В дни вторжения в зону Суэцкого канала во Франции все еще держалось правительство социалиста Молле. В разгар проходившей во всей Западной Европе кампании в поддержку венгерской революции французские правые устроили акцию, которую подхватили средства массовой информации других стран: была подожжена редакция коммунистической газеты «L’Humanité». Множились угрозы в адрес ФКП, антинациональной партии, выступавшей против агрессии в Египте, но приветствовавшей вторжение в Венгрию. Одновременно, с синхронностью, не лишенной смысла, произошло еще одно событие. Только 18 августа 1956 года, когда кризис коммунистической системы, начавшийся в феврале, набирал силу, Конституционный суд Федеративной Республики Германии ответил на запрос, представленный правительством Аденауэра еще в 1951 году, и вынес приговор, поставивший вне закона германскую коммунистическую партию, и без того сильно сократившуюся после выборов, происходивших три года назад, и выведенную за пределы бундестага благодаря статье об избирательном барьере.
Французские правые удручены вдвойне. Прежде всего, их терзает унизительное поражение в Суэце, откуда английские и французские парашютные войска были вынуждены поспешно ретироваться под громогласные советские угрозы, высказанные лично Хрущевым, но более всего из-за отречения американцев от их военной операции и осуждения со стороны ООН. Во-вторых, им не дает покоя усиление национального сопротивления в Алжире и международный отклик, который получает борьба алжирцев. Колониальная война — а многие упорно не желают определять ее таким образом, апеллируя к давно ушедшим в прошлое структурным и институциональным связям Алжира с Францией, представленным французами, проживающими в Алжире, — уже не может считаться «внутренним делом» республики. Кроме того, возрастает напряженность в отношениях с Тунисом из-за постоянных нарушений границы французами, преследующими партизан. А главное, вспыхивает скандал в связи с применением пыток против алжирских патриотов: общественное мнение не может остаться равнодушным при виде того, как французские военные и полиция применяют к алжирцам те же методы, какими десятилетие назад немцы расправлялись с французскими партизанами. Коммунист
Анри Аллег, журналист, редактор газеты «Alger républicain» [«Республиканский Алжир»], был арестован за то, что изобличил пытки, которые вскоре будут названы «гангреной Республики», в памфлете, пригвоздившем мучителей к позорному столбу. В течение 1957 года генерал Массю раздавил подпольную организацию Фронт национального освобождения Алжира (так называемая «битва за Алжир»); за этим последовали массовые казни и масштабные перемещения населения, затронувшие около полутора миллионов алжирцев. Но кризис приобретает международный масштаб: 2 июля 1957 года сенатор Кеннеди заявляет перед американским Сенатом, что США должны использовать свое влияние, дабы помочь алжирскому народу отвоевать независимость, а 10 декабря Генеральная Ассамблея ООН единогласно принимает резолюцию о дипломатическом разрешении алжирского вопроса. Правительства в Париже сменяются в стремительном темпе: Буржес-Монури, Гайяр, снова Молле, и наконец Пфлимлен. И уже при правительстве Гайяра начинаются переговоры с «особыми силами», способными вывести страну из алжирского тупика.
Но новости прибудут из Алжира, где циркулирует — и это важно для понимания сложившейся там атмосферы — брошюра, в которой изложены инструкции для оккупационных войск (Секретариат сухопутных вооруженных сил, Главный штаб, отдел XXX); на странице 28 можно, в частности, прочесть: «конечно, не все мусульмане — террористы, но любой из них может оказаться таковым, хоть бы он и имел наилучшие рекомендации».
13 мая 1958 года, пока со скрипом подбирается новый кабинет министров, армия захватывает власть в Алжире: это — грозная армия, внушительных размеров, и она собирается из колонии (как это сделал Франко в 1936 году) произвести политические изменения в метрополии. Во главе — Массю, Салан, Томазо, Шеррьер. В толпе местных французов раздаются крики, находящие отклик и в речах путчистов: «Де Голля к власти!» Генерал Массю сам себя назначает главой Комитета гражданской и военной общественной безопасности и торжественно сообщает об этом в Париж, президенту республики. В Париже парламент подавляющим большинством голосует за правительство Пфлимлена: это «республиканское» правительство должно выстоять перед лицом фашистоидного переворота. 17 мая из Коломбэ-де-дез-Эглиз, своего скита, де Голль сообщает, что будет говорить 19-го. 19-го, в 15 часов, когда на пресс-конференции в Пале д’Орсэ де Голль начинает говорить, в стране разражается всеобщая забастовка. Человек, призванный алжирскими путчистами, не находит ни единого слова осуждения в их адрес. Молле выражается загадками: «Любая реакция была бы преждевременной», — заявляет он. 20-го французский парламент предоставляет Пфлимлену всю полноту власти; за это голосуют и коммунисты, 473 голоса против 93.
