Но нет. Это была Вот так случайно, я узнала о моем брате Оганнесе. Твоего дядю Оганнеса Нахудяна, так же, как и твою мать я всегда считала умершими.

Когда я съездила в Каир, я почувствовала себя очень счастливой. И он, и я стали стариками, но, обняв его, я подумала, что в жизни никогда не следует выбрасывать белый флаг. Мы долго разговаривали, вспоминали, как мы жили до тех трагических дней. Благодаря родителям у нас было очень счастливое детство. Потом все пошло под откос.

Именно Оганнесу пришла мысль о том, что, если мы встретились мы сможем найти и Мари. Мы оба знали, что для такого предположения не было основании. Это было невозможно, но, охваченные эйфорией встречи, мы поклялись приложить все наши силы и найти ее. По крайней мере, что-то узнать о ней.

То, что произошло той ночью, так впечатлило нас, что мы не разрешали себе думать о прошлом. Вспоминать прошлое — это только расстраиваться — представлять себе то, что могло бы произойти, но не произошло. Мы твердо решили забыть все, стать прагматиками, смотреть только вперед и без устали работать. Зарабатывать даже ценой потери памяти. В конце концов, это была память о грустном.

Мы не осознавали, сколько мы теряли, приняв такую линию поведения. Мы теряли наши корни, наше видение мира. Все кануло в лету. Никто не хотел говорить о нас. Мы стали лишь страницей прошлого. И только. Даже сегодня турки не хотят признавать то, что произошло. Они не понимают, что они, сегодняшние турки, не виноваты. Также, как не виновна новая Германия. В чем они виновны так это в том, что они хранят молчание. Мир должен знать, что произошло в те годы, иначе когда-нибудь снова может произойти что-нибудь ужасное.

Другие руководители, лишенные надежд и возможности что-либо предпринять, под давлением обстоятельств и слепой ненависти к „другим“, могут, возможно, пойти на такое же преступление. Они будут разжигать неприязнь к невинному меньшинству. Они захотят прикрыть свою неспособность решать проблемы, будоража массы, вызывая у толпы низменные предрассудки и обращая ее энергию против слабых. Если они в чем виноваты, так именно в этом. В своем отвратительном замалчивании. В желании зарыть в землю историю. А вместе с ней и саму правду, Я приехала сюда благодаря совпадению многих случайностей, в результате поездок, контактов, слухов, подлинной и ложной информации. В наши дни ни в Турции, ни тем более в Стамбуле, нет большого числа армян. Действительно, кто из армян захочет жить здесь? Те события открыли трудно заживающие раны. Все мое мировоззрение рассыпалось в тот миг, когда я вновь увидела Оганнеса. У меня было впечатление, что время остановилось и что все стало возможным. Но я смогла лишь приехать сюда. Когда мне кто-то сказал, что знаком с некоей Мари Нахудян, я решила, что речь идет, вероятно, о другой. Иначе и быть не могло! Я всегда была уверена, мои братья и сестры погибли.

Но в тот самый момент, когда я снова увидела глаза Оганнеса, во мне вновь зажегся огонек надежды. Нет ничего невозможного!

Поэтому я приехала. Поэтому я здесь. Хотя, к моему разочарованию, слишком поздно».

Алик смотрела на меня, и новая слеза прокатилась по ее щеке. «Ты не представляешь, кем была для нас Мари. Это трудно себе представить. Она была нам как бы второй матерью. Смелая, самоотверженная, ласковая, молодая. Это правда, что моя мать, твоя бабушка Азатуи, как-то странно оказывала ей особое предпочтение. Но ее щедрость, ласка были так велики, что мы никогда не ревновали ее.

Когда Мари пропала, я почувствовала себя так, как будто кто-то поразил меня в сердце. Я всегда жила с этим чувством. Через несколько месяцев волосы мои стали седыми, хотя я была еще почти девочкой».

Алик сделала большой вдох, словно собиралась с силами, чтобы продолжить рассказ.

«Сейчас я смогла вновь увидеть мою сестру Мари. И я вновь испытала ту же боль. И еще — радость от сознания, что она прожила жизнь, хотя ее и пытались отнять у нее.

И у нее есть ты. Сын Кемаля Хамида. Я скажу тебе что-то такое, что покажется тебе невероятным. Нечто странное, абсурдное, нелогичное. Зная Кемаля, зная, как его воспитал отец Осман Хамид, все было возможно. Осман создал монстра. Он сам был злодеем и мерзким типом. Но этого мало. Он создал еще Кемаля. Человека, который превзошел его по своему омерзительному поведению».

Алик внимательно посмотрела мне в глаза, словно что-то хотела найти в них. Потом поднялась и прошла к балкону, выходившему на Босфор. Там, стоя ко мне спиной, сказала:

«Кемаль изнасиловал твою мать. Ты, стало быть, стал результатом этого насилия. Потом он встретил меня и вновь проделал то же. Я невольно была его наложницей в течение четырех лет. Я была очень молодой, когда меня забрали к нему. Мне едва исполнилось тогда пятнадцать лет. Я ненавидела его, но я солгала бы, если бы сказала, что в конце концов я не привыкла к нему. Пока его не убили в Берлине. Через несколько месяцев у меня родился Крикор. Я хотела полюбить этого ребенка, но не смогла. Ты очень похож на Мари. Но Крикор был точно такой, как его отец. Почти полная копия. Я старалась не думать об этом. Я надеялась, что при моей ласке, при утонченном воспитании можно было создать из него другого человека. Я пыталась. Но у меня почти ничего не получилось. Он был очень умным мальчиком. Настолько, что иногда мне становилось страшно. Он умел быть властным, агрессивным или язвительным. Одновременно он был хитрым и прекрасно мог скрывать негативные стороны своей личности. Люди говорили мне: „Ну и счастливая же ты! Крикор лучше всех. Ему ничего не надо повторять“. Один преподаватель однажды вызвал меня и с удивлением сказал, что у Крикора исключительные способности. Что-то особенное.

Тогда я не придала этому значения. Я не знала, какую роль он сыграет в моей жизни. Понемногу я стала понимать, что Крикор мог быть моим сыном, но одновременно он был чужой мне и я никогда не смогу привыкнуть к нему».

«Вот как все было. Понемногу этот мальчик стал упрямым юношей. В возрасте пятнадцати лет он записался в „гитлерюгенд“. Я возражала, но он пренебрег моими советами. К тому времени он уже входил в какую-то специальную группу, я поспорила с ним, и он ушел из дома. Он без каких-либо трудностей смог устроиться в одну из резиденций, где формировали будущих лидеров. Он полностью использовал свой ум и свои способности, чтобы начать командовать. Крикор был именно тем типом человека, в котором нуждалась партия.

Я узнала, что он отказался от своего имени. Он стал называть себя Вольфом. Он не хотел, чтобы его считали турком. Это унижало его.

Потом мне пришлось уехать из Германии. Уже шел 1939 год. Крикору было уже девятнадцать лет, он был совершеннолетним. И все-таки я зашