Нева у Арбузова форсирована! 1943 г.
Сегодня, воспользовавшись первым успехом наступления своих соседей на флангах немецкой группировки, вновь со стороны Невы и Шлиссельбургской губы двинулись в бой — в лоб на Синявино — войска 67-й и 2-й Ударной армий.
Ближайшая их задача — ликвидировать давно окруженные, но до сих пор не взятые, изрядно нам надосадившие узлы обороны немцев в 1-м и 2-м городках имени Кирова и 8-ю ГЭС, на берегу Невы, а затем выровнять здесь линию фронта, взяв приневский укрепленный узел Арбузово[1].
В эти дни немцы подбросили сюда полки нескольких дивизий, сняв их из-под Урицка и с Синявинских высот, а в районе наступавшей 54-й армии Волховского фронта — из-под Чудова и Синявина — до четырех дивизий. Наши части, продвинувшись на востоке на пять километров, а со стороны Колпина на четырнадцать километров (но на левом фланге не прорвав оборону немцев за рекой Тосной), вынуждены были вести столь тяжелые бои, что «ставка Верховного Главнокомандования 27 февраля приказала прекратить дальнейшее наступление и начать подготовку новой наступательной операции… В марте 1943 года войска Ленинградского и Волховского фронтов вновь перешли в наступление, стремясь завершить разгром мгинско-синявинской группировки противника»… Но и эта операция не привела к успеху. Однако «…удерживая все это время в своих руках инициативу, наши войска нанесли соединениям 18-й немецкой армии крупные потери и сорвали план наступления противника на Ленинград. Они сковали под Ленинградом около 30 вражеских дивизий в тот период, когда на южном фланге советско-германского фронта Советская Армия, преследуя разбитого на Волге и Северном Кавказе врага, успешно развивала наступление на запад.
В связи с наступившей распутицей и возросшим сопротивлением гитлеровцев ставка Верховного Главнокомандования, приняв предложения командующих фронтами, 2 апреля приказала прекратить наступление, закрепиться на достигнутых рубежах и организовать здесь прочную, глубоко эшелонированную оборону…»
(«Битва за Ленинград». М., Воениздат, 1964, стр. 277–278).
Примечание автора. Все примечания к тексту книги везде далее даны автором.
Путь в Кобону
13 февраля. Кобона
…Уговорившись с А. Прокофьевым, направляемым на Волховский фронт во 2-ю Ударную армию, ехать до Кобоны вместе, мы, и художник М. А. Гордон, в 7 часов вечера выехали поездом из Ленинграда. От Финляндского вокзала до станции Ладожское озеро ехали два с половиной часа. В пути обменивались новостями, рассуждали о войне, о южных фронтах, о близящейся катастрофе Германии.
А потом, после многих и долгих хлопот, ехали в кузове попутного грузовика через Ладожское озеро, минуя огни бакенов, укрепленных на льду, встречая и обгоняя огни бегущих машин. Но по сравнению с прошлым годом машин было мало, и направлявшиеся к Кобоне шли порожняком.
Все вокруг было мне давно знакомо: регулировщики, ветер, лед со сметенным с него снегом, ниши зениток, костры. Приятно сознавать, что трассу больше не обстреливают артиллерией — немца на берегу Ладоги нет! И южный берег, всегда прежде декорированный вспышками ракет, теперь темен и не угадывается в ночи. Ночь особенно тусклая, изморозь, мрак, оттепель…
Остановка — посреди озера. Хнычущий голос: «Возьми, прицепи!..» — шофер застрявшего грузовика умоляет взять его на буксир. Наш соглашается. Вместе, в свете фар задней машины, ладят трос. Разговор, состоящий преимущественно из непечатных слов. Но смысл его таков: «Сколько проехало, ни один не останавливается, как ни просил… А ты — хороший человек!» — «Ну, еще неизвестно, хороший ли?» — «Хороший, хороший! Кабы не ты, просидел бы я здесь всю ночь!» — «А я вот никогда не сижу… Если остановлюсь, каждый спросит: «Горбачев из первой роты? Не нужно ли тебе чего?» Горбачева из первой роты все знают!..»
