Улица, где они жили, была короткая. Уже с перекрестка она поняла, что что-то случилось. Пред домом улюлюкала озверелая толпа. Мати подошла ближе. Двое мужчин держали молодую женщину. Платье на ней было до пояса разорвано. Огромными портновскими ножницами третий мужчина отрезал роскошные волосы женщины. Кровь отлила от лица Мати. Это была Марго, вдова несчастного месье Арнольда. Боже мой, что это такое? И как она здесь оказалась? У них же квартира была на авеню Фош. И вдруг в голову ударила мысль — Марго шла к ней.

— Вы что, сошли с ума? — Мати решительно проложила себе дорогу к Марго.

— Она проститутка, с немцами спала, — с криком бросилась на нее какая-то женщина.

— Ничего подобного, лжешь, дорогая. Я знаю эту женщину, она — артистка. Она была замужем за французом. Что вам всем нужно от нее?

— У нее муж работал на немцев, а она сама ляжками сверкала в кабаре.

— Мадам Готье, как вам не стыдно. Вы были консьержкой в этом доме. Сколько денег передавал вам месье Арнольд? И не в кабаре она работала, а в концертном зале «Лидо», где выступали многие французские артисты. Что, будете расправляться со всеми? Кусок хлеба надо было зарабатывать. Франция — демократическая страна. Жена не отвечает за мужа, даже если он был виноват. И это суд решит, виноват он был или не виноват.

— У нее в сумке, мадам, была нацистская листовка.

— Какая листовка?

— Вот, читайте: «Захватят ли Францию большевики?»

— Марго, дорогая, что это за газета?

— Это старая газета 1943 года, в которую я завернула овощи. Она просто была в сумке два года.

— Вы слышите? Но это ведь серьезный вопрос, будет ли Франция под большевиками? Вы случайно не коммунист, молодой человек?

— Вообще нет, но я сочувствую. А вы, мадам, кто? — Тип с ножницами бросил свою жертву и теперь угрожающе приблизился к Мати.

— Я бывшая прима-балерина России. Мне 74 года. Советский Союз является союзником Франции, не так ли? Мой единственный сын, французский журналист, был арестован гестапо. А вы сами, собственно, кто будете?

— Я служу в мэрии этого района.

— Вас выбрали? Покажите документ, что вас выбрали. Или вы сами себя назначили?

— Да вроде нет. Но меня выберут.

— Ну вот, когда выберут, милый, если будет доказано, что эта молодая женщина в чем-то виновата, пусть мэрия подаст в суд. А сейчас разойдитесь. Почти год с войны прошел, а вы все пытаетесь бессудные расправы учинять.

— Правда, правда… — послышался голос в толпе. — Отпустите артистку. Этот тип, я его знаю. Он при немцах полицаем работал. Эй ты, мы тебя знаем, ты был полицаем. Эту еврейскую семью наверху ты выселял?

Толпа теперь стала наступать на типа с ножницами. Двое, державшие Марго, отпустили ее и быстро скрылись за углом.

— Пошли, дорогая, наверх. Они уже сбежали, тоже мне судьи. Успокойтесь, успокойтесь.

Несчастная мадам Арнольд в истерике рыдала на плече у Мати. Половина волос на голове у нее была выстрижена, вторая половина свисала с черепа, как у персонажа из пьесы абсурда.

— Возьмите косынку, отрастут они. У вас такие прекрасные волосы. Бандиты… Они уже ушли, удрали, дорогая, успокойтесь. Андрюша, дай нам по чашечке чая и виски добавь. Вы шли ко мне?

Мадам Арнольд кивнула.

— Я так и поняла. Боже мой, какое счастье, что я быстро вернулась. Я в магазин вышла. Дорогая Марго, вы же были в Испании?

— Не сразу. Сначала я поехала к маме в Нормандию. У нас там дом. Был дом. Его разбомбили. Американская авиация. Это было в ночь с 6-го на 7-е июня в прошлом году. Мы прятались в поле, в канаве. Соседи, женщины, дети и старики, все были убиты. Около 500 человек или больше. Как мы выжили, не знаю. Это был такой кошмар. Потом я поехала в Испанию, к Франко. По глупости вернулась слишком рано. У меня двое детей. Им надо учиться в своей стране. Вот я и вернулась. Мы — совершенно нищие. Все, что у нас было в квартире, разграбили после того, как мужа убили.

— Где же вы живете с детьми?

— У сестры. У нее самой четверо детей. Ютимся в трех маленьких комнатках на летней даче в Рамбуйе. Дом без отопления, с октября по апрель дрожим.

