«Одно другому не мешает, Саид!» Он гонит эту мысль. Откуда-то издалека возникает образ Самах.

Он бережно хранит, словно бесценный талисман, свою тайну. Он даже в мыслях не может представить Самах обнаженной или стоящей в бане в одних сандалиях на толстой деревянной подошве, которая не дает грязной воде коснуться ее стоп. Самах — это вечная женственность земли! В далеком будущем он видит ее только рядом с собой. Они вместе смотрят сквозь резные ставни балкона, вдвоем гуляют в саду, уезжают в другую страну.

Несколько дней назад похолодало. В зимнюю пору Самах представляется ему прибежищем, излучающим мир и тепло.

— Давай пойдем в комнату наверх, — пригласил его шейх Рейхан.

Саид поднимается по внутренней лестнице. Ему кажется, что дыхание Самах оставило легкий след в воздухе, застыло в нем навсегда. Он боится, что шейх Рейхан услышит, как бьется его сердце, заметит, как дрожь пробегает по его телу и лицо то краснеет, то бледнеет.

Шейх сидит на большой зеленой подушке и с умиротворенным видом пускает дым. Вода в наргиле тихонько булькает. Слегка приподнявшись, Саид внимает шейху.

— Этой зимой еще не было настоящего холода.

— Да, зима не такая суровая, как в прошлые годы. Но у нас в галерее холод невыносимый.

Комнаты освещены. Что-то упало. Может быть, кружка с хульбой[32] вырвалась из рук Самах? В этом доме по вечерам покой, семейный мир и безмятежность.

— Мамлюки Таштамира едва унесли ноги сегодня. Если бы мы не вышли из Аль-Азхара и не встали между ними и народом…

— Неужели? Я ничего об этом не слышал. Я сегодня целый день дома. Ты говоришь, чьи мамлюки?

— Таштамира…

— Странно. Он казался таким спокойным, и мамлюки его вели себя прилично… Что это он вдруг так изменился?

— Да ничего подобного! Эмир Хайр-бек плохо отзывался о нем султану. Ходят слухи, что султан собирается его арестовать…

— Неужели? Всю жизнь Таштамир ведет себя безрассудно. Всю жизнь! Совершенно не слушает, что ему говорят!

Саид помалкивает. Разговор принимает занятный оборот. Но Саид снисходителен к собеседнику, пытается как-то оправдать его — ведь это говорит родитель Самах. Достаточно упомянуть имя какого-нибудь эмира или важного сановника, как шейх Рейхан торопится сообщить собеседнику, уверить его в том, что прекрасно знаком с тем, о ком идет речь. Саид как будто невзначай спрашивает: «А давно ли ты знаешь Таштамира, дядя?» Тут шейх Рейхан отклоняется назад, зовет слугу, чтобы тот принес углей для наргиле.

— Вот те раз! Да я его нянчил вот этими руками! Он приходил сюда ко мне, когда был только жалким мамлюком! Я знал его еще до того, как он женился на своей первой жене Хунде Зейнаб.

Саид не знает, действительно ли жена Таштамира зовется Хунда Зейнаб.

— Мне кажется, что Таштамир, — говорит он, — и эмир Малектамер — виночерпий из…

Шейх Рейхан не дает ему договорить и быстро продолжает:

— Малектамер… Малектамер… это тот, который рассудил мой спор с Мусой бен Исхаком по делам казначейства… Малектамер вызвал меня ровно в полночь. Честное слово, ровно в полночь! Я прибыл к нему в Крепость. Да я бывал в Крепости много раз! Никому такое не удавалось, кроме меня! В общем, он поцеловал мне руку… Клянусь аллахом, Малектамер поцеловал мне руку, ведь я старше его! Потом сказал, что знает меня как человека праведного и благочестивого, поэтому совсем отменит приказ Мусы бен Исхака. Помню, как он похлопал меня одной рукой по плечу, а я держал его за другую руку. Да, Саид, сынок, я держал его за руку!

— Когда явился Аз-Зейни Баракят собственной персоной, мамлюки разбежались. Но четверых он все-таки арестовал и отправил в аль-Мукашширу.

— Аз-Зейни?.. Баракят? О господи, мне же надо зайти к нему через пару деньков! Он присылал за мной…

— Аз-Зейни Баракят присылал за тобой, дядя?!

Эх, поспешил Саид с вопросом! Обычно он помалкивает, а тут вырвалось. Почему именно сейчас?

