Как и следовало ожидать, де Гол ль добивался радикального преобразования конституции — не зря же именно на почве конституции он порвал с партиями в 1946 году — и, главное, такой избирательной системы, которая совершенно исключила бы определенную политическую силу: коммунистов. 28 сентября того же 1958 года он заставил принять новую конституцию, сосредоточенную вокруг президентской власти; успех был воистину бонапартистских масштабов — из 36 с половиной миллионов избирателей 31 миллион высказался за, и только пять с половиной миллионов — против (в основном электорат ФКП). Больше, чем туманный текст конституции, политическую жизнь страны преобразил избирательный закон. Пропорциональная система была заменена одномандатной мажоритарной с двумя турами. Эта система очень скоро свела к минимуму представительство партии, охватывавшей почти четвертую часть электората. 23 и 30 ноября проходили выборы в новое Национальное собрание: «Союз за Новую Республику», восстановленная голлистская партия, получила 28% голосов, коммунисты — 20,1%, ФСРИ — 13%, независимые и умеренные — 18%. Было избрано 189 депутатов от СНР, 10 — от коммунистов, 40 — от ФСРИ, 130 от независимых и умеренных.

8 января 1959 года де Голль стал президентом. В сентябре 1962 года, на волне неудавшегося покушения на его жизнь (подготовленного «Секретной армейской организацией» [OAS][572], теми же людьми, которые в 1958 году организовали переворот), рассчитывая на всплеск популярности, обычно сопутствующий таким событиям, он предложил ввести прямые выборы президента и получил желаемое, в очередной раз устроив плебисцит.

Бонапартистский проект оказался реализованным по всем статьям. Именно в сфере внешней политики с наибольшей широтой проявился «гений» нового Бонапарта: Франция вновь обрела то положение третьей великой державы в различных блоках, которому мешал плоский атлантизм правительств Четвертой республики, хоть центристских, хоть радикальных, хоть социалистических. Самым знаменательным жестом стал выход из военной организации НАТО после второго плебисцита 1965 года. Если прибавить к этому признание Китайской Народной Республики и отстраненную позицию во время «шестидневной войны» на Ближнем Востоке, можно понять, что замысел органичен, это — не рапсодия. В 1968 году студенческая революция и новая волна общественных беспорядков послужили сигналом того, что после десяти лет неограниченной власти страна не желает больше той опеки, которой с такой охотой доверилась. Последний референдум (апрель 1969) обернулся поражением, и де Голль без лишних слов сошел со сцены.

Но если голлизм как режим, как содержание и как стиль кончился с уходом его неповторимого протагониста, осталась новая, жесткая политическая система: система, которая сдавливала политическую борьбу, сводя ее к середине, к центру, обрубая «края» с помощью убийственного избирательного механизма, и прокладывала — ранее, чем другие страны — путь к новому преобладанию «смешанной системы».

Певец этой системы Морис Дюверже — хотя, изучая тот же самый материал как ученый, он рассуждал более взвешенно — пятнадцать лет тому назад, когда в итальянском парламенте праздновали двухсотлетие 1789 года, произнес яркую речь, озаглавленную «La V République, achèvement de la Revolution frangaise» [«V Республика, завершение Французской революции»][573]. Когда наступил нелегкий конец Четвертой республики, Дюверже по горячим следам написал полный боевого задора очерк об этих событиях и о перспективе возвращения де Голля: «Demain la République» [«Завтра — республика»] (1958). Там он клеймил, в частности, отсталость политических категорий де Голля, не затушевывая притом и «слабости» Четвертой республики.

В 1961 году он разглядел в изменениях конституции, которые позволили де Голлю провести прямые выборы президента, рождение «шестой» Республики («La VI République et le régime présidentiel» [«Шестая республика и президентское правление»]). Во втором издании (1978) его работы «Institutions politiques et droit constitutionnel» [«Политические институты и конституционное право»] (1955) ни один из авторитарных признаков голлистской конституции не укрылся от его внимания, особенно ее основной недостаток, то, что она может функционировать лишь в присутствии и под руководством «харизматического» вождя, который ее создал[576].

Так или иначе, но до тех пор правоцентристская коалиция (бывшие «независимые» и голлисты) двадцать лет подряд побеждали на всех выборах. Потом, после ряда побед Миттерана, периоды преобладания левых стали чередоваться с гибридным феноменом cohabitation[577], когда трудности тоже разрешались благодаря искусству и «харизматическому» личному обаянию (на этот раз Миттерана). Дюверже, как писала во введении к его работе Нильде Иотти, бросил критический взгляд на изменения, внесенные в конституцию де Голлем, и на ее практическое применение («La République des citoyens», [«Республика граждан»] 1982; «Bréviaire de la cohabitation», [«Коротко о сосуществовании»] 1986); то есть судил обо всем беспристрастно — до резкой перемены, обозначившейся в речи 1989 года, произнесенной перед итальянским парламентом. В центре ее, если не считать разных исторических отступлений, стоят рассуждения о мажоритарной избирательной системе и ее mirabilia[578]. Неважно, что некоторые его утверждения не согласуются с действительностью, как, например, когда он наблюдает и, понятно, не одобряет «тенденцию коммунистов замыкаться в монолитном гетто»[579]. Пассаж чуть ли не смехотворный, если вспомнить иронический упрек, обычно адресуемый ФКП или тому немногому, что от нее осталось, что коммунистов якобы обуревает министерский пыл и дух служения, какие редко встретишь у представителей других партий, когда им время от времени удается входить в «комнату с кнопками», как назвал ее Пьетро Ненни (мифологизируя ее). Печальный итог для партии, которая восемьдесят с лишним лет назад в Туре отделилась от социалистов, чтобы воспользоваться «полнотой времен», а теперь превратилась в pars adiecta[580] той же самой социалистической партии и притом не заслуживает снисхождения за то, что время от времени позволяет себе хотя бы краткую автономию: «монолитное гетто»! Механизм ясен и известен всем. Когда французские социалисты поняли, насколько это им выгодно, они стеной встали за «модель» Пятой республики. В одномандатном избирательном округе борются по меньшей мере четыре политических силы: две правоцентристские и две левые (социалистическая и коммунистическая партии). В первом туре каждый получает свои голоса — а кто переходит во второй? Уж конечно, не коммунист (он проходит в самых редких случаях), потому что не весь электорат социалистов будет голосовать за него, и, разумеется, его позиция не привлечет избирателей центра; следовательно, он обречен на поражение, он и его избиратели. Наоборот, электорат коммунистов готов отдать голоса за другого кандидата, повинуясь дисциплине, ради «меньшего из зол», чтобы сохранить единство и так далее. Так, с 1958 года и далее ФКП, особенно когда союз с социалистами укрепился, служит водоносом или донором крови. И делает это по разным причинам, но прежде всего потому, что у нее нет другого выхода. Еще чудо, что после полувека таких филантропических упражнений эта партия до сих пор существует. Очевидно, что ее избиратели мало-помалу стали считать себя de facto избирателями второго сорта, «вспомогательными». Со временем такой избиратель, обреченный на то, чтобы носить воду для других, задумается и предпочтет либо впрямую выбирать партию, которой все равно отойдет его голос, либо вовсе не ходить на выборы.