24 мая мятеж распространяется на Корсику; префектуру в Аяччо без единого выстрела захватывают парашютисты и демонстранты из крайне правых. 26 мая де Голль решает вновь обосноваться в Париже. На следующий день все агентства распространяют его коммюнике: «Я начал рутинный процесс, необходимый для прихода к власти республиканского правительства, способного обеспечить единство и независимость страны». Затем он обращает ободряющие слова к вождям мятежников: «выражаю им свое доверие и намереваюсь постоянно поддерживать с ними контакт». Весь день идут переговоры между Пфлимленом и де Голлем. В 19 часов, по окончании заседания Совета министров, Пфлимлен сообщает, что в ходе переговоров генерал потребовал, чтобы его призвали к власти «национальные» партии, то есть все, за исключением коммунистов. В тот же час Салан объявляет толпе: «Наш призыв к генералу де Голлю услышан!» В половине десятого вечера председатель Совета министров появляется перед Национальным собранием и сообщает, что собирается поставить на голосование вопрос о конституционной реформе, причем добавляет, что не будет учитывать голоса коммунистов. Эта уловка нужна ему, чтобы уйти в отставку. Предложение и в самом деле проходит, в ночь с 27 на 28 мая: 408 голосов за и 165 против. Пфлимлен изымает поданные в его пользу голоса ФКП, приходит к выводу, что не располагает большинством, и подает в отставку, в половине третьего утра отправляясь на Елисейские поля[570]. Пока огромная демонстрация движется от площади Нации к площади Республики, президент Коти заявляет, что через посредство обеих палат обратился к де Голлю с просьбой сформировать новое правительство. В своем послании к палатам президент оправдывается: «Мог ли я не воззвать к человеку, чья стойкость и неколебимая нравственная чистота могут спасти родину?»
1 июня де Голль появляется перед Национальным собранием и просит предоставить ему всю полноту власти. Против выступают, кроме коммунистов, Мендес-Франс, Миттеран и многие другие, от своего имени. Собрание удовлетворяет его просьбу 329 голосами против 224. Что не удалось Буланже во времена Третьей республики, удалось де Голлю во время Четвертой. Цезаризм вернулся в середине XX века на волне колониальной войны, судьба которой представлялась более, чем когда-либо, неясной: сам де Голль был вынужден прекратить ее и оставить Алжир (1962) после долгих лет бесплодного упорства, опасаясь, в том числе, нового мятежа со стороны тех же людей, которые привели его к власти. Единственная статья «Закона о полноте полномочий» (2 июня 1958) полна обычной риторики и напоминает «Декларацию прав» 1789 года.
Конкретным и наглядным случаем применения «Декларации» и ее бессмертных принципов может считаться, поскольку относится к шести месяцам «полноты полномочий», свидетельство Кедера Сегира, двадцатишестилетнего фармацевта, которого арестовали и подвергли пыткам в Париже:
Меня арестовали 29 ноября 1958 года в половине седьмого вечера, в доме 146 по улице Монмартр; шесть агентов доставили меня в казарму Ноай в Версале около четверти восьмого. Меня раздели, и трое агентов стали наносить мне удары кулаками по животу, груди и почкам. Потом меня привязали к стойке, через которую пропустили электрический ток. Это продолжалось до полуночи, следующим образом: каждые полчаса меня отвязывали на десять минут, чтобы я мог частично восстановить силы. После нескольких таких сеансов я уже не мог держаться на ногах. В полночь меня отвели в подвал, где я пробыл до утра.
30 ноября меня усиленно допрашивали шесть агентов, добиваясь сведений об организации ФИО и ее руководителях, употребляя в мой адрес разные выражения и называя меня «грязным арабом».
1 декабря, около девяти утра, меня снова поставили к стойке, о которой я уже рассказывал. Сеансы продолжались до полудня. В 13 часов меня доставили в участок на улице Соссэс. Как только мы прибыли, агент, которому был поручен допрос, нанес мне несколько ударов кулаком в живот. Допрос длился до 18 часов. Около 20 часов меня доставили обратно в Версаль, где я провел ночь.
2 декабря в 18 часов те же инспектора, среди которых был М. Р... — я хорошо помню его имя, он был больше всех ожесточен против меня — в третий раз «пропустили» меня через стойку. Сеанс длился около двух часов. Потом меня били кулаками и ногами и применяли другие пытки: выкручивали мышцы, руки, ноги; даже засовывали пальцы в задний проход.
Потом пытки прекратились. 3, 4 и 5 декабря меня возили на допросы. Утром меня доставляли в участок, вечером — обратно в Версаль, и так четыре дня. Вечером 9 декабря меня перевели в камеру предварительного заключения, где я оставался до вечера 10 декабря. Когда меня отвели к судье, чтобы подписать ордер, я заявил самому г-ну Батиню о том, что меня пытали, но он не принял во внимание мое заявление и сказал: «Слыхали мы эту песню, все вы одинаковые»[571].
