Такое недоразумение сильно исказило политический язык. Прав был Розенберг, когда в последней книге, которую он опубликовал в Германии перед тем, как покинуть ее, «Демократия и диктатура в «Государстве» Аристотеля», пояснял, что «демократия» не является синонимом «парламентарной системы», и что, по сути дела, Россия в первый год революции была «демократией», а современная ей Третья французская республика — «олигархией»[662]. И за век до этого такого же направления мысли придерживался мэтр либерального конституционализма Карл Венцеслав фон Роттек[663], когда в «Государственном лексиконе» отмечал, что, строго говоря, в конституционном государстве должна была бы править одна партия: демократическая[664].

Дело в том, что, поскольку демократия — не форма и не тип государственного устройства, она может присутствовать, или присутствовать лишь частично, или отсутствовать, или утверждаться вновь в условиях самых различных конституционно-политических форм.

В этом и состоит — если хорошенько вглядеться — глубинный смысл загадочного геродотовского диалога.

В конце концов — или при нынешнем порядке вещей — лучшей судьбы удостоилась «свобода». Она забивает демократию. Свобода, разумеется, не для всех, а для тех, кто в состязании выказал себя более «сильным» (будь то нации, регионы либо люди); свобода, которую защищал Бенжамен Констан в своей знаменательной хвалебной речи «богатству», «одолевающему любое правительство»; или свобода, добытая в бою, как ее понимают члены нью-йоркского неонацистского общества «Рыцари свободы»[665]. Иначе и быть не могло, ибо свобода имеет некое небезопасное свойство: она либо является тотальной — проявляется во всех сферах бытия, включая личностное поведение, — либо ее нет совсем; и всякий сдвиг в пользу менее «сильных» приведет к ограничению свободы всех остальных. В этом смысле отвечает истине вывод Леопарди о неразрывной, неизбежной связи между свободой и рабством. Леопарди считал, будто почерпнул эту мысль из трудов Ленге и Руссо, но на самом деле это его заслуга, вершина его философии. Ленге и Руссо до такого не договариваются. Эта мысль полностью подтвердилась только в настоящее время, после того как оказались тупиковыми пути, указанные Марксом, и провалились соответствующие эксперименты. Рабство, разумеется, распределено по всей поверхности Земли, умело рассредоточено и скрыто под бодрыми лозунгами СМИ. Вот что пишет Леопарди в своем «Зибальдоне»:

Возвращаясь к тому, с чего мы начинали, отметим, что доблестные страсбургские законодатели, старательно пишущие «европейскую конституцию», что-то вроде правил совместного проживания в привилегированном квартале мира, полагали, будто, извлекая на свет Перикла, произносящего эпитафию, они всего лишь выполняют риторическое упражнение, но, сами того не желая, попали в самую точку. Пресловутый Перикл в самом деле с некоторой опаской говорит о демократии и больше всего ценит свободу. Они прибегли — не зная того — к самому благородному тексту, какой только можно было найти, не для того, чтобы привести кусок поучительной риторики, а для того, чтобы сказать то, что действительно нужно было сказать. А именно, то, что победила свобода — в мире богатства — со всеми ужасными последствиями, какие принесла и еще принесет всем прочим эта победа. Демократия же осталась в других эпохах; о ней когда-нибудь задумаются, начав все сначала, другие люди. Может быть, уже не европейцы.

Эта книга, вышедшая в Англии (издательство «Блэкуэлл»), в Испании («Критика»), во Франции («Сей»), была отвергнута — несмотря на первоначальное одобрение — мюнхенским издательством «Бек». В оправдание такого серьезного решения было приведено три аргумента: 1) «the complete silence about the Gulag»; 2) «your description of the Hitler-Stalin Pact»; 3) «you put the Adenauer-government more or less on the same level as Franco’s dictatorship». — 1) полное молчание относительно ГУЛАГа; 2) ваше описание пакта между Гитлером и Сталиным; 3) то, что вы ставите правление Аденауэра примерно на ту же доску, что и диктатуру Франко. Пункты 1 и 2 определялись как «crucial point», основной пункт.

Привожу эти замечания по-английски, поскольку в таком виде мне их прислали в письме от 22 июля 2005 г. Когда полемика по этому поводу разгорелась в немецких, итальянских, испанских, греческих, швейцарских, североамериканских газетах, замечание № 2 приобрело следующую форму: «Canfora spricht etwa davon, dafi es ein Mythos sei, dafi mit dem Hitler-Stalin-Pakt die Teilung Polens vor-bereitet worden ist» (интервью Детлефа Фелкена, главного редактора (Cheflector) издательства «Бек», газете «Frankfurter Allgemeine Zeitung» от 16 ноября 2005 г., с. 35). Это означает: «В сущности, Канфора утверждает, будто тот факт, что раздел Польши последовал за пактом между Гитлером и Сталиным, является не более чем мифом».

Любопытно, и вместе с тем, наверное, симптоматично, что эта грубая выдумка (я никогда не писал подобной ерунды!) не была сообщена непосредственно мне, а запущена через газеты. Мы еще вернемся к этому вопросу. Пока достаточно сказать, что неверный перевод («den Mythos einer Auf-teilung Polens zu konstruieren» вместо «было нетрудно создать миф о Польше, «разделенной» между Гитлером и Сталиным» /с. 252/) лежит в основе этой надуманной претензии. Помимо всего прочего, вся страница, в которую входит данная фраза, посвящена именно тому факту, что Польша подверглась разделу, а также «сокрушительному» удару, какой нанес коммунистическому движению и европейскому антифашизму «пакт» 1939 года[667].

Прежде чем продолжать, укажем еще на одно знаменательное явление. В 1993 году появилась очередная книга серии «Становление Европы»: Чарльз Тилли «Европейские революции (1492-1992)» с обычным предисловием Жака Ле Гоффа; ее выпустили практически одновременно все издательства — участники проекта. В указанной книге на страницах с 301 по 320 приведена краткая история СССР начиная с Октябрьской революции. Так вот, в данной главе не только не встречается ни разу слово ГУЛАГ (или соответствующее понятие), но единственным упоминанием о сталинских репрессиях является следующая фраза: «В тридцатые годы система консолидировалась / .../ И все же чистки 1937 и 1938 гг. обнаружили насильственный характер этой консолидации» (с. 309). На той же странице читаем: «При Сталине Советский Союз сформировался как удивительно слаженное многосоставное целое». И немного ранее: «Сталин осуществил нечто вроде революции сверху, при первых проблесках революционной ситуации — то есть намечающегося раскола в советских структурах» (абсолютно то же самое утверждаю и я на с. 351-352 данной книги). Что же до раздела Польши, Тилли рассматривает его в связи с «политическими разногласиями между Советским Союзом и новыми независимыми государствами, образованными у его северо-западных границ» (с. 308). Следующая за только что процитированной фраза звучит так: «Оккупация Советским Союзом половины Польши (1939), поражение Финляндии в русско-финской войне (19391940) и последующее урегулирование отношений между двумя странами, а также вступление в военные альянсы, за которыми последовало присоединение к СССР Латвии, Литвы и Эстонии, привело к коренным изменениям в этих государствах» (с. 309). Наконец, чудом эвфемизма представляется оборот, описывающий послевоенную историю Восточной Европы: «Особое значение имело использование советских войск для подавления диссидентских движений в Венгрии, Чехословакии и Польше»[668] (с. 311).