— Первого сентября — день знаний, если бы это было лет этак пятнадцать назад, яичко было бы как раз к Христову дню. А теперь что для меня это первое сентября? — усмехнулся Лычкин.

— Но раньше мы не успеем, — вздохнул бригадир. — Хоть работать будем практически круглосуточно.

— Двадцать третьего августа у меня день рождения, — осенило Лычкина. — Сделайте подарок, Виталий Владимирович, и я вам заплачу, как договаривались, несмотря на просрочку.

Трошкин призадумался, но тут за забором послышался шум двигателей каких-то машин. Затем постучали в ворота.

— Мишель! — раздался знакомый скрипучий голос Гнедого. — Открывай ворота, смерть твоя пришла!

Шутка была поддержана лошадиным хохотом телохранителей. Лычкин опрометью бросился открывать ворота.

— Напужался? — улыбался Гнедой, одетый в шёлковые бордовые брюки и лёгкую тенниску того же цвета. Наглые его глаза теперь были защищены красивыми каплевидными очками в золотой оправе. — Пошутил, пошутил насчёт смерти, рано тебе ещё, это мать пришла, молочка принесла… Заходите, братаны! — пригласил он четырех подручных.

— Проходите, Евгений Петрович, проходите, ребята, — приглашал, угодливо улыбаясь, Лычкин.

— Пройдём, пройдём, будь спокоен, Мишель, — продолжал улыбаться Гнедой и вдруг, как он умел это делать, внезапно стёр улыбочку с лица и нахмурился, взглянув на оторопевшего от таких опасных визитёров бригадира Трошкина. — Что тут происходит?

— Да вот… — развёл руками Михаил.

— Что вот? Где твоё новоселье? Ты в дом собираешься приглашать или нет? Где Лариса твоя? Ты чем нас собираешься потчевать? Тут, извини за грубость, какой-то прямо-таки хаос…

— Вот… не получилось в срок, — виновато произнёс Михаил, косясь на Трошкина.

— Не получилось в срок?! — вытаращил глаза Гнедой. — Сорок седьмой год на свете живу и первый раз в жизни такое слышу, чтобы деловые люди что-то не выполняли в срок… Нет, вру, были, помнится, прецеденты, да и то в проклятое время коммунистического ига, но все жулики уже того… самого… — Он щёлкнул пальцами и показал непонятно куда, то ли в небо, то ли в землю. — Кто не выполнил? Ты? — Он вытянул свой холёный указательный палец в сторону Трошкина, да так резко, что ткнул его в лоб. — Договор есть?

— Есть, — ответил Михаил.

— И он не выполнил в срок? — продолжал таращиться Гнедой. Он подмигнул братанам, и те окружили Трошкина плотным кольцом. Оловянными глазами смотрели поверх лысой головы Трошкина.

— М-м-мы… только что договорились с Михаилом Гавриловичем, что дом будет полностью сдан к двадцать третьему августа, — лепетал одуревший от страха Трошкин.

— Что значит, только что договорились? Не выполнили договор в срок и снова договорились… А потом ещё договоритесь, и он так и не дождётся вожделенного скромного садового домика, о котором мечтал с младенчества. Михаил Гаврилович молод и наивен, но я, его старший товарищ, этого не потерплю! Не потерплю!!! — пародировал он известного политического деятеля, да так похоже, что все, кроме Трошкина, расхохотались. — Да что вы, едрена мать, стоите, как истуканы?! — прикрикнул он на братанов. — Бейте его, язвите его, в гробину его мать! Покажите ему, гаду земному, где раки зимуют… — замахал он кулаками и затопал на месте ногами в изящных летних ботиночках из крокодиловой кожи.

Трошкин тут же получил несколько ощутимых, но не слишком сильных ударов по почкам и печени. На шум из дома выскочили трое дюжих работяг, но, увидев эту странную грозную компанию, притормозили и стояли в отдалении, недоумевая, что им дальше делать, выручать ли из беды бригадира или беречь собственные шкуры.

— Ну, что же вы, пролетарии, приостановили свой чеканный шаг? — криво усмехнулся Гнедой и вытащил из кармана брюк воронёный «вальтер». — Смело, товарищи, в ногу! Что вам терять, кроме своих цепей? Золотых, я имею в виду… Знаю я, как вы дерёте с бедных клиентов… Объегорили моего младшего товарища, обули его, а теперь хотите устроить тут потасовку, избить культурных людей, его друзей, пришедших к нему на помощь? Не выйдет, мы вам этого не позволим… Я подам на вас в Конституционный суд… А для начала я вашему бугру сейчас шмазь сотворю, не побрезгую…

Он сунул пистолет обратно в карман и пошёл с растопыренными пальцами на обалдевшего от страха, пятившегося назад Трошкина.

Кто знает, чем бы закончилась эта фарсовая сцена, если бы за воротами не послышался шум двигателя машины и через пару минут на территорию не вошла бы в шикарном белом летнем платье белокурая Лариса. Гнедой тут же позабыл и про Трошкина, и про обещанную ему шмазь.

— Цветёшь, красавица Лариса, — разулыбался он и пошёл навстречу ей с распростёртыми объятиями. Подошёл, крепко обнял и присосался к её накрашенным губам.

Михаил с елейной улыбочкой наблюдал это действо. Гнедой гладил её по спине и ниже, потом оторвался наконец от её губ и слегка отстранил её от себя. Потрепал по белокурым распущенным волосам.

— Чем-то она напоминает мне покойную Нелю, только вот чем именно, никак не пойму, — призадумался он. — Как ты полагаешь, Мишель, чем она мне её напоминает?

— Наверное, волосами, Евгений Петрович, — угодливо произнёс Михаил.

— Волосами на каком месте? — вдруг расхохотался Гнедой. Братки поддержали его конским ржанием. Михаил изобразил на побледневшем лице жалкое подобие улыбки. Зато Лариса не растерялась нисколько. Она тоже нарочито громко расхохоталась.

— Шучу я, просто пошутил, и все, — вдруг, потупив глаза, тихо произнёс Гнедой. — Ты же знаешь, я так скорблю о бедной Неле. Знаешь, бугор, — по-дружески хлопнул он по плечу несчастного Трошкина, — у меня была любовь, такая любовь, знал бы ты… Её звали Неля, это было давно — два с лишним года назад. И знаешь, что с ней произошло?

— Нет! — отрывисто вякнул Трошкин.

Гнедого очень развеселил этот ответ, и он от души расхохотался. Он почти истерически хохотал примерно с минуту, вытирая с глаз слезы. Потом внезапно помрачнел.

— Нет… — передразнил его Гнедой. — Ещё бы ты это знал… Лысиной ты не вырос это знать… Это святое… Это личное… У тебя-то была любовь когда-нибудь? Я имею в виду любовь к женщине, а не любовь к даровым баксам, — уточнил он. — Отвечай, когда тебя спрашивают, пёс приблудный! — вдруг обозлился он.

— Б-б-была, — промямлил Трошкин.

— Сказал бы честно, что не было, — с досадой сплюнул Гнедой. — Какая у такого хама, как ты, может быть любовь? Пошёл отсюда, не зли меня… Договорились, значит… Или к двадцать третьему дом готов, или ни цента ты не получишь, хоть стреляйся потом, наше дело правое, мы победим… А если тебе интересно, то моя Неличка потонула, вот как получилось…

Он приложил к краешку глаза белоснежный пла-точек. А головорезы при этих его словах как-то напружинились, и глаза их стали совсем уже оловянными. Все они, включая Михаила, прекрасно знали, что, когда белокурая Неля стала предъявлять на Гнедого слишком большие права, поскольку их связь длилась весьма долгое для Гнедого время — почти целый год, он велел утопить её в собственном бассейне и при этом заливисто хохотал. Хохотал он и тогда, когда её труп вынесли из бассейна и унесли в неизвестном направлении на усмотрение челяди. Гнедой же бросился в воду и поплавал всласть. А потом отправился спать и дрых до десяти утра как убитый…

— Ступай, — отпустил он Трошкина.

Тот, вытирая платком пот со лба, бросился к рабочим давать им наставления. Гнедой же продолжал стоять на месте и глядеть в одну точку. Так же стояли и остальные, не смея проронить ни слова. Закончив изображать на лице вселенскую скорбь, Гнедой вдруг улыбнулся и подмигнул Михаилу.

— Ладно, тут разговора не получится, не люблю, когда посторонние присутствуют, — покосился он на рабочих и Трошкина, о чем-то оживлённо спорящих. — Мат стоит кромешный, просто страшно становится… В каком обществе мы живём, жуть одна… Поехали лучше ко мне, побалдеем…

Он махнул рукой и пошёл к воротам. За ним последовали и остальные. У Гнедого появилась новая машина «Мерседес-600» стального цвета. Он уселся туда со своим телохранителем и шофёром. Сопровождал его чёрный «БМВ». Туда сели остальные телохранители. Михаил Лычкин теперь ездил на «Вольво», а Ларисе, с которой он жил гражданским браком, он подарил алого цвета «Ниссан». Кавалькада отъехала от недостроенного дома и помчалась в сторону Москвы к дому Гнедого, который находился километрах в двадцати от лычкинского.