— Аз-Зейни — мой друг, — отвечал Рейхан. — Мне надо бы его навестить, да вот здоровье не позволяет.

— Да пошлет тебе силы аллах!

— Да кто он такой, этот Зейни, сынок! Таким, как он, трудновато было войти ко мне, они бежали у меня в свите. А все же скажи, довольны им люди?

— Очень!

— Я его знаю. Он справедлив, а главное — разумен. Он очень разумный человек! Что нового слышно о нем?

— Больше не видно глашатаев Закарии.

— Закарии бен Рады? На все воля аллаха! Не принимай близко к сердцу, сынок! Может быть, еще услышим о нем.

У Саида от возмущения перехватило дыхание: кто из семинаристов Аль-Азхара не клял Закарию! Саид тоже в душе проклинал его. Он хорошо знает, что его тень висит над галереями и кельями студентов и семинаристов, простираясь до михраба[33], тянется по коврам мечетей и опочивален в домах. Шейх Абу-с-Сауд говорит о Закарии, что он знамение времени. Он неизбежен в мире как воплощение зла, чтобы стократ ужесточить людские муки. Эти слова шейха раздосадовали Саида. Может быть, он так говорит потому, что не может схватить Закарию бен Рады? Шейх мог бы это сделать, и никто бы не препятствовал ему. Но где Закария? Никто его не видел. Говорят, он живет-то в одном месте, то в другом. Никому не известно, сколько ему в действительности лет. Люди знают, что его резиденция далеко, под горой аль-Мукаттам. Некоторые передают друг другу шепотом, что слышали доносившиеся оттуда крики, что там жгут огнем конечности и сажают на кол. Но правда ли, что Закария находится там? Говорят, он каждую ночь проводит в новом месте, и ни один человек, даже шейх Абу-с-Сауд, не видел его.

Саиду стало особенно не по себе, когда исчезли трое семинаристов-нубийцев. Их постоянно видели вместе. Они читали Коран по одной рукописи, ели из одной миски, спали вместе — словом, были неразлучны. Уже стало привычным, что время от времени бесследно исчезал кто-нибудь из семинаристов или студентов, какой-нибудь простолюдин на рынке. Эти исчезновения рождали страх и отчаяние. Кто знает, может быть, завтра придет твой черед? Этот уход в небытие, исчезновение человека заставляет сжиматься сердце. Саид тяжело переживал гибель нубийцев — ему хотелось закричать так, чтобы содрогнулась земля и звезды, луна и планеты, чтобы проснулись окаменевшие сердца! В тот день он бегом помчался в Кум-аль-Джарех. Шейх выслушал его и спросил:

— А правда, что они ругали Закарию?

Саид не знал. Они всегда говорили на своем странном языке, которого никто не понимал. Каким же образом дело дошло до Закарии? Как?

Простые люди утверждают, что у шейха Абу-с-Сауда есть кольцо с изображением господина нашего Сулеймана[34]. Благодаря ему можно заставить джиннов служить человеку. Шейх мог бы отправить Закарию бен Рады на самый конец света, за гору Каф и острова Вак-Вак, откуда он никогда не возвратится. А если бы и попытался, то ему потребовалось бы на это тысячи и тысячи лет. Саид не говорил шейху об этом. Он знает, какое волнение и гнев вызывают у шейха разговоры о чудесах, которые он будто бы может творить. В тот вечер Саид устыдился самого себя: по каждому поводу он бежит к шейху.

«Не навлекайте на себя гибели от собственной руки», — вспомнил Саид строку из Корана.

— Оставайся, поужинай с нами, — пригласил его шейх Рейхан.

Хорошо поесть домашней пищи, бульона, который ест вечером сама Самах, поднося его к губам, быть может, этой же самой ложкой. Но тоска, которая снедает Саида и лишает его сна, не дает ему покоя. Он отказывается, и Рейхан не настаивает. Саид надевает сандалии и спускается во внутренний двор. Ему очень хочется взглянуть наверх. Хоть бы она появилась в окне в этот миг! Если бы ему подарили целый час, чтобы любоваться ею, он бы всю жизнь провел, взбираясь на минареты и поверяя небесам тайну своего сердца. Он ходил бы из страны в страну, как это делал его учитель. Глаза Самах — источник его жизни. Если бы она могла внимать ему! Если бы сесть в лодку и переплыть с ней через Нил, разбрызгивая руками блестящие капли.