Так ничего и не решив в области дипломатии, Иван Иванович пристально оглядывал вспененное море и незнакомые бета. Посмотрел, помозговал и пошел на посадку. Когда, ныряя в волнах, крылатая лодка подруливала к подошедшему навстречу катеру береговой охраны, американские моряки на его палубе дружно хлопали в ладоши, кричали: «Гип, тип, ура!» Не менее восторженного приема удостоился Задков, сумевший мастерски приводниться к ближней к Ному защищенной от ветра, но изрядно мелководной лагуне. А пассажиры — знатные авиаторы, люди бывалые, видавшие всякое на своем веку, — выглядели, мягко выражаясь, взволнованными. Однако документы свои они предъявили, как говорится, по всей форме.
Командирам же обоих воздушных кораблей добродушный американский майор представился как закадычный приятель:
— Я есть американский Ге-пе-у. Я все знай… Ваш паспорт, господа, есть Вашингтон. О’кей, господа!
«О’кей!» — короткое одобрительное восклицание не раз слышали Черевичный и Задков, когда сажали свои гидропланы и в Ситхе (известной в истории как бывший Ново-Архангельск — административный центр «Русской Америки» в прошлом веке), и на острове Кадьяк, и в Сиэтле — большом порту тихоокеанского побережья США. Всюду американцы гостеприимно встречали советских авиаторов, участливо расспрашивали о фронтовых делах, сами делились новостями из России, И отовсюду провожали дружескими напутствиями.
Делегация военных осталась в Соединенных Штатах на несколько недель, а Черевичный и Задков погрузили в кабины пулеметные ленты для истребителей (общим весом более пяти тонн) и тем же путем — через Аляску — Сибирь возвратились в Москву.
Когда садились в Химках, на водохранилище были уже ледяные забереги. С Западного фронта, придвинувшегося к московским пригородам, поступали тревожные вести.
Полярная авиация продолжала нести свою службу на Крайнем Севере. Черевичного и Задкова, сменивших лодки на самолеты с сухопутными шасси, командование направило на зимнюю разведку льдов. Ведь война заставила ледокольный флот работать теперь почти круглый год, встречая и провожая военные транспорты, особенно зимой на Белом море. Да и предстоящая летняя навигация в Арктике обещала стать необычно напряженной.
Уместно вернуться снова к мемуарам А. Г. Головко. Главу ««Шеер» получает отпор» адмирал заканчивает выдержками из своего дневника.
«30 сентября 1942 года. Ритм будничной жизни на арктических коммуникациях, нарушенный набегом фашистской рейдера, уже был восстановлен, когда с Диксона пришло сообщение о том, что на одном из небольших гранитных островков Карского моря, в районе, где бесследно погиб в неравном бою с «Адмиралом Шеером» ледокольный пароход «Сибиряков» нашелся участник боя, проживший в одиночестве полярным «Робинзоном» более месяца. Фамилия его Вавилов, звать Павлом Ивановичем. Он был на «Сибирякове» кочегаром, уроженец архангельского пригорода Соломбала, коренной северянин, помор. Увидели его с мостика парохода «Сакко», шедшего из Тикси к Диксону, но снять с острова не могли из-за сильного волнения моря. Капитан сообщил о нем, как только прибыл на Диксон, и оттуда был послан самолет. На третьи сутки «Робинзон» был снят с острова полярным летчиком Черевичным и доставлен на Диксон».
— Все точно изложил Арсений Григорьевич, — комментировал Иван Иванович эту страницу и, предавшись воспоминаниям, начал рассказывать: — Ежели по совести, то временами неловко было нам, полярникам, слушать радио. Бои близ Волги, бои на Кавказе, чуть ли не половина Европейской России под немецким сапогом, а у нас в Арктике тишина, почти как в мирное время. Об этом и толковали ребята нашего экипажа двадцать пятого августа в Усть-Таймыре, когда опустились там после очередной ледовой разведки. Вскоре, однако, убедились в своей неправоте. Только успели пообедать, бац! — срочная с Диксона, из штаба моропераций: потоплен рейдером «Сибиряков», всем остальным судам приказано немедленно входить в лед… Н-да, картина невеселая. Командиру второй «гидры», что была тогда в Усть-Таймыре, Черепкову штаб приказал срочно лететь на Диксон. Стартовал он тотчас же, улетел и бесследно исчез, бедняга. Надо, думать, сбили его зенитчики «Шеера». А мне поручалось штабом обеспечить разведку для ледокола «Красин», чтобы смог он втянуть как можно скорее свой караван во льды и тем обезопасить его от германского рейдера.
Туманец был небольшой, погода штилевая. Взлетели из Усть-Таймыра, пошли над морем. Глядим во все глаза, знаем: судов в караване одиннадцать, но ни один на наши радиовызовы не ответит.
