На противоположном краю — другое дело: там все происходит между «равными» и выбор зависит от других факторов: от сложной алхимии взаимоотношений между двумя представителями одной партии или от связей, какими располагает кандидат, и т.д. Аристократы снова выходят на избирательную арену, и кандидаты от правоцентристских партий могут похваляться их покровительством.
За пределами Франции, которая в послевоенный период первая пошла по этому пути, тоже изыскивались — при помощи все более софистических методов — избирательные законы мажоритарного типа, что представляло собой лишь малую часть усилий, направленных на ослабление erga omnes[581] представительной демократии, или, говоря иными словами, способ подстраховать себя от по-прежнему нежелательных эффектов всеобщего избирательного права. По мнению инициаторов такого процесса, эти сложные алхимические реакции ведут к «рационализации» выражения воли народа, не давая ей изъясняться в чистом виде, то есть сужая спектр выбора.
Избирателя заставляют — слово может показаться грубым, но в итоге так оно и есть — выбирать, если он хочет чтобы его голос оказался «полезным», не из всего представленного списка, а из нескольких определенных вариантов. А поскольку «полезные» варианты стремятся к центру — завоевание его в богатых странах и есть подлинная цель выборной игры, — возникает тенденция к тому, что большей частью избираются кандидаты, выражающие умеренные взгляды; кроме того, имея в виду стоимость выборов, принадлежащие в основном к высшим и средним классам[582], традиционно умеренным. Так появляется снова, хоть и утверждаясь другим путем, феномен, характерный для эпохи, в которую господствовало ограниченное избирательное право: резкое сокращение представительства менее «конкурентоспособных» классов.
Система ограниченного избирательного права с «множественным» голосованием сама по себе является классическим инструментом применения на практике «смешанной системы»: чуть-чуть демократии и много олигархии. Она сочетает выборный принцип (демократическая инстанция) и реальное, своевременно гарантированное преобладание средних и высших классов. Мажоритарные системы, пусть более извилистым путем, достигают того же результата. Представительство меньшинств, наиболее беспокойных в социальном плане, признается дестабилизирующим фактором, потому перед ним ставятся препоны, уже без боязни пропагандистских контрударов (еще возможных во времена, когда существовали сплоченные силы социальной оппозиции), направленных против такого «дефекта». Хоть и представляя численное большинство, умеренные слои, будучи разделены на партии и течения, соревнующиеся между собой, стремятся, вступая на парламентскую арену, полностью обезопасить себя. Вот почему были вновь пущены в действие механизмы, ограничивающие избирательное право.
Смешно, но в Италии со всех сторон слышатся речи об «исторической» необходимости создания «Второй» республики. Но она уже создана избирательной реформой, восстановившей «мажоритарную» систему и отменившей пропорциональную (1993). Это — ключевое событие в истории Италии последнего десятилетия XX века.
Надуманность тезиса, согласно которому «нестабильность» ведет политические системы к принятию мажоритарного избирательного права — а значит, к проявлениям «смешанной» системы в ущерб системе демократической — подтверждается тем фактом, что именно в Италии политический коллапс был связан вовсе не с нестабильностью правительств или частыми кризисами (последние случались и тогда, когда христианская демократия одна удерживала абсолютное большинство), но с бурным обсуждением «вопроса морали». Итальянский случай представляет немалый интерес: «болезнь» заключалась в тесной связи деловых кругов с политическими (классическое явление в любом капиталистическом обществе), а «лекарство» было применено совсем из другой области и касалось изменения принципа представительства (не «один человек — один голос», как было раньше, а голоса «полезные» и «бесполезные»). Восхищает ловкость тех, кто воспользовался всеобщим отвращением и презрением по отношению к «купленным» политикам (на самом деле эти чувства гораздо меньше проявлялись по отношению к капиталистам, их «купившим»), чтобы предложить как средство от подобных зол избирательный механизм, якобы подходящий для того, чтобы «наказать» политиков. Непогрешимой оказалась и их демагогия, которая смогла направить народное негодование в нужное русло[583]. Точно так же, как это происходит в преступном мире после «большого дела», авторы этой идеи, вернее, ее конкретные исполнители исчезли с горизонта, залегли на дно, и их имена практически не вспоминаются.
