— У вас рождается африканский пролетариат.
— Вот именно. С опозданием на сто лет в Африке начался знакомый нам по Европе исторический процесс, и с теми же последствиями. Едва появившись на свет, младенец уже начинает пробовать силы: стачка в 1921 году, волнения в 1926-м и 1927-м, забастовки в 1931 и 1932 годах, беспорядки в 1935-м. Скверно, а? Чуть не каждый год социальные конфликты… А будущее будет еще более сложным. Хотя мы кое-что предусмотрели.
Де Фосс указал на белые домики.
— Семейные индивидуальные квартиры.
— Вижу, — подтвердил Гай. — Вы собираетесь пристроить к этим еще девятнадцать с половиной тысяч?
— Мы не так глупы, мой милый. Производство требует пока лишь сотни две технически квалифицированных специалистов-мастеров, лаборантов, учетчиков, приемщиков. Только для них мы и будем строить такие домики и им одним создадим условия, похожие на наши собственные. Но потребности растут. Будет время, и оно уже недалеко: вот здесь, в Кипуши, вместо трех с половиной домиков будет стоять три с половиной тысячи. Там будут жить черные аристократы. Эта прослойка разъединит всегда недовольную рабочую массу, потому что она будет предана нам душой и телом. Понятно? На нее мы и будем опираться. Черный цвет их кожи будет работать на нас, белых. Вот тут-то и потребуется нам столь обожаемая вами гуманность, ванЭгмонд. Сотворенного нами человека необходимо сразу же перетащить на нашу сторону социальной перегородки. Видите?
Де Фосс глазами показал на кусты, позади которых щебетала стайка чисто одетых черных ребятишек под надзором няни в белом халате.
— Мы выращиваем новых людей Африки, как фермер растит породистых цыплят. Деньгами наши черные рабочие получают лишь жесткий прожиточный минимум, но услугами мы им выплачиваем еще столько же, если не больше. Почему? Потому, что мобильные людские резервы Верхней Катанги из племен бемба и балунда давно исчерпаны, сейчас мы подвозим сюда балуба из Нижней Катанги и Кассаи, но и этого становится мало. Заводские вербовщики теперь работают уже в районе Ломами, где я встретился с вами, то есть на границе Экваториальной провинции, и наши кадровики подумывают о массовом наборе рабочих в Уганде и Танганьике: там освоена едва треть черного населения. Рабочие у нас в порядке профилактики несколько раз в год проходят рентгенологическую проверку, их сытно кормят, дают отдых в специальных домах, лечат. Но чтобы у них головы не закружились от самомнения, мы постоянно в той или иной форме делаем им напоминание: например, в бараках помещаем всех вперемешку — балуба с баконго, конголезцев и угандцев. Хи-хи-хи!
Гай с недоумением посмотрел на собеседника.
— Что же в этом смешного?
— Месяц тому назад здесь, в Кипуши, во время очередной племенной драки было зарезано бритвами около пятидесяти человек!
Черные дети чинно прошагали мимо во главе с величественной няней. Гай задумчиво вертел в руках случайно купленную брошюру о Катанге. Де Фосс внимательно взглянул на него и заговорил снова:
— Финансовому отделу от резни убыток, отделу кадров— беспокойство, а нашему с вами делу, ванЭгмонд, делу культурного белого человека, желающего спокойно жить в Африке, от этого прямая выгода.
Гай поднял глаза.
— Нас здесь мало — раз. Мы совсем не кровожадные звери, мы просто желаем, чтобы своим трудом негры обеспечили нам возможность осматривать заповедники, болтаться по колонии на автомобиле, готовить материалы для прогрессивных книг об Африке — это два. Хотите еще, милый ванЭгмонд?
— Довольно.
— Я вижу, что вы меня поняли. Теперь, — и де Фосс повернулся к черным детям, все еще чинно игравшим под надзором няни в чепце, — в заключение моего показа Катанги я сделаю самое главное. Заметьте себе, ванЭгмонд, — главное!
Он глазами выбрал наиболее взрослого мальчика, стоявшего поодаль с книгой в руках. На мальчике сиял чистенький белый костюмчик с тщательно заутюженными складками на брюках. Заметив, что два белых господина смотрят на него, мальчик вежливо приподнял полотняную шляпку, поклонился и сказал:
— Добрый день, мсье!
— Подойди сюда, мальчик! — кивнул ему де Фосс. Мальчик подошел, еще раз вежливо повторил:
— Добрый день, мсье!
Де Фосс прощупал его взглядом с ног до головы.
— Тебя хорошо покормили в интернате?
— Да, мсье!
— Что ты читаешь? Покажи-ка книгу!
Мальчик послушно повернул книгу обложкой вверх. С обложки на Гая задорно улыбнулся симпатичный конопатый проказник с рыжими вихрами, торчавшими в стороны вокруг головы на манер солнечных лучей: «Детские годы наследного принца Бодуэна».
