На второй год изгнания Владимир познакомился с живущей в том же доме девушкой. Небольшая, смуглая, с черными глазами и толстыми губами, улыбалась она ему бесстыдно и заманчиво. Узнал от Григория, что занималась она шитьем платьев, но не пренебрегала другим, более легким заработком, принимая у себя мужчин.

Встретивши ее на лестнице, Ульянов спросил:

– Девушка, вас зовут Груша?

– Откуда вы меня знаете? – ответила она вопросом на вопрос и засмеялась вызывающе.

– Губернатор мне об этом сообщил! – ответил он шутливо.

– Этот ко мне не приходит… – парировала она. – Мои гости, это не такие большие господа! Может, и вы ко мне зайдете?

– Зайду! – согласился он. – А когда?

– Хотя бы сегодня вечером… – шепнула она.

Пришел. Оглядел комнатушку. Обычное логовище бедной проститутки. Широкая кровать, столик, два стульчика, умывальник, на стенках две олеографии, представляющие обнаженных женщин, и несколько порнографических фотографий. Нетипичным добавлением выглядела швейная машинка и икона Христа с горящей перед ней масляной лампадкой в углу.

– Га! – воскликнул Ульянов веселым голосом. – А что тут делает Сын Божий? Нагляделся, бедняк, на разные потехи, происходящие на этом ложе!

Девушка, уже расстегивающая на себе блузку, вдруг стала серьезной. Искры мрачного гнева засверкали в ее глазах.

– Пусть смотрит! – прошипела она. – Должен знать, что спас мир, а бедных людей не сумел вырвать из нужды! Должны сами себе давать совет, кто как может: один с ножом в руке, а я на этой кровати. Пусть же смотрит!

Ульянов задумался. Представил себе проститутку, полную ненависти и понимания собственной нужды, в минуту, когда дали бы ей нож в руки и сказали: «Иди и мсти безнаказанно!». Погуляла бы она! Усмехнулся помимо воли и с сочувствием взглянул на девушку. Сама того не зная, научила его великому делу – использованию силы ненависти.

Заметила его улыбку и спросила подозрительно:

– Почему смеешься?

Чтобы не выдать свои мысли, ответил:

– Христос для вас был немилосердным, а в то же время горит перед ним лампадка. Поэтому смеялся…

Она пожала беспечно плечами и буркнула:

– Пусть знает, что я в сердце ношу доброту…

Взглянула на гостя и произнесла серьезно:

– Ну и что? Мне раздеваться? Э-э, ты какой-то странный, другой!

– Поболтаем с тобой без раздевания, – ответил он весело. – Не опасайтесь, я заплачу!

– Глупый! Я только за работу беру деньги! – воскликнула она – Я не нищая, которая стоит у церкви с протянутой рукой.

С Грушей Ульянов быстро подружился.

Бывал у ней также, как ее клиент, оплачивая регулярно, и тогда говорила она ему бесцеремонно «ты» и относилась к нему достаточно грубо. Но чаще посещал ее как знакомый и сосед. Угощала тогда его чаем с баранками, разговаривала серьезно, собранная и стыдливая. Перед его посещениями прибирала кровать и выносила умывальник в сени. Возвращаясь к нему, говорила с уважением: «Владимир Ильич», не позволяла никакой вольности себе, и даже шуток.

Когда произошла забастовка на фабрике Злоказова, Ульянов написал прокламацию о тактике рабочих и саботаже, а ее копии раздавала Груша, имеющая там многочисленных знакомых. Ее арестовали, доставили в следственный отдел, голодом, битьем требуя названия организации, к которой она принадлежала. Ничего не сказала и не выдала Владимира. Наказали ее на два года тюрьмы.

Ульянов скоро о ней забыл. Была она для него маленькой, крошечной, едва заметной вехой на его дороге, бегущей в неизвестную даль, где только он один отчетливо видел свою цель, ничем не затуманенную, всегда светлую.

Напомнил ему о девушке брат сторожа, вернувшийся из тюрьмы, где навещал какого-то крестьянина.

– Груша велела передать привет и сказать, что для нее безразлично, где сгнить – в больнице или в тюрьме.

Ульянов пожал плечами, как если бы говоря: «Ну, это и хорошо!».

Не имел времени морочить себе голову такими мелочами, обломками жизни. Окруженный словарями и учебниками для самостоятельного обучения, он изучал в этот период иностранные языки.

Хотел ли он думать о смешной проститутке, зажигающей жертвенную лампадку перед святым образом, поглядывающим на ложе распутства? Не было у него ни тени сентиментальности. Не был согласен он со сравнением этой падшей девушки с маленькой лампадкой жертвенной. Для него была она щепкой, отколовшейся при рубке леса жизни, когда речь шла о трущобе – густом, мрачном, непроходимом бору.

Веселость и радостное ощущение свободы не покидали Владимира Ульянова. Ничто не могло заглушить или хоть бы омрачить этого настроя. Полученные им сведения о смерти сестры Ольги, горе и болезни матери скользнули по нему, как временные тени, исчезающие без следа. Чувствовал он себя как вождь на поле битвы.

Все стало основательно изучено, обдумано, приготовлено. Враг, в свое время окруженный со всех сторон, получит сокрушительный удар. Победа интуитивно чувствовалась так отчетливо, что при мысли о битве какая-то пленительная дрожь пронизала вождя.

Нетерпеливо поджидал он окончания пребывания в Самаре.

В конце концов настал долгожданный день. Ульянов в это время выехал в Петербург; месяц назад подав прошение о допуске его к дипломному экзамену в университете. Ни с кем не поддерживая отношений в столице, он сдал экзамены и вошел в списки адвокатуры.

Читая подтверждающий это документ, улыбнулся загадочно. Вспомнил голубые глаза и золотоволосую головку, склонившуюся над столом. Промелькнула у него мысль: «Елена живет в Петербурге. Мог бы пойти к ней и сказать, что один мелкий этап прошел и что пройду все, ибо так решил!».

Скривил губы презрительно и шепнул:

– Зачем?

Вернулся в Самару, где поселилась Мария Александровна, и начал адвокатскую карьеру. Первое переданное ему дело касалось защиты работника, обвиненного в краже. Ульянов навестил своего клиента в тюрьме. Небольшой человек со злыми, бегающими глазами, увидев адвоката, начал клясться на всем святом, что ничего не трогал и что был обвинен за кражу по причине ненависти, питаемой к нему купцом.

– Когда-то на митинге, господин адвокат, сказал ему, что он дерет наши шкуры и пьет кровь. Отомстил теперь мне… – утверждал рабочий.

Этого было достаточно молодому защитнику.

Выступил он в суде и пытался доказать, что кража в заслуживающих доверия обстоятельствах не может быть наказуема, потому что работник мог тайно забрать какую-то дорогую часть машины и ее обратить в деньги, если бы имел преступные инстинкты, с точки зрения привычного права. Он не сделал этого, руководствуясь признаваемой всеми моральностью; только теперь, по причине враждебных против него чувств торговца, был задержан, пригвожденный к позорному столбу тяжелого обвинения.

Старый, серьезный прокурор, усмехаясь снисходительно, указывал на неопровержимые аргументы и доводы, свидетельствующие против подсудимого.

Ульянов отражал это своими аргументами. Прокурор, в свою очередь, отбивал утверждения защитника. Дело, мелкое и обычное, протянулось до вечера. Наконец, обвинитель и защитник исчерпали свои аргументы и умолкли.

Самара. Фотография. Начало XX века

Председатель суда, раздраженный долгой процедурой, строгим голосом произнес, обращаясь к обвиняемому:

– Подсудимый! Вам принадлежит последнее слово!

Скучающий, голодный и зевающий работник встал лениво и буркнул:

– Не знаю, зачем было столько болтовни! Украл так украл, но что в этом особенного? Не я первый, не я последний…

Владимир Ульянов проиграл дело. Посмотревши на клиента, прокурора и суд, фыркнул беззаботным смехом. В зале воцарилась веселость.

Этот анекдотический дебют молодого адвоката решил его карьеру. Несколько следующих дел Ульянов снова проиграл, следовательно, отказался от практики.