С ней еще никогда в жизни не случалось ничего подобного. Деревья казались ей гигантскими чудовищами с ветвями вместо рук и листьями вместо ладоней с длинными пальцами. Она хотела успокоиться. Она знала, что это ее страх создавал для нее такие картины. Но полностью освободиться от него она не могла. Ее отец, по крайней мере, смог убежать. Ну а мать? Этот вопрос заставлял ее бежать в лунном свете, словно это было яркое солнечное освещение.

Когда она пришла к тому месту, которое когда-то было ее домом, на его месте было нечто, похожее на огромную жаровню. В темноте угли светились так, как с высоты гор ночью светится город. Нора села около смоковницы, так любимой ее отцом, и вспомнила, сколько раз они разговаривали с ним как раз на этом месте. Она представила, как мать зовет их ужинать и как потом они будут разговаривать за столом. Она всегда с восторгом слушала, как говорит ее отец. Он был разумным человеком, и ему нравилось делиться своими мыслями. Он верил, что когда-нибудь наступит день, и турки будут жить в мире с армянами. Его политическая идея заключалась в том, что у армян будет полная автономия в рамках сильной и единой Турции. В последнее время он ругал себя за такие мысли, которые вынашивал столько лет, и называл себя старым глупым утопистом, потому что действительность была куда более суровой. Несмотря на надежды, появившиеся с приходом младотурков, свергнувших султана, дела пошли еще хуже, чем раньше.

Когда триумвират в составе Энвер-паши, Джемаля и Талаата пришел к власти, отца постигло глубокое разочарование. Он знал, что никто из них не испытывал ни малейших симпатий к армянам, и это проявилось сразу же в первых их декретах.

Нора была вне себя от горя. Она не понимала, чего хотели турки, совершая эти чудовищные зверства. Это горе мешало ей, она была уверена, что подобные преступные действия нанесут им непоправимый ущерб, потому что в своем презрении к норме, к этике и к человеческой жизни эти люди перешли всякие границы.

Она пробыла на этом месте до самого рассвета. Потом она нашла подходящую палку и как могла пошуровала в дымящихся головешках. Ее охватывал ужас при мысли, что она найдет там то, что ищет, но, если она хотела знать правду, ничего другого ей не оставалось. Она долго ворочала палкой и чуть не обожгла себе ноги, наконец она осознала, что, пока не остынут головешки, ее занятие не имеет смысла.

Она ужасно захотела пить и подошла к колодцу. Ведро было, наверное, на дне, она с силой потянула его, но вытащить не смогла. Она внимательно посмотрела вниз и заметила, что там что-то есть. Ее охватила невыразимая тоска, когда она догадалась, что нашла то, что искала.

Она начала помогать себе криком, когда тянула веревку, но почти ничего не могла сделать. В полном отчаянии, тяжело дыша от чрезмерных усилий, изнеможденная и с окровавленными руками, она, рыдая, села у колодца, желая тут же умереть. Она тосковала и по своему отцу. Если бы он был здесь, они бы вдвоем могли бы поднять тело матери и похоронить ее.

Она не знала, к кому обратиться за помощью. Потом она вспомнила о соседях, семье Богосян, в которой были сыновья разных возрастов. Сообща они смогут вытащить.

Она побежала было к ним, но, будучи очень усталой, перешла на шаг. Он напилась воды из ручья, и это придало ей силы. Дальше она уже шла без остановок и поднялась на холм, с которого был виден не только дом соседей, но и подальше дома семьи Нерсесян, семьи Минасян и даже кого-то еще, с кем она не была знакома.

Ей пришлось сесть на землю, когда она увидела, что там произошло. Все дома, которые были в поле ее зрения, были разрушены, два дальних дома догорали, поднимая к небу столбы дыма. Она упала на спину и заплакала. Ей хотелось быть сильной, но она не могла бороться с судьбой. Это было наказанием небес, как об этом предсказывал иногда священник в своих проповедях по воскресеньям. Это был Апокалипсис.

Около колодца она забыла пальто и сумку, которую ей собрала с такой заботой тетя Соня. Но она не могла без посторонней помощи вернуться назад. И к тому же ей отчаянно хотелось поговорить с кем-нибудь.

