Снова стрекочет мотор, снова на барабан наматываются километры троса. Из глубин медленно всплывает гидрологическая вертушка. Метрах в тридцати от поверхности она хорошо освещена проникающими сквозь лед солнечными лучами. Белая по цвету, вертушка словно фосфоресцирует в чернильной синеве воды, кажется миниатюрным корабликом, фантастическим жюльверновским «Наутилусом»…

Все последующее выглядит куда прозаичнее. Подняв из лунки вертушку, заботливо отряхнув ее, Гудкович записывает в журнале скорость и направление подводных течений. Потом за пробами воды уходят на тросе в пучину батометры. Когда их поднимают снова, Зайцев открывает тонкие длинные цилиндры, переливает содержимое в бутылки, ворчит:

— Хитрое дело — одной посуды сколько требует.

Перов сочувственно оглядывает обоих: и молодого ученого, и пожилого практика-энтузиаста гидрологии. Оба выглядят усталыми, вымотанными после двухсуточной вахты на льду:

— Потерпите, мученики науки, на Первое мая отоспитесь, всем даст отгул отец-командир Иван Иваныч.

До первомайских праздников оставались считанные дни. Они были заполнены тревогой, которую никто из нас до сей поры не переживал.

— Пропал Каминский! — услышали мы от Черевичного, едва успев опуститься на просторном ледовом аэродроме базы отряда.

Пропал… Вылетел на своей «Аннушке» к месту очередного промера глубин над гребнем хребта, сообщил, что выбирает льдину. И вдруг прекратил связь.

Надо срочно вылетать на поиски. Кому лететь первому? Черевичный раздумывал недолго: конечно, ему, командиру отряда. Иван Иванович ушел в воздух, как всегда вместе с испытанным своим штурманом В. П. Падалко. Остальные экипажи трех самолетов оставались на базе. Ежеминутно всматривались мы в хмурый низкий небосвод, без конца теребили дежурного радиста: «Что там слышно в эфире?» Мы знали: мало шансов на успех поисков. Найти пропавший самолет, если сам он не дает радиопривод со льда, почти невозможно. Но мы надеялись на чудо, потому что верили в своего командира.

Позднее, когда все завершилось благополучно и я показал Черевичному сумбурные бестолковые записи, сделанные в тот тяжелый день, он усмехнулся:

— На добром слове спасибо… Однако запомни, пожалуйста: вера без дел мертва. А для настоящего дела нужны настоящие люди. Не будь со мною Вадима, черта с два нашли бы мы Каминского.

Да, штурман Падалко, опытнейший мастер ледовой разведки во время навигаций на Северном морском пути, безошибочно советовавший командиру, какую льдину лучше выбрать для посадки в высоких широтах, показал себя и теперь во всем блеске. Штурманский расчет помогал пилоту и теперь, когда визуальные ориентиры отсутствовали, а эфир молчал.

Каково это: почти на бреющем ходить в облаках, изредка выныривая над самыми остриями торосов, едва не задевая за них лыжами шасси? Сколько поворотов, крутых виражей сделал Черевичный, следуя расчетам Падалко, над тем местом, где следовало ожидать аварийную посадку Каминского! До боли в глазах всматривались вниз все, кто был на борту машины. Но не видели никаких темных пятен, кроме редких разводий. Не мудрено спутать такие пятна с палаткой, с человеческими фигурами.

— Не может же палатка или разводье двигаться, — сказал вдруг второй пилот Андреев, толкая в бок командира.

Еще крутой поворот, еще вираж… Теперь уже и сам Иван Иванович ясно различал на льду несколько движущихся пятен: раз, два, три, четыре, пять. Ну, гора с плеч: значит, все там на льду живы! Ведь на борту «Аннушки» Каминского было пять человек.

Однако опуститься на лед там, где виднелись обломки самолета и бегающие взад-вперед, махающие руками люди, на тяжелом ЛИ-2 невозможно. Черевичный сбросил потерпевшим аварию свою ручную рацию и спальные мешки, вызвал с базы пилота Сорокина, а сам галс за галсом «утюжил» воздух над местом аварии до тех пор, пока Сорокин не прилетел ему на смену.

Надо ли говорить, что возвращение на дрейфующую базу отряда пяти «ледовых робинзонов» стало праздником для всех нас. Да к тому же это событие почти совпало с праздником Первомая, когда пожаловал к нам прямо из Москвы известный геолог академик Дмитрий Иванович Щербаков.

Ему — особо почетному гостю — предоставили первое слово с самодельной трибуны — ящика, обтянутого кумачом.

— В вашем деле я пока новичок, товарищи полярники, — начал маститый исследователь гор и пустынь Средней Азии.

И столь проникновенно заговорил о подводном хребте, что казалось, вот-вот на какое-то мгновение льды расступятся и далекие горы Ломоносова вынырнут со дна на поверхность океана.

Держал речь и Черевичный. Не был рожден оратором наш деловитый и стремительный командир. Но мы от души аплодировали его скороговорке.

А потом в палатках, чокаясь шампанским, закусывая тортами — гостинцами с Большой земли, дружно провозгласили тост:

— Арктика теперь наша. Время собираться в Антарктиду!..

О чем только не говорили мы с Иваном Ивановичем, когда вернулся он из Антарктиды вместе со своим авиаотрядом, участвовавшим в Первой континентальной экспедиции. Каких только рассказов с яркими характеристиками событий и людей я от него не наслушался. Но больше всего запомнились такие слова Черевичного:

— Сроду Библией не зачитывался, а вот, представь себе, вспомнил Адама — прародителя человечества. Хорошо было ему — первожителю Земли: климат в субтропиках благодатный. Не то что нам — новоселам ледяного материка. К тому же Адаму на каждом шагу давал ценные руководящие указания господь-вседержитель, да и Ева, верная подруга, была рядышком. А мы, атеисты, только на себя могли рассчитывать. Ну, понятно, и скучали по нашим Евушкам, — далеко остались они, за экватором.

Иван Иванович ласково глянул на жену, хлопотавшую у стола, наспех накрытого в просторном номере одной из гостиниц Риги. Сюда, на встречу с вернувшимся полярником, съехались близкие, друзья.

Счастливая, помолодевшая, Антонина Дмитриевна говорила:

— Раньше, бывало, мы с Ваней на юг ездили отдыхать после Арктики. А теперь после южной зимовки, куда собираться и не знаю. Ты, отец, как, еще не решил?

— Да куда-нибудь на дрейфующую СП, мамочка. Закажем себе по радио палатку-люкс, — весело откликнулся Иван Иванович и обратился ко мне:

— Арктика супротив Антарктиды не то чтобы санаторий. Но все-таки… Знаешь ли, прав был Моусон, когда назвал шестой континент проклятой страной, царством пурги и ветров. А уж он-то, Дуглас Моусон, там, на Крайнем Юге, одним из пионеров был.

Помолчав с минуту, Черевичный заключил:

— Однако и в проклятой стране сумели обжиться русские мужики.

Словно в подтверждение последних слов, двери распахнулись, и в комнату шумной ватагой ввалился едва ли не в полном составе Первый антарктический авиаотряд. Были тут пилоты Алексей Каш, Гурий Сорокин, Николай Поляков, штурманы Дмитрий Морозов, Владимир Тулин, Михаил Кириллов, механики Алексей Зайцев, Василий Мякинкин, Михаил Чагин, Александр Мохов, Иван Шмандин, радисты Алексей Челышев, Герман Патарушин — давние мои знакомцы по Арктике.

Постараюсь теперь восстановить в хронологической последовательности все наиболее существенное о жизни и работе первых советских авиаторов, начавших летать за Южным полярным кругом.

Экспедиция Академии наук и Главсевморпути, снаряженная в связи с участием СССР в проведении Международного геофизического года, отправилась из Калининграда в конце 1955 года на двух дизель-электроходах — «Обь» и «Лена». Корабли эти, построенные специально для ледового плавания, успели показать себя в морях Арктики. Добротной современной техникой был представлен и воздушный транспорт: в трюмы и на палубы в разобранном виде погрузили самолеты ИЛ-12, ЛИ-2, АН-2, вертолеты МИ-4. Штурманы везли с собой аэронавигационные приборы, переконструированные с учетом особенностей южного полушария, карты звездного неба, в котором вместо привычной северянам Полярной звезды светит Южный Крест.