Эрнст начал проверять. Теперь постоянно он сидел за приемником.

Время шло, и мы уже смирились с мыслью, что нас разыгрывали, как вдруг спустя десять дней, к всеобщей радости, Кренкель сообщил, что ему удалось подслушать одну американскую радиостанцию. Она передавала информацию о том, что Бэрд из-за туманов все еще не может осуществить свой полет к Южному полюсу, что на барьере Росса произведена смена зимовщиков и судно «Сити оф Нью-Йорк» возвращается в Америку.

Все наши сомнения рассеялись. Тут же была составлена радиограмма в Институт по изучению Севера, где мы сообщали о радиосвязи с Антарктикой. По-видимому, Рудольф Лазаревич не сразу поверил, потому что несколько раз просил сообщить подробности. Через несколько дней ленинградская радиостанция передала сообщение ТАСС о нашей связи с Южным полюсом.

Однажды, записывая в дневник события последних дней, я заснул над тетрадью. Сквозь сон мне показалось, будто кто-то бьет молотом в стены нашего дома. Я проснулся. Встал из-за стола. Подошел к окну. В черноте ночи ничего нельзя было разглядеть. Но рев и грохот были такими, точно сталкивались айсберги.

Я прошел в кают-компанию. Там было пусто. Свернувшись в комочек, спал на диване котенок. Медленно, едва заметно раскачивалась висячая лампа. Я решил выйти из дома, чтобы посмотреть, что делается снаружи. Надев полушубок и захватив с собой винтовку, вышел в тамбур. В темноте нащупал крюк, сбросил его. Откуда-то сверху, вместе с ветром, в лицо понеслись тучи снега. Ничего не подозревая, двинулся вперед, но что-то мягкое преградило путь.

Медведь! Я отскочил в угол тамбура. Сорвав винтовку, приготовился встретить его пулей. Прошла долгая минута — никто на меня не нападал. Я достал спички, чиркнул. То, что я увидел, поразило меня больше, чем если бы это был медведь. Передо мной была ровная снежная стена, и только вверху еще зияла темная дыра, в которую неслись снежные вихри.

— Эрнст, вставай! Нас заносит ураган, — проговорил я, входя в каюту Кренкеля.

— Что случилось? —услышал я голос доктора за перегородкой. — Опять полярное безмолвие заговорило?

Через минуту мы все собрались у плохо открывавшейся двери.

— Товарищи, это надо сфотографировать. Тащи аппарат, а я протяну провод с лампой, — обращаясь ко мне, попросил Эрнст.

Пока мы занимались фотографированием, дверь заносило все больше и больше. В кают-компанию все вернулись сосредоточенные, разговоры не вязались. Против обыкновения много курили.

— Если ураган наберет силу, нам придется искать крышу собственного дома в Британском канале, — сказал Шашковский.

— Ничего с крышей не случится, а вот ты лучше подумай, как пойдешь снимать показания приборов. Сегодня, кажется, твоя очередь? — серьезно задал вопрос доктор.

— Моя, — подтвердил Шашковский.

— Георгий Александрович, через два часа, хотим мы или не хотим, а идти в метеогородок должны. Но как выбраться из дома? — спросил Илляшевич.

— Одному идти нельзя, — вмешался Алексин.

— Да, конечно. Сегодня пойдут трое.

В это время появился Кренкель и сказал, что дыра, которая оставалась некоторое время над входной дверью, занесена окончательно.

— Как быть? Как найти выход из этого в буквальном смысле безвыходного положения? — задал вопрос доктор.

Илляшевич сосредоточенно молчал.

— Давайте попробуем выбраться через слуховое окно на крыше, — предложил Алексин.

— Нет, это не выход. Ветер снесет человека. Рисковать мы не можем, — не согласился начальник зимовки.

— Попробуем сделать разведку, — настаивал Алексей Матвеевич Алексин.

Илляшевич уступил. Взяв фонари и веревку, поднялись на чердак. Но как только мы выдернули засов, ветер сорвал раму с петель и унес куда-то наружу. Фонарь сразу потух. Первым, перевязанный веревкой, переступил подоконник Алексин и мгновенно исчез в метели. Мы трое, едва удерживая веревку, втащили его обратно на чердак.

— Там что-то невероятное, — едва переводя дыхание, сказал Алексин. — Вряд ли кому удастся дойти до метеогородка.