Тем временем немалую часть левых охватил, если можно так выразиться, синдром игрока. Азартный игрок, как известно, — больной человек: он теряет все, бросая монету за монетой на стол, покрытый зеленым сукном; с надеждой сжимая фишки; ожидая, что в столь нелогичной игре рано или поздно ему улыбнется фортуна. Также и левые силы, зная, что они не представляют большинства в стране, преисполнились надеждой на богиню случая: покрытый зеленым сукном стол мажоритарной системы. И, как все уважающие себя «игроки», стали истерически провозглашать ее уместность, а в самых безнадежных случаях и справедливость. То здесь, то там отдельные остаточные политические формации или некоторые угнетенные (либо воображающие себя таковыми) фракции внутри вполне процветающих союзов вновь начинают бить тревогу и выступать за более справедливую систему, но их голос теряется в пустоте. О них говорят как о «пережитках» прошлой Республики (что подтверждает, скажем хотя бы в скобках, тот факт, что именно изменение избирательной системы автоматически привело к изменению конституции).
Удивительно, но никто не обращает внимания, что пропорциональный критерий не создает проблем и по праву рассматривается как единственно возможный, когда речь идет не о политических партиях, а о различиях и связях другого типа, например, между этническими группами или религиозными конфессиями, сосуществующими в пределах одного региона или государства; либо между акционерами, сотрудничающими в рамках предприятия или административного совета. Очевидно, можно даже согласиться с тем, что, когда формируется политическое представительство, неукоснительное применение принципа «один человек — один голос» создает неудобства, но несколько некрасиво утверждать, будто вовсе исключить его из обихода будет правильно и справедливо[584].
Таким образом, на Западе окончательно утверждается и достигает апогея «смешанная» система, главным инструментом которой являются мажоритарные избирательные механизмы. В ход идет не прямое ограничение прав, как в смешанной системе классического типа (ограниченное избирательное право), а косвенное (мажоритарные избирательные законы)[585]. Такая более выраженная souplesse[586] объясняется рядом причин: демократический принцип («один человек — один голос») уже нельзя отправить в архив прямо и непосредственно; кроме того, более предпочтительной кажется ситуация, когда даже те, кто утратил свой политический вес, склонны думать — хоть и вопреки собственным интересам, — что «управляемость» есть ценность, важная для всех (хотя на самом деле она состоит в более свободном осуществлении власти теми классами, которые обладают силой).
Кроме того, такая souplesse, даже «элегантность» поведения возможна, поскольку выборные органы лишены решающей власти: всем заправляет «плебисцит рынка», а не голосование как таковое. Власть находится в другом месте, и создание наднациональных «технических» органов европейского масштаба (которые к тому же физически находятся «в другом месте») сильно способствовало выведению из компетенции национальных парламентов решений по фундаментальным вопросам экономики (то есть решений фундаментальных tout court). Известно, что предметом постоянных трений между Конфедерацией итальянских промышленников и профсоюзными организациями является вопрос о пенсиях (то есть коренной вопрос для «социального государства»: использование во благо людей тех квот, которые изымаются из заработка на протяжении десятилетий труда). Ни одному правительству — ни правоцентристскому, ни левоцентристскому — не удалось взять этот «бастион» (во Франции это пытается сделать — неизвестно, удастся ли это ему — правое правительство, поскольку благодаря безумной избирательной системе ряды левых после выборов 2002 года оказались повсеместно смяты). И тут на сцену выходят далекие, невидимые «технические сотрудники» «европейских» институтов. «Экономисты», служащие в этих институтах, доводят до всеобщего сведения, что экономическая программа итальянского правительства (уж никак не левого) «не соответствует Маастрихтским параметрам» именно потому, что не является достаточно драконовской в части социальной политики (пенсий). Стоит построить железную клетку, которая находится «в другом месте», и битва заранее проиграна, это всего лишь вопрос времени и постепенности: шантаж с помощью «параметров» доведен до совершенства, и никакая рабочая организация не может пойти и прямо сразиться с отдаленными и недосягаемыми «жрецами» этих параметров. При такой картине выборные игры, пусть выхолощенные и автоматически создающие парламенты с умеренным большинством в любом из лагерей, продолжают проводиться. И подспудная отмена всеобщего избирательного права компенсируется милой уступкой: возможностью периодически подтверждать свои права через процедуру выборов.