Где же он все-таки этот караван, пойди найди… Туман наплывает зарядами, серые такие клочья цепляются то за синеву открытой воды, то за белизну ледяных полей. Мелькают временами какие-то темные пятна. Может, думаем, это корабли. Ан нет, полыньи. Потом видим, не просто разводья — узенький канал чистой воды уходит на северо-восток к невскрывшемуся еще проливу Вилькицкого. Тут по внутреннему самолетному телефону вызывает меня наш радист Макаров: «Красин», говорит, радиопривод нам дает. Гляжу на стрелку радиокомпаса: так и есть, поблизости где-то «Красин», слева позади нас. Летим вдоль кромки льда еще невскрывшегося пролива Вилькицкого — на радиопривод, значит. И вдруг под нами корабль: две трубы с голубыми полосами: он, «Красин»! Закладываю крутой вираж, так, чтобы видны были морякам наши опознавательные знаки «СССР — Н-275». чтобы не обстреляли нас красинские зенитчики. Ага, теперь порядок. Вызываю капитана по радиотелефону, курс даю: входите скорее в канал. Принял красинский кэп мои рекомендации. Хорошо! Гляжу: один за другим втягиваются суда вслед за ледоколом в узенький этот канальчик. Очень хорошо, думаю: сюда уж рейдер за ними не полезет. Потом соображаю: лед-то, он тоже враг кораблям. Начнется сжатие, от канала и следа не останется. «Красин»-то выдюжит как-нибудь, а вот транспорты как? Слабенькие у них корпуса… Стало быть, никак нельзя оставлять караван в узенькой этой речушке, стиснутой ледяными берегами. Надо путь для него искать дальше, выход в море Лаптевых. Идем низко над извилистой полоской чистой воды. Видимость никудышная, все ниже и ниже прижимает нас туман. По радиопеленгам прошли мыс Челюскин. И вдруг сверху над нами показался на мгновенье ореол солнца. Сразу как-то повеселело на душе. Тянем дальше над водяной ленточкой, поворачиваем круто вправо. И тут вдруг как затрясется мой аэроплан. Подбросило его, как случается порой в горах или при порывистом ветре. Я — сразу полный газ. Круто полезли вверх. Десяток секунд — и мы над туманом. А под нами, ну, в считанных метрах от днища лодки, — она как раз в правом развороте была — вырастает слева ледяная гора. Чуть не впритирку прошли у обрыва айсберга. Сам понимаешь, явление редкое в тех краях… Будь мирное время, полюбовались бы такой красотищей. Сейчас некогда — продолжаем выискивать дорогу каравану. И нашли — вот радость-то! В море Лаптевых недосягаем для рейдера стал караван. Остальной же пролив Вилькицкого весь еще невзломанный стоял, туда «Шееру» и соваться нечего…
Сделав долгую паузу, Иван Иванович закурил очередную папиросу об еще непогасший окурок и продолжал:
— Вернулись в Усть-Таймыру. Долго не могли уснуть в ту ночь. Все толковали, как завтра пойдем искать рейдер. Решили так: горючим заправимся на полные сутки и будем утюжить море… Обнаружим «Шеера», сразу сообщим куда надо и барражировать будем в пределах дальности его зениток. К нашим координатам подтянутся североморские подлодки. Кончится у нас горючее, другие самолеты придут барражировать нам на смену. Неплохо в общем все придумали. Но жизнь опередила наши планы. С Диксона срочное радио: порт под обстрелом рейдера. Сразу полетели туда. Но попали, как говорится, к шапочному разбору. Застали мы на Диксоне следы пожара да разбитую снарядами силовую установку передающей радиостанции. Да корабль «Дежнев» на грунте сидел, изрядно побитый. Словом, не так уж много успели фашисты там натворить. От задуманного десанта отказались. Сами едва ноги унесли, получив прямое попадание от единственной на Диксоне береговой пушки. Дальше все по книгам нынче известно. Но могу добавить: артиллерийский бой, точнее сказать, вся эта кутерьма с набегом «Шеера» продолжалась два часа. А наш аэроплан добрых двадцать часов затем утюжил море. И впустую… Если по карте глядеть, живого места от наших галсов не осталось. Однако видимость плохая. Она-то немцам и помогла убраться восвояси: обратно ушли, как пришли — в обход Новой Земли с севера. Вот тебе свидетельства очевидца и участника: так и не удалось пилоту Черевичному лично познакомиться с «Адмиралом Шеером». Зато кочегара Павла Вавилова — того, знаешь, единственного сибиряковца, что уцелел, не забуду никогда… Трудновато было мне сажать лодку на волну у скалистого острова Белухи. Но ему-то, Вавилову, островитянину по нужде, куда тяжелей пришлось. Однако крепкий оказался парень. Как увидел, что сели мы, сам в воду бросился, поплыл навстречу. Отощал, конечно, за месяц, что на острове прожил. Ребята мои его в лодку втащили совсем окоченевшего. Насилу отогрели, отпоили горячим кофейком. Потом и чарку поднесли, как положено герою. Подумать только, что пережил человек…
