Деревенские ребята побили его за кость с оловом. Это он понял. Были злые, что их обыграл. Однако назвали его «хватом», похвалили и, чмокая губами, удивлялись надежности кости и ее изготовителю.

Об этом часто размышлял молодой Ульянов, когда ходил с приятелями на рыбалку, на берег тихого глубокого речного залива. Мальчики садились в ряд и закидывали удочки в черную глубину воды. Сначала молчали, следя за движением поплавков и гусиных перьев, указывающих на приближающуюся рыбу. Единственно, время от времени раздавались громкие шлепки ладонью по лбу или шее, когда прогоняли назойливых, ненасытных комаров.

Пресытившись молчанием, начинали разговор. Ульянов слушал приятелей внимательно, не пропускал ни одного слова. Особенно любил он рассказы рыжего Сережки. От него он в первый раз услышал, кем был знаменитый разбойник Разин, некогда шатавшийся по Волге. Прежде знал, что был это могучий разбойничий атаман, захватывающий купцов с их сокровищами и богатых персов, плывущих с товарами от Каспийского моря. Здесь, на берегу Волги, которая видела красивые лодки разбойника, услышал, что Разин отдавал свою добычу нищим людям, выкупал их из неволи и защищал от царских воевод бедняков, убегающих от несносной кабалы.

Рыжий подросток рассказывал также о Пугачеве и других бунтарских вождях, заступающихся за угнетенных крестьян, обреченных жить под властью царицы Екатерины.

– Эх! – вздыхал и продолжал страстно Сережка. – Если бы так теперь какой Разин или Пугачев пришли! Пошли бы мы за ними и поиграли с чиновниками, полицией. Сидят они у нас вот здесь!

Говоря это, ударил он себя кулаком в заднюю часть шеи, безошибочно повторяя, что говорил и делал его отец или брат, рабочий с фабрики.

От своих приятелей молодой Ульянов услышал о крестьянской нужде и угнетении. Много вещей он не понимал. Фразы «Ванька спит одну ночь с Машкой, другую с Веркой», «Дуняшка вытравила плод, потому что ходила к знахарке, старой Анне, которая живет за деревней, и спуталась с дьяволами», «бабе юмор из ребра выбил», «пускают с нищенской сумой за неоплаченные подати», «барщина», «красный петух, которого своему помещику отдал какой-то Иван Грязнов», – было это все ему непонятно, страшно, удивительно. Расспрашивал приятелей, порой краснел, слыша их простые досадные объяснения, но еще оставались у него сомнения, неясности и заблуждения. Решил сам все проверить, посмотреть собственными глазами, прикоснуться руками до страшных ран, который уже почувствовал сердцем ребенка.

Припоминал себе жалобы и слезы, содержащиеся в стихах Некрасова или в «Записках охотника» Тургенева. Мысли начали связываться с догадками, формироваться, укладываться. Обнаруживался перед ними зловещий образ в деревне, такой обособленный от этого в городе, загадочный, вызывающий боязнь. Было бы достаточно встать посредине, чтобы все охватить взглядом.

Думал об этом, заменяя приманку на крючке, и уже знал, что самые интересные вещи до сих пор его не задели. Решил все увидеть и понять. Предчувствовал, что ожидают его новые, неизвестные ощущения, стократ более сильные, чем ночные походы в темный, нахмуренный лес, разжигание костра на уединенных полянах и слушание ужасных рассказов о волках, медведях, дьявольских призраках и ведьмах, пьющих человеческую кровь. Волка он встретил один раз, но тот убежал от него, как трусливая побитая собака. Не боялся он с того времени волков. Отыскивая ведьм и таинственных призраков, в полночь углублялся он в лес или заглядывал на старое кладбище, часть которого обвалилась уже с высокого берега в реку. Один раз только почувствовал он страх, когда что-то ухнуло над ним и блеснуло в лесу. Присмотрелся он хорошо и решил, что это был филин. С этого мгновения не верил он в существование дьяволов и ведьм, неохотно слушал рассказы ребят об этих «страхах старой бабы».

Его размышления прервали монотонные, стонущие вопли:

– Оооей! Оооей!

Узкой полоской берегового песка шли, запрягшись в изгибы каната, тянущего груженую баржу, бурлаки. Знал он, что были это бездомные бедняки, в странствиях нанимающиеся за низкую плату для погрузки и волочения суден против течения от Астрахани до Нижнего Новгорода.

Грязные, босые, обносившиеся, обросшие, как дикие звери, пригибаясь под врезающимся в плечи канатом, бурлаки тянули тяжелую баржу со стоящим у руля купцом – хозяином. Их черные ступни вязли в мокром песке, покрытые ранами и мозолями, вспотевшие шеи склонялись все ниже, как бы прячась от солнца, а задыхающиеся и сдавленные груди издавали только один звук:

– Оооей! Оооей!

Была это бурлацкая песня, песня нужды, бессилия и отчаяния.

– Оооей! Оооей!

– Пусть вам Бог поможет, бурлаки! – крикнул им один из мальчишек, отходя в сторону с дороги.

– К черту! – гаркнул идущий впереди высокий детина с могучей голой грудью, покрытой красными язвами. – Над нами только дьявол имеет силу, щенки…

Прошли уже; издалека, из-за глубоко врезающегося в реку мыса донесся стихающий стон:

– Оооей! Оооей!

У Ульянова сжалось сердце. Дьявола нигде не встречал, а в то же время имел он силу над бурлаками. Где есть место пребывания дьявола? Хочу его увидеть и помериться с ним, хотя бы позднее должен буду всю жизнь стонать, как те люди, тянущие баржу.

Вечером Володя принес на условное место карамельки и кусок шоколаду. Начал просить Сережку, чтобы показал ему все, что требовало помощи Пугачева и Разина.

– Вы, горожане, не знаете деревни и нашей жизни, так как у вас все по-другому! – молвил рыжий подросток, презрительно поглядывая на приятеля.

Недалеко проходил крестьянин. На нем были белые портки и выпущенная сверху рубаха из домашнего грубого полотна. Шел, сильно ступая черными босыми ногами и постукивая толстой палкой. Бурчал что-то себе и потрясал гривой густых спутанных косм.

– Павел Халин возвращается из поместья. Злой идет, наверное, ничего не добился, – шепнул Сережка.

– Зачем ходил? – спросил Ульянов.

– Уже два месяца каждый день ходит! – засмеялся подросток – Так получилось, что младший сын господина Милютина встретил в лесу Настьку, дочку Халина. Так и так… лаской угрозой и подарками уговорил ее, чтобы начала ходить к нему.

– Что плохого, что ходила к Милютину? – спросил мальчик.

– Эх, глупый еще! – воскликнул Сережка и весьма цветисто и понятно объяснил все приятелю. – Ну и оказалась Настька беременной… Халин потребовал у господина пятьдесят рублей компенсации, или, говорит, в гроб загонит эту блудницу!

– И что на это Милютин? – спросил дрожащим голосом Володя.

– Сказал: «Не дам гроша, так как сама бегала к моему сыну, он ее не принуждал! Если убьешь девушку, пойдешь на каторгу!». Халин, однако, постоянно торгуется. Думал, что выцыганит деньги, так как хотел купить на ярмарке вторую корову.

– Что теперь будет? – спросил, с ужасом глядя на Сережку, маленький Владимир.

– А что? Поколотит бабу, а потом Настьку. Напьется наконец и будет храпеть. Завтра снова засеменит к Милютину, начнет кланяться до земли, клянчить и просить, – ответил подросток и сплюнул беспечно.

– Хочу посмотреть, как будет бить… – шепнул Володя.

– Пошли! Спрячемся за забором. Оттуда все увидим и услышим, – согласился мальчишка, хрустя конфетой и громко чавкая.

Они обежали село со стороны реки и затаились поблизости от хаты Халина. Доносился из нее возмущенный голос крестьянина:

– Этот пьющий нашу кровь мучитель, притеснитель не хочет слушать! Говорит, что эта сука сама кобеля искала, пока не нашла.

– Ой, нет! Клянусь Матерью Пречистой, нет! – крикнула девушка. – Я его полюбила, а он обещал в церковь, к алтарю вести. Я не…

Тяжелый удар упал ей на грудь, аж охнула.

– Ты, сука, ты нищая, тряпка, ты блудница подлая! – повторял крестьянин и бил, не выбирая места, пиная ногами и брызгая омерзительными словами.

– Что же ты делаешь, зверь! – бросилась на него с криком жена. – Убьешь девку…

Мужик схватил бабу за волосы, выволок из хаты и, отломивши кусок дерева, начал колотить ее по хребту, бокам и голове.