Литмир - Электронная Библиотека
A
A

„Прошу вас, продолжайте. Говорите без обиняков. Я слушаю вас так, как если бы передо мной был сиятельный брат кайзер Вильгельм. Говорите без стеснения, ваши слова для меня куда более важны, чем вы можете себе представить. Пожалуйста, говорите же…“

Я увидел, что Шебнер-Рихтер вошел в состояние эйфории, нервозность и страх, казалось, улетучились. Он взглянул на фон дер Гольца, и, как мне показалось, они почувствовали себя немного сообщниками. Своего рода сговор, который до сих пор не проявлялся. Он попытался изобразить нечто вроде уважительной улыбки и продолжал:

„Ваше Высочество. Простите мою несвязную речь. Я постараюсь быть более красноречивым. Я всего лишь скромный посланник Его Императорского Высочества кайзера перед вами. — Он не удержался от мимолетного взгляда в сторону фон дер Гольца, — В нынешних обстоятельствах единственно, что имеет значение, — это единство нации. Если внутри ее есть кто-то, кто не чувствует себя мусульманином, он вряд ли будет чувствовать себя турком. Это известно многим народам. Такой была испанская инквизиция. Она решила добиться единства религии, поскольку не могла обеспечить себе единства расы…

Хочу заявить вам, что Германия с пониманием отнесется к любым действиям, предпринятым Вашим Высочеством. Никто лучше Германии не сможет понять некоторые вещи.

Поэтому хочу выразить вам наше абсолютное понимание тех мер, которые вы будете вынуждены принять для контроля за некоторыми национальными меньшинствами…“»

Помню, Селим-бей как бы слегка вздремнул, словно впал в глубокий ступор. Я подошел к нему и заметил, что у него были слабые судороги. И я вдруг понял, что происходит. Селим принял какой-то отвар трав, который начинал действовать. Этот человек не хотел больше увидеть новый рассвет. Он был не в силах вынести приближающихся перемен и решил свести счеты с жизнью. Разом положить конец всему.

Для меня это стало огромным опытом. В тот день я стал свидетелем самых значительных перемен в истории Османской империи.

Это привело меня к данным воспоминаниям и написанию этого документа. Может быть, когда-нибудь он поможет понять многое.

* * *
Воспоминания Ламиа-паши

В день, когда мне исполнилось восемнадцать лет, турецкое правительство назначило моего отца Мохаммед-пашу старшим инженером строившейся железной дороги между Константинополем и Багдадом.

Несмотря на соглашения, подписанные французами, англичанами и нами, турками, строительство железной дороги не продвигалось так быстро, как того желало правительство. Тогда моего отца пригласили заняться этим проектом.

Я хорошо помню причины назначения — оно переменило нашу жизнь. До этого мой папа вел удобный образ жизни, и его главное занятие состояло в том, чтобы каждый день ездить от станции Сиркеси до новой станции Хайдарпаса. Но приказ, в котором фигурировало его имя, предписывал ему установить своим новым местом жительства Багдад.

Мой отец очень не любил жить один, и моя мать Фатима Мунтар тоже не хотела быть далеко от него. А тут еще я. Я закончила колледж, и моя мать решила, что мне надо готовиться к замужеству. Разумеется, я говорю о вещах, которые в то время были нормальными и вполне логичными. Брак, согласованный между родителями, в котором мне оставалось только смириться со своей судьбой. Что еще могла сделать женщина в Турции в те времена?

Я не хотела идти по этому пути, а мой отец уже почти договорился со своим дальним родственником, что он женит на мне своего сына Хасана Карабекира, вдвое старше меня по возрасту. Это был толстый человек с непропорционально маленькими руками и пальцами, увешанными кольцами. Нет, этот мужчина никак не привлекал меня.

Поэтому радикальные перемены в нашей жизни показались мне подарком, посланным небом. И я была готова не упустить его.

Дело было в том, что до свадьбы оставалось мало времени, да и сам Хасан в глубине души не очень хотел жениться. Ему нравилось жить в роскоши в своем дворце в Пера с видом на центральную часть Босфора в окружении молодых юношей — слуг, которые обслуживали его в самом широком смысле этого слова.