— Я читаю книгу о нашем любимом принце, — ровным голосом, как на уроке, произнес мальчик.
— Нравится?
— Да, мсье. Очень. Мы любим нашего принца! — Лицо мальчика не выражало решительно ничего.
— Спасибо!
— Добрый день, мсье. — Мальчик приподнял шляпку, поклонился и степенно, как взрослый, отошел в сторону.
— Видели? Рассмотрели?
— Да, конечно!
— Запомните его, ванЭгмонд! Это самая замечательная ваша встреча в Африке!
— Кто этот мальчик? — изумился Гай.
— Это новый человек Африки!
В Жадовиле Гай зашел вечером в рабочие бараки. Теснота. Ни одного больного и много пьяных. Он постоял, насквозь пронизываемый взглядами, потом вышел, вобрал голову в плечи, точно в ожидании удара в затылок. Удара, конечно, не было. За грудой строительного материала он увидел опрокинутую телегу и сидящих на ней рабочих: один читал затрепанную газету, другой зачарованно слушал перевод. Потом зашумели, заспорили. Говорили на языке банту, но до слуха Гая долетело несколько французских слов: «страхование», «коллективный договор», «забастовка»…
«Нет, — подумал Гай удовлетворенно, — сладкая молочная каша для детей и медицинская помощь для взрослых — это не великодушная подачка и даже не рациональное отношение к людям труда, господин де Фосс! Это боевая добыча, силой вырванная африканцами из лап хозяев. Да, именно хозяев, но не владельцев, как это было еще совсем недавно. Больше того: эти черные люди в спецовках не просто африканцы, а заводские рабочие, и этим все сказано. Пролетарии! Сегодня они вырвали кашу, завтра вырвут ключи от здешней кладовой несметных богатств. Им не хватает только одного: руководства. Явится оно, и Катанга станет свободной, и свободной будет все Конго. Рабочий с газетой в руке освободит и себя и своих собратьев».
— Его святейшество папа весьма обеспокоен ростом социального недовольства среди наших рабочих, — задумчиво говорил темнолицый аббат Нкото. Он только что прибыл из Леопольдвиля, и Гай долго добивался возможности поговорить с ним наедине. — Поэтому особое внимание верховный пастырь уделяет выдвижению священнослужителей из конголезцев, вот таких, как я. Именно на наши плечи возложена благородная обязанность внести спокойствие в смятенные души африканцев, оторвать их от земных треволнений и вернуть богу. Это великое и почетное задание мы, конечно, выполним.
Дородный и красивый аббат скромно опустил глаза, но его лицо все еще светилось гордостью и довольством. Гай напряженно слушал: этого он никак не ожидал. В церковном саду было тихо, лишь сонно жужжали насекомые да издали доносился скрежет какой-то машины — невдалеке шла стройка.
— Вы напрасно так горячо обвиняете бельгийцев в жестокости, а нас, цивилизованных конголезцев, в каком-то предательстве наших национальных интересов. Нет, нет, господин ванЭгмонд, вы не сказали мне этого прямо, я понимаю, но такое заключение само собой напрашивается из всего хода ваших мыслей: англо-бельгийцы — эксплуататоры, а значит, и мы, их помощники, тоже эксплуататоры или, по крайней мере, прислужники. Это неверно.
Он остановился. Подумал. Веско продолжал:
— Экономический и культурный рост и у вас в Европе сопровождался многими отвратительными явлениями, и все дело только в том, что у вас этот процесс растянулся на сотни лет, и все накладные расходы поэтому теперь стали малозаметными. Наша страна не идет к культуре, она прыгает в нее головой вниз: земледельцы и охотники в течение нескольких лет превращаются в рабочих, а вожди и знахари— в предпринимателей. Человеческие души сгорают в огне такого фантастического перерождения! Но это неизбежно, господин ванЭгмонд! Строя заводы для себя, бельгийцы вконечном счете строят их и для нас. Я не агент иностранцев! Я конголезский священник, преданный душой и телом бельгийцам потому, что они раз и навсегда поставили меня самого на путь, по которому идут все культурные люди Европы. Если я агент, то самого себя, моей семьи, моего общественного круга. Мой старший брат — крупный торговец фруктами; мы происходим из бедного местного племени бемба, но брат женат на дочери одного из выдающихся вождей балуба, а балуба до прихода бельгийцев имели могучее государство, и тесть моего брата — влиятельный феодал, человек знатный и богатый. Мой младший брат сейчас учится в бельгийском университете. Мы не о бельгийских интересах печемся, а о СВОИХ собственных, конголезских, об интересах родины, поймите вы, мсье ванЭгмонд! Мы— патриоты, а Конго и Бельгия — это одно и то же: ведь мы — лучшая часть нашего народа, единственно образованная его прослойка, мы имеем право на руководство, не так ли? Мы те, из числа которых когда-нибудь будут выходить министры, миллионеры, архиепископы, ученые.