Она почти кубарем скатилась с холма. Сползая юзом по холму, она испытывала странное ощущение, что ноги у нее отяжелели, а само тело стало парить в воздухе.

Дом семьи Богосян был полностью разрушен, так же как и ее дом. Он представлял собой груду дымящихся головешек. Вдруг маленькая собачка светло-коричневого окраса бесшумно подошла к ней, дружелюбно виляя хвостом. Казалось, она хотела что-то сказать, потому что убегала в сторону забора, отделявшего территорию от дороги, и возвращалась обратно.

Нора пошла за ней, собаке показалось, что ее поняли, и она бросилась бежать к определенному месту. Нора уже догадалась, что там кто-то был.

Внутри густой изгороди из кустов она увидела спрятавшуюся там девочку. Но, как оказалось, девочка была не очень рада тому, что ее обнаружили. Она как будто была погружена в саму себя. Нора знала, что это Ани, младшая девочка из семьи Богосян, они не были знакомы близко, разве что изредка встречались семьями у входа в церковь.

Нора догадалась, что психическое состояние Ани было очень плохое, и обняла ее, отметив про себя, что девочка не отреагировала на ее жест.

Она оставила девочку там же и отправилась на поиски кого-нибудь из живых. Все были мертвы. Она нашла трупы Гаспара Богосяна — отца, Мари — матери, всех трех сыновей — старшего Гаспара, среднего Азата и младшего, почти пятилетнего Ардена. Следом за ними по возрасту шла Ани, оставшаяся сиротой. Норе вдруг пришло в голову, что, может быть, для девочки было бы лучше разделить участь своей семьи, но сразу же отбросила от себя эти мысли.

Пытаясь сдержаться, мысленно сжав в кулак свое сердце, она посмотрела, чем можно было бы перекусить. Она нашла козу, грустно бродившую по лугу, потому что ее не доили, и Нора подоила ее в чистое ведерко, предназначенное для молока. Потом нашла ящик яблок, упакованных в сено, и курицу-несушку, спрятавшуюся в темном углу и снесшую несколько яиц.

С этой добычей она вернулась к Ани, заставила ее съесть пару яиц и выпить надоенного молока.

Потом она тоже поела и выпила остаток молока. Она отметила, что, несмотря на переживания, она была очень голодна. Она встала и вновь стала искать что-нибудь из продуктов. Она напала на маленькую пещерку, вырытую в скале из мягкого известняка, в ней Гаспар Богосян, так же как и ее отец, выдерживал сыры. У нее не было хлеба, но она разбила один из них и стала жадно есть его.

Ей не пришлось возвращаться к тому месту, где она оставила Ани, потому что та шла за нею следом. Ничего не говоря, она схватила кусок сыра и, подражая Норе, стала есть его, словно вдруг к ней вернулся аппетит.

Когда девочки утолили голод, они уселись у входа в пещерку, и стали смотреть друг на друга. Норе было пятнадцать лет, а Ани восемь, но в тот момент им не нужно было разговаривать, чтобы понять друг друга. Обе только что перенесли огромную травму, освободиться от которой были не в силах, только чудо смогло бы вывести их из этого состояния.

Нора смотрела на Ани и думала, что жизнь этой девочки зависит от нее. Больше никто ей не поможет. Ожидать помощи со стороны было нереально.

Им надо было бежать подальше от этого места, пока физические возможности позволяют им это сделать.

Они стали ждать сумерек, чтобы пойти на северо-восток в направлении Трапезунда, в обход основной дороги. Нора знала, что реализовать эту идею будет очень трудно, но другого выхода она не видела. Как она убедилась, армян преследовали и убивали повсюду. Документ, который показала ей тетя Соня, подтверждал это. Идя рядом с Ани, она подумала, что, может быть, какая-нибудь турецкая семья их примет и даст приют, Но было страшно ошибиться в людях, ведь тогда неизвестно, что произойдет.

Они прошли почти четыре часа, и усталость одолела их. Нора знала, что надо соизмерять усилия, если хочешь дойти до Трапезунда за две или три недели. Но и в этом случае судьба должна быть полностью на их стороне.