— Выпейте рюмочку, Марго. Вместе выпьем. Это помогает. Успокойтесь, дорогая, я вас пристрою в доме брата моего мужа, Великого князя Бориса. Он сам умер, его вдова Зина очень хорошая. Она очень одинокая. Дом большой. Как стемнеет, так туда и поедем, по дороге заберем ваших детей. Здесь вам не нужно появляться. Сейчас беззаконие повсюду. Де Голль не может справиться. Коммунисты чинят расправы. Разве войну вели за это? Пойдемте в мою комнату, полежите, легче будет, а там все решим.

Слезы душили Марго, плечи тряслись.

— Мати, милая, спасибо. Я сразу знала, как увидела вас, что вы хороший человек.

— Ужасные времена настали, Андрюша. Налей мне, пожалуйста, рюмочку моего виски.

— Хватит, дорогая, ты очень много пьешь.

— Да нет. Я же, Андрюша, не алкоголичка, это для настроения. Что-то не хватает в душе. Тут одну даму схватили, аристократку, виконтессу, Элизу де Плинваль. Половина обвинений дутых. Она была директором Красного Креста в Шербурге. В нормальных отношениях была с немцами. Ничего больше. Утверждают, что она пятнадцать человек сдала немцам, а когда стали разбираться, то в этом списке какой-то врач, который до войны оперировал ее дочь и сделал калекой, коновал он был, а не врач, какие-то две старушки попали в завещание ее брата, вот такие жертвы. Ее подругу Мари-Луизу Герэ, по прозвищу Мэри-Лу, судили тоже за то, что она была в хороших отношениях с немцами. Ну, героем она не была, но неужели за чашку кофе можно к смерти приговаривать. К смерти — двух женщин! За что? Ну, условно дать могли бы два года: вела себя непатриотично, а то к смерти. Самое главное, что эти пятнадцать человек, которых де Плинваль будто бы выдала, погибли. Тюрьму, где они были, разбомбили. А бомбы были американские. Американцы их убили, их там было 74 человека, среди них эти пятнадцать. Во время оккупации там, это где-то около Шербурга, немцы никого не трогали. За все время и был один инцидент, когда коммунисты-маки убили немецкого солдата, который шел по улице. Кто-то видел, их поймали. Приговорили к расстрелу. Но это в любой стране за такое дело бы приговорили, а тут военное время. Вот такое правосудие. Конечно, Марго здесь оставаться сейчас нельзя. Нужно куда-то уехать. Тут каких-то актеров арестовали, целую группу. Среди них — Саша Гитри. Он, видите ли, ужинал в компании немецких офицеров и сотрудничал в их газетах.

— Мати, у тебя какие-то пронемецкие настроения. Это непатриотично — в такое время ужинать с врагами и сотрудничать в их газетах.

— Абсолютно не пронемецкие, это же правда. Я — против коммунистов. Еще Париж не освободили, а «Ce Soir» на первой странице печатает коммуниста Арагона. Это нормально?

— Сыночек, почитай мне газетки. Ты же в курсе всего. Что-нибудь интересное, про кино, например. Про коммунистов не надо.

— Ну, пожалуйста, тут полно про кино. Ив Аллегре снимет фильм «Такой красивый маленький пляж» с Жераром Филиппом.

— Аллегре? Это который женился на Симоне Синьоре? Она — еврейка по фамилии Каминкер. Они — евреи из Висбадена, но она хорошая женщина и красивая. Евреи иногда бывают хорошими. А что там еще? Ах да, Жерар Филипп — сын директора отеля в Каннах, он там родился. Сам он собирался стать доктором, а стал актером.

— Мам, ну, слушай дальше. Среди 46 712 пассажиров, прибывших из Америки, также голливудские звезды, как, например, Кэри Грант, Кларк Гейбл, Рита Хэйворт, Анатоль Литвак…

— Литвак тоже еврей, он из России, вообще-то он Миша, Михаил Анатольевич, это его в Голливуде сделали Анатолем, но он талантливый. Он у Пабста работал монтажером на «Безрадостной улице», где Грету Гарбо открыли. Я знаю, почему из Миши он стал Анатолем, потому что продюсером «Безрадостной улицы» был еще один Миша, Мишель Залкинд, Михаил Яковлевич, он тоже родился в Киеве и тоже еврей. Литвак сам всего добился. А Мишель Залкинд особого имени не сделал. Никто его не знает. А Рита Хэйворт, дочь испанского танцора, красивая, но пустышка и шлюшка. Потерять такого мужа, как Орсон Уэллс, и связаться с этим восточным плейбоем Али-ханом, она просто дурочка.