Километров через пятнадцать на какой-то кочке трос оборвался, я заметил фары оставшейся далеко — почти на горизонте — машины, а за нами волочился по льду только трос…
Ближе к восточному берегу какие-то во тьме конные обозы, шатры, палатки, темнеющие линии не разберу чего… Уже у пирсов шофер заблудился, стал кружить, ища дорогу, а за ним гуськом кружили штук шесть машин… Но вот выехали к пирсам, шофер сказал: «Я на склад, а вам туда — в деревню!»
Оставив машину, мы долго плутали, Прокофьев не узнавал своей родной деревни Кобоны. Обошли ее крутом и — в половине третьего ночи — ввалились в домик дяди Прокофьева, ныне занимаемый его сестрой, служащей эвакопункта. В доме спали, Прокофьев поднял всех, сказал: «Собери нам, Маша!», и, радостно принятые, в тепле, мы умылись, отдышались. Вскипел самовар, пили чай. В пятом часу утра я лег спать, раздевшись, на тахте, в чистых простынях.
— А я ночь не спала! — говорит утром Клава, двоюродная сестра Александра Прокофьева. — И не ложилась вовсе!.. В подпол ходила, картошку перебрала всю. Днем-то еще неизвестно, какая погода будет. Вы знаете, в ясную погоду мы ничего не делаем, только на небо и смотрим. А для дел пасмурную погоду выбираем. Он в пасмурную погоду не летает…
23 ноября немцы сбросили на деревню Кобону сорок шесть бомб. Налетают часто, бросают бомбы по три зараз. И обстреливают из пулеметов. Летают все по ночам — в ясные ночи. Недавно бомбили четыре ночи подряд. И только на четвертую над озером нашим удалось сбить бомбардировщик. Пятеро немцев взяты в плен, шестого застрелили…
4 часа. Войбокало
Расставшись с Прокофьевым и его родственниками, я в случайном автомобиле скорой помощи выехал в Войбокалу… Эвакопункты, пирсы ледовой трассы, деревня. Шум, летчики — все знакомое мне с прошлого года по 8-й и 54-й армиям… Сколько новых дел, людей, боевых эпизодов предстоит мне узнать в здешнем фронтовом краю!..
Вызов в Москву
17 февраля. Поезд Волхов — Москва
Уже не одну телеграмму в Ленинграде за прошедшие полтора месяца получил я от ТАСС с требованием выехать в Москву! Как бы я себя чувствовал там, в момент, когда наши войска здесь прорывали блокаду!.. Мне тогда удалось отвертеться, кое-как сумел объяснить, что «обстановка требует моего пребывания на Ленинградском фронте». Убедил! Оставили! Везде побывал, все увидел, все о прорыве знаю, и горжусь этим, и радость испытал невыразимую.
Теперь опять! Послав в ТАСС несколько корреспонденции о действиях Волховского и Ленинградского фронтов, получил по телеграфу холодное, категорическое требование выехать в Москву. Попытка отговориться фронтовыми событиями не помогла; повторили: «Выехать немедленно!» Прекрасно понимаю, чего хотят: отправить на другой фронт. А я хочу быть только на Ленинградском. Снимем блокаду совсем, нечего станет здесь делать, тогда — пожалуйста, куда угодно!
Еду в Москву, прямому приказу надо подчиняться. Но посмотрим, удастся ли ТАСС вырвать меня из Ленинграда! Логика — за меня!
…Все последнее время вражеская авиация систематически налетает на железную дорогу в районе Волхова. Хочет помешать доставке в Ленинград подкреплений. Особенно бомбит дорогу на участке от Шлиссельбурга до Званки.
10 февраля на станцию Пупышево налетели четыре бомбардировщика, одна бомба попала в цистерну с бензином, восемь цистерн сгорели, разбиты четыре вагона с красноармейцами. Один из самолетов сбит зенитками…
В Волховстрое дикая неразбериха с билетами, посадкой пассажиров и всем, что относится к службе движения. Хотя билет у меня есть, все ж надо идти регистрироваться к этапному коменданту. Оттуда — на «Безымянную, 26», за полтора километра, к другому коменданту, за посадочным талоном. Оттуда — в кассу (домик в полукилометре от станции), компостировать. Все — в темноте, все — неизвестно где, все — с очередями. Измотаешься!
После длительной беготни и перекрестных расспросов удалось выяснить, что поезд из Волховстроя идет через Вологду, на Буй и два вагона в нем — через Ярославль в Москву. От станции Волховстрой осталось только название: все разбито. Год назад все было цело. Город стал неузнаваем.