— Наблюдения мы должны провести во что бы то ни стало, — решительно заявил Петр Яковлевич.

— Придется рисковать людьми, — осторожно заметил Алексин.

— На Новой Земле я ходил в такой ураган и — ничего, — сказал Илляшевич.

Алексей Матвеевич Алексин остался заделывать окно, а мы спустились в кают-компанию.

— Товарищи! — обратился к нам начальник зимовки. — К сожалению, выйти через слуховое окно совершенно невозможно, мы едва спасли Алексея Матвеевича. Остался второй, пожалуй, единственный способ — прокопать тоннель. Это несложно, и у нас еще есть время. Снег будем носить в кладовые и на кухню. Когда будет готово, с Георгием Александровичем Шашковским пойдут Борис Дмитриевич Георгиевский и Михаил Степанович Муров. Надеюсь, возражений нет?

Конечно, никто из нас и не думал возражать. Правда, Кренкель стал настаивать, чтобы разрешили идти ему, но начальник заметил:

— Эрнст Теодорович, каждого из нас можно заменить, но без вас станцию придется закрыть.

Эрнст вынужден был подчиниться. Вооружившись лопатами, начали делать тоннель. Минут через тридцать снегом были забиты обе кладовые. Начали таскать его на кухню, но конца работы еще не было видно. Между тем время, когда надо снимать показания приборов, приближалось.

Наконец Эрнст, вылезая из тоннеля, проговорил:

— Лопата проходит насквозь!

— Товарищи, пора идти! — скомандовал Илляшевич. — Помните: вам ничего не удастся записать. Все показания приборов вы должны запомнить, — предупредил Илляшевич.

— Ну, пошли, — проговорил Шашковский, жестам руки предлагая мне идти первым.

Сгибаясь в три погибели, я нырнул в тоннель. Метров через десять достиг конца, но едва выбрался наружу, как был оглушен ревом моря и урагана. Ветер стал хлестать по лицу мелким и крепким, как морской песок, снегом. Не успел я подняться, как был сбит с ног. Пытался снова встать, но в этот момент сила, которой невозможно было сопротивляться, подняла меня и швырнула куда-то. Через секунду я потонул в сугробе. Надо было что-то предпринимать, и прежде всего — искать товарищей. Достав электрический фонарик, зажег его. В слабом свете я увидел только снег. В этот момент почувствовал толчок в спину. Думая, что это медведь, быстро схватился за нож.

— Кто здесь? — услышал крик Шашковского.

— Где доктор? — вместо ответа спросил я.

— Не знаю... Давай к дому пробираться, — крикнул он и исчез во мгле.

Оторвавшись от сугроба, я бросился за ним и через минуту благополучно достиг стены. Ни Шашковского, ни доктора здесь не оказалось. У дома было значительно тише и к тому же светло. Это Илляшевич предусмотрительно выкинул через форточку механической мастерской яркую электрическую лампу, Я выстрелил из нагана и через минуту увидел бегущего вдоль дома доктора, а за ним следом и метеоролога.

— Меня сбило с ног, и я едва добрался сюда, — крикнул Георгиевский.

В это время открылась форточка, и Алексин, оставив у себя один конец, выбросил нам целую бухту веревки. Это было неплохо придумано, но мы не сумели правильно использовать «нить Ариадны». Вместо того чтобы перевязаться и бухту оставить разматываться, мы потащили ее целиком. До бани дошли без каких-либо усилий, так как находились под защитой дома. Здесь мы надеялись найти леер — длинную веревку, протянутую к метеогородку, держась за которую, мы ходили снимать наблюдения. Но веревку, по-видимому, занесло снегом.

— Ладно, так дойдем, здесь недалеко, — прокричал доктор.

— Без нее нельзя идти... Заблудимся...— ответил Шашковский.

Действительно, до метеогородка было не больше 120 метров, но путь лежал по бугру и совершенно открытому месту, причем нужно было идти наперерез ветру. Если говорить откровенно, испытав уже всю ярость урагана, мы мало верили в успех нашего предприятия, но в то же время борьба со стихией даже увлекала.

— Тронулись! — крикнул Борис Дмитриевич Георгиевский и первым ринулся вперед.

Мы последовали за ним. Нас сразу же куда-то понесло. Я вдруг почувствовал, что лечу вниз, в яму, по-видимому, в обрыв сугроба. Ползу, кричу, но едва слышу свой голос.