Крылатый следопыт Заполярья
ЛЕТУЧИЙ КАЗАК
Когда хозяин дома был жив, скульптурный портрет его показывали гостям лишь изредка, так сказать доверительно.
— Еще подумают, культ собственной личности насаждаю, — говорил по сему поводу Иван Иванович.
А друзья старались подзадорить:
— Ладно, Вань, не оправдывайся… Заготовил бюстик-то на случай, ежели получишь вторую геройскую звездочку…
И, продолжая шутливый разговор, вспоминали: конечно, звезды — звездами, но знаменитым на всю страну полярный летчик Черевичный стал еще задолго до присвоения ему звания Героя Советского Союза.
Сегодня все это вспоминается уже без улыбки. Сегодня в хорошо знакомой мне квартире на Суворовском бульваре уже не встретишь «самого». Только бюст его, давненько вылепленный приятелем — архангельским скульптором, стоит в углу большой комнаты, там, где, бывало, по вечерам любил сиживать в кресле хозяин дома.
— Похож, — вздыхает вдова, седая Антонина Дмитриевна. — Только больно уж молод…
Я молча соглашаюсь: да, мертвые остаются молодыми… Впрочем, уж он-то, друг мой Ван Ваныч, Ванюша, «Казак», превосходно выглядел и в шестьдесят — в тот вечер, когда собирались товарищи отметить день его рождения. Смуглый, худощавый, подвижной, непрестанно дымивший папиросой, увлекательный рассказчик, он ошеломлял собеседников непередаваемой скороговоркой, искрометным юмором.
— Вот прозвали вы меня, ребята, Казаком, а откуда бы казаку взяться в Арктике?
Примерно так, в палатке на дрейфующем льду, начал однажды Черевичный рассказ о своей родословной. Погода стояла пуржливая, нелетная. Под черный брезентовый купол к синему огоньку походной газовой плитки собрались все свободные от вахт. Собрались просто так, «забить козла», покурить. Кто-то сказал, что почти у каждого полярного авиатора есть своя придуманная приятелями забавная кличка. Одного прозвали Шаманом, другого — дедом Мазаем, третьего — Бармалеем, четвертого — Джамбулом — в соответствии с внешностью, характером, привычками. К Черевичному же давно пристало прозвище Казак, наверное за лихость и веселый нрав…
Выбравшись из спального мешка, в котором полеживал после завтрака, Иван Иванович продолжал:
— Лестно бы, конечно, древо свое вести от Запорожской Сечи, однако врать не буду: дед мой, по имени Логвин, землю робил на Херсонщине, батя — Иван Логвинович — на паровозе кочегарил в депо при станции Голта, ныне там город Первомайск. Было нас у отца с матерью пятеро сынов да Юлька — дочка, самая младшая. Из сынов — двое Иваны.
— Как так? Почему это?
Черевичный пожал плечами:
— Тут, ребята, нелишне народные сказки вспомнить. Кто в тех сказках главное действующее лицо? Обязательно Иван: либо Иван-царевич, либо Иванушка-дурачок. Верно ведь, а?..
И после многозначительной паузы добавил:
— Как вам по сказкам известно, Иван-царевич дружбу завел с серым волком. Ну, а Иванушку-дурачка — что с него, убогого, взять — понесла нелегкая к белым медведям…
От дружного взрыва хохота брезент над нашими головами заходил ходуном, хоть пурга снаружи тем временем и стихала.
Насмеявшись вволю, мы слушали дальнейший рассказ Черевичного.
По всему видать, небольшими грамотеями были кочегар Иван Логвинович и законная жена его Прасковья Васильевна. Выбирать имена своим детям они полностью доверяли сельскому священнику отцу Петру, искушенному в православных святцах, однако несколько рассеянному по причине приверженности к горячительным напиткам. И вот надо же было такому случиться: в начале апреля 1909 года, когда понесли пятого сына — новорожденного — крестить в церковь, почтенный иерей оказался в изрядном подпитии. Да и сам счастливый отец семейства на радостях клюкнул малость. Не нравились Ивану Логвиновичу мудреные имена, коими духовный пастырь предлагал наречь младенца:
— Маркиан?..
— Не годится.
— Аполлоний?
— Тоже не подойдет.
— Игнат, Поликарпий…
Нет, не согласен был Иван Логвинович и на Поликарпия…
— Ну, тогда Иоанн, — выдохнул отец Петр, отирая потное чело.
Тут Иван Логвинович благосклонно кивнул, хоть и толкала его в бок Прасковья Васильевна. Кивнул и отмахнулся устало:
— Ладно, мать, старшего Ванькой будем звать, младшего — Ванюшкой…
Так в семье Черевичных к четырем благополучно здравствующим сыновьям Даниилу, Иллариону, Трофиму и Ивану прибавился пятый — новорожденный Ванюшка.
Эту страничку биографии Героя Советского Союза И. И. Черевичного, записанную мной давным-давно в дневнике высокоширотной воздушной экспедиции, сверяю теперь с документами, хранящимися в семейном архиве.
Тут и выписка из метрической книги Свято-Никольской церкви села Голта Ананьевского уезда Херсонской губернии, Часть Первая: о родившихся за 1909 год. Тут и выданное Ване Черевичиому «Свідотство Голтяньскої 7-річної трудової школи».
Однако документы документами, но дорого и живое слово. Во многом помогает мне письмо, полученное недавно от младшей сестры покойного моего друга Юлии Ивановны, и поныне живущей в Первомайске. Привожу его с небольшими сокращениями:
«Характер Ванюши был веселый, спокойный, он всегда улыбался. Ванюша увлекался рыбной ловлей, очень любил голубей, занимался спортом. Однажды над нашим городком появился аэроплан, так тогда называли самолет. Аэроплан пролетел над городком и сел в степи. Конечно, все бежали за ним, в особенности дети, в том числе и Ванюшка. Когда он увидел самолет, очень обрадовался и с тех пор мечтал стать летчиком, и все предметы у него превратились в летательные аппараты…
Мы играли всегда вместе, и Ванюшка обещал: когда вырастет, будет летать и долетит до Америки и меня покатает. Мы с Ванюшкой очень дружили как в детстве, так и в юношеские годы, он был моя защита.
Родителей Ванюшка очень уважал. Когда получал отпуск и ехал на курорт отдыхать, всегда заезжал навестить их. Встречался с земляками, встречи были теплыми, дружескими. Его приезд для нашего городка был праздником. Его всегда приглашали выступить и рассказать о себе.
Перед земляками и товарищами своей славой не возносился…
Однажды он прилетел самолетом и сел на маленькой площадке. Все думали, что с ним авария. Но когда приехали на место происшествия, он как ни в чем не бывало вышел из самолета и улыбался. Оказалось, он решил попробовать, можно ли сесть на такую маленькую площадку».
Письмо Юлии Ивановны я показал Николаю Львовичу Кекушеву — старейшему полярному бортинженеру. Ветеран нашей гражданской авиации, спутник Черевичного по высоким широтам, он охотно помогал мне в сборе материалов. Николай Львович сразу оживился:
— Вот ведь совпадение… Я-то с Казаком и познакомился именно там, в Голте, нынешнем Первомайске. Однако напомнил мне про то сам Иван Иванович, когда уж в Арктике впервые встретились мы. Представляюсь ему, командиру отряда, как положено: «Кекушев, мол, механик». Ну, и пилотов называю, с которыми летал: Липпа, Головина, Махоткина, Орлова… Смеется Черевичный, руку мне трясет, будто старому приятелю: «Знаю вас, Николай Львович, еще до полярки, когда сам я летать и не мечтал. Вы, говорит, к нам в Голту с аэрофотосъемкой прилетали из Харькова. Стоял ваш аэроплан на лугу, а голтянские мальчишки проходу вам, летунам, не давали: «Дяденька, а это что, а это для чего, дяденька?..»
И ведь верно, было такое в двадцатых годах, когда служил я в Укрвоздухпути. Посадок таких, как тогда, в Голте, не сосчитать было. Ну, и мальчишек всех, конечно, не упомнить. Ванюшку тогдашнего, босоногого, вихрастого, я, понятно, двадцать лет спустя и вообразить себе не мог… Но памяти Ивана Ивановича подивился.