Так что когда мой отец мрачно сообщил нам, что мы должны быть готовы в течение недели выехать в Багдад, я поняла, что планы с моим замужеством расстроились. Я сделала сочувствующее лицо, но когда вернулась к себе в спальню, от радости прыгнула на кровать с такой силой, что какая-то пружина лопнула и я покатилась по полу.

Несколько дней наш дом выглядел как больница для умалишенных, ведь моя мать ничего не хотела оставлять в нем. Абсолютно ничего. А мой отец, выглядевший подавленным, не мог противиться ей. У него едва хватало сил терпеть ее.

С другой стороны, сердитый настрой моей матери можно было понять.

Она не хотела отказываться от комфортной, роскошной жизни без каких-либо проблем в одном из лучших районов Константинополя. Тем более что она не уставала повторять, что такого другого города, как наш, в мире не найти.

Поэтому она переживала. И, кроме того, она винила во всем моего отца, хотя и не отваживалась сказать ему об этом прямо в глаза. Она приняла этот удар судьбы с медоточивой улыбкой на устах… Багдад! Но ведь он был всего лишь городком, оазисом посреди пустыни, населенный дикими племенами бедуинов.

Да, моя мать плакала безутешными слезами. Отец уходил подальше от греха. А я потирала руки от удовольствия. От всей этой ситуации в выигрыше оставалась только я.

Я уже устала от Константинополя, от частных уроков английского и немецкого. Устала от пианино. Устала от наставников по нормам социального поведения. Устала от всего. Моя мать мне всегда говорила, что мне надо было родиться мальчишкой. Однажды, чтобы помучить меня, она рассказала, как она плакала, узнав, что родилась девочка, и как рассердился отец.

Можно понять его. Девочка была источником постоянных проблем. Вся жизнь в проблемах. А потом это приданное… Все равно как всю жизнь опекать малолетнего ребенка. Кому нужна была девочка? Никому.

В глубине души я тоже не хотела быть девочкой. Моими игрушками были пистолеты. Я их меняла на куклы у своего двоюродного брата. Я не хотела надевать на себя украшения или наряды, которые казались мне нелепыми. Я читала книги о приключениях, была в восторге от Жюля Верна.

Так что, когда судьба предстала перед нами в виде приказа, посылавшего нас в Багдад, я решила, что это подходящий случай и упускать его нельзя.

В те дни я стала покорным и послушным ребенком. Помогала упаковывать узлы, книги, разные предметы. Лично для меня казалось безумием демонтировать целый дом. Гигантская ошибка, но такова была воля родителей, да к тому же она была мне на руку. Я не собиралась спорить, причем не только потому, что на мои слова никто не обратил бы никакого внимания, но и потому, что существовал отдаленный риск убедить их, что они совершают ошибку… И что потом?

Поездка в поезде до Алеппо казалась невыносимой и бесконечной. Иногда поезд останавливался посреди совершенно пустынного места, чтобы заполнить паровоз углем или водой. На дорогу ушло три дня. Мой отец уверял, что это совсем неплохо.

Несмотря на то, что нас устроили в специальный вагон с двумя независимыми купе и отдельным салоном, моя мать постоянно была недовольна. В конце концов она закрылась в своем купе и не хотела выходить из него, пока мы не прибыли в Алеппо.

Мы выходили из поезда под проливным дождем. Дождь лил как из ведра, с большим шумом, так что нам пришлось бегом бежать до ожидавшего нас автомобиля, который отвез нас в гостиницу.

Из окна я увидела пейзажи, похожие на картинки, висевшие в нашем колледже. Над городом — если его можно было так назвать — нависала крепость. Моя мать сидела молча, время от времени вытирая слезу, катившуюся по ее щеке и напоминавшую ее мужу, что только он был причиной этой катастрофы.

Мой отец тоже был не в лучшем настроении. Новости, поступавшие к нам из Багдада, далеко не радовали.

68
{"b":"234600","o":1}