ну, тут уж на меня положитесь! Я постараюсь!— выпятил грудь Баймурат. — Если он даже в комара превратится, я не дам им встретиться. Не позволю!

О Баймурате шла слава как о человеке, который, едва услышав о враге, мчится ему навстречу, забыв надеть кольчугу. Как о человеке, который ради спора может отставить в сторону чашку, наполненную нежным жирным мясом. Баймурат всегда выполнял свое слово, даже оброненное им неосторожно. Он и вправду не давал людям хана сделать шага в стане посла... Поскольку Баймурат сам напрашивался на скандал с Абулхаиром, Батыр и его окружение решили:

— Подождем. Поглядим, чего добьется этот забияка. Зачем нам вмешиваться, когда скандал вспыхнул в близких к хану аулах? Нам выгоднее слегка подзуживать этих глупцов, чтобы не остывали...

Баймурат развернулся, разошелся вовсю! И если бы ему не вернули двух джигитов, попавших в руки хана, он, пожалуй, увез бы, перекинув через седло, и самого царского посла! Довольный тем, что нагнал страху и на хана, и на посла, Баймурат убрался на время восвояси.