«Кого вы знаете?»

«Признаю генерал-майора Ремлингера, который был комендантом Пскова. Познакомился с ним в конце тысяча девятьсот сорок второго года, в сентябре».

«А может быть, в тысяча девятьсот сорок третьем? Уточните этот вопрос!»

«Правильно: в сентябре тысяча девятьсот сорок третьего… Я в это время работал в комендатуре Кресты, когда он приезжал в Кресты. Его назначили комендантом Пскова, а комендатура Кресты подчинялась военной комендатуре Пскова. Он тогда вместе со старым генералом приезжал познакомиться с лагерем в Крестах, — это был лагерь для гражданских заключенных, непосредственно подчиненный комендатуре Крестов. В нем было сто пятьдесят — двести человек тогда».

«В каком состоянии был лагерь?»

«Состояние лагеря — ужасное. С продовольствием очень плохо, заключенным давали двести граммов хлеба, один раз в сутки питание, которое было непригодно для употребления в немецких кухнях, — гнилой картофель, гнилая капуста, морковь… Комендантом лагеря был унтер-офицер, на букву «б»… (Вспоминает.) Браун! Зверское обращение! Истязания были в карцерах. Двести граммов хлеба, пол-литра воды в сутки. За небольшие проступки отправляли в тюрьму города Пскова. Объявляли по радио, что они расстреляны за такие-то и такие-то преступления: неподчинение властям, невыход на работу и так далее.

Санитарное состояние — плохое, спали на земле, в сарае — женщины и мужчины отдельно».

«Где производились расстрелы?»

«Не знаю. Знаю, что за Крестами, в лесу».

«Комендант Крестов принимал участие?»

«Не знаю».

«Приходилось бывать во Пскове?»

«Приходилось… Были приказы часто. Ни одной недели не проходило, чтоб не передавали по радио. Их переводила переводчица, эстонка, работавшая при радиоузле. Радиоузел находился под началом военного коменданта Пскова… А еще расстреливали в Моглино и в Военном городке… В декабре сорок третьего года и в январе, в феврале сорок четвертого из Пскова во все стороны посылались отряды, — собирали людей по деревням, угоняли в Германию, они шли по дорогам без еды, многие были выгнаны в чем пришлось, без теплой одежды, — за каждой колонной оставались трупы, замерзшие, умершие с голоду, забитые, расстрелянные. А деревни — жгли, а кто не хотел уходить — расстреливали.

Всюду их разыскивали солдаты псковской комендатуры… А комендантом Пскова и всех окрестностей был генерал-майор — вот этот Ремлингер…

Население, пригнанное из этих деревень в Псков, размещалось в лагере, люди рассказывали об ужасах, которые там были.

Был объявлен по радио приказ об эвакуации граждан Пскова с предупреждением, что кто не подчинится, будет расстрелян как партизаны.

Услыхав приказ, население бросилось в лес, но было поздно, так как весь город был окружен колючей проволокой, патрули возвращали людей назад, загоняли в лагеря, часть расстреливали… В апреле — выгоняли людей с собаками. В апреле люди рассказывали, что лагерь в Крестах был уничтожен, была пущена отрава, и все люди уничтожены…»

О злодеяниях отступавших карателей, в числе которых был и он сам, дает показания свидетель Дитмар Курт Фридрих, родившийся в 1918 году в Гамбурге, до войны — рабочий, в армии — унтер-офицер, группенфюрер части «особого назначения» № 2. Он высок ростом, лицо худощавое, типично немецкое. Исполнительно словоохотлив, точен. Подробно описывает путь отступления, сожжение карателями деревень, убийства мирных жителей у реки Великой — о том, как расстреливали людей Штрюфинг, и Фогель, и Янике, и он, несколько раз — сам, конечно же «по приказу»! О «делах» роты Визе, об эшелонах — по сорок — пятьдесят вагонов, увозивших в рабство мужчин, и детей, и женщин. Рассказывает о случае, когда унтер-офицер отказался поджигать дома и был расстрелян тут же на месте…

Дидуш Эмиль, высокий, красивый немец, в хорошем штатском костюме, дает свидетельские показания после Дитмара. Дидуш — рожден в 1918 году, в Граде-фон Вальд, до войны занимался хозяйством, рабочий.

«Кого вы знаете из подсудимых?» — «Зоненфельда». — «Расскажите о Зоненфельде!» — «Мы вместе с Зоненфельдом находились в специальной школе, в Луге, где нас обучали методам борьбы с партизанами. Школа в Луге была с ноября по декабрь тысяча девятьсот сорок третьего». — «После окончания школы куда вас отправили с Зоненфельдом?» — «Меня — в штрафной батальон, а Зоненфельд остался». — «Надолго?» — «Пока не начал участвовать в борьбе с партизанами, а где — не знаю. Могу рассказать о том, что мне лично рассказывал Зоненфельд в тех двух лагерях военнопленных, где мы были вместе. Говорил, что поджигали деревни, народ угоняли, расстреливали…» — «Где?» — «Названий деревень не упомнил». — «Районах?» — «Луга — Псков». — «Скольких расстреляли?» — «В одной деревне от двадцати до двадцати пяти человек». — «Лично Зоненфельдом или его группой?» — «Он говорил: «мы».

Зоненфельд, слушая, провел ладонью по волосам, почесывает бровь. Дидуш продолжает:

«Насиловали женщин, а потом расстреливали!»

«Расскажите, как производился Зоненфельдом этот расстрел двадцати пяти человек?»

Рассказывает: заставлял людей вырыть себе могилы, ставил на колени, стрелял в затылок из пистолета. Зоненфельд:

«Когда я ему это рассказывал?»

«Частично в Острове и частично в лагере военнопленных».

Зоненфельд садится. Его спрашивают: правильно ли это? Он тогда встает снова:

«Я не согласен с тем, что показывает свидетель. То, что показывает свидетель, то можно вычитать только в немецкой литературе из романов».

«Но вы участвовали в расстрелах?»

«Участвовал».

«Ну так в чем же дело?»

«Но не так, как рассказывал свидетель».

В зале смех Председатель:

«Ну не все ли равно?.. Садитесь, Зоненфельд!»

Объявляется перерыв на пятнадцать минут. После перерыва прокурор, перебирая пачку бумаг:

«Имеется ряд документов… По этим документам прошу вызвать свидетелей, которые могут дать показания о разрушениях памятников архитектуры и искусства в Пушкине, Петродворце, Новгороде, Пскове и о зверствах немецких карателей на временно оккупированной территории Ленинградской области».

Перечисляет, кого просит вызвать. Председатель дает распоряжение вызвать этих свидетелей, доставить их сюда на машине, а пока — продолжить допрос находящихся здесь свидетелей. Допрос свидетелей — немцев, соучастников преступлений — продолжается. Рассказывают о сформированных по приказу командира батальона «ОН» подполковника Клозе лыжных взводах карателей, довершавших превращение оставляемой немцами территории в «мертвую зону», о том, как Зоненфельд (когда ехал в вагоне и был обстрелян, и никого не нашли) выместил злобу на проживавших вблизи в большом доме советских людях, в большинстве пострадали женщины, — этот дом был забросан гранатами.

Перечисляют преступления расстрельщиков Энгеля, Янике, Бема, Скотки…

Энгель и Янике признаются: «Да, так!», «Да, было…»

«Подсудимый Бем, правду ли рассказал свидетель о сожжении вами деревень, угоне и расстрелах скота, расстрелах мирных жителей, производившихся лыжным взводом, которым вы командовали?»

«Да!» — коротко отвечает Бем.

«Подсудимый Скотки, правду ли сказал свидетель о расстреле вами шестидесяти женщин?»

«Да», — отвечает Скотки и, словно бы похваляясь, рассказывает подробности о том, как он насиловал некоторых женщин и затем расстреливал их.

«Подсудимый Зоненфельд, правду ли рассказал свидетель о зверствах, которые учиняли вы лично?»

«Да, правду!» — отвечает Зоненфельд.

Зал глухо рокочет, когда один за другим встают, спокойно, с равнодушной «деловитостью» подтверждают свои преступления подсудимые и садятся с таким видом, будто ничего особенного в их показаниях и нет.

…Вызванные судом свидетели, за которыми была послана машина, явились. Их трое. Из них до конца заседания успел выступить только один — Н. Н. Велихов, начальник и главный архитектор Государственной комиссии по охране памятников Ленинграда. Рассказывая о разрушениях исторических памятников Ленинграда и его окрестностей, он волнуется; он закончил свой рассказ словами о личной трагедии специалиста. Подсудимые слушали его внимательно, особенно Ремлингер, Скотки, Визе, Бем. Что думали они сейчас, эти варвары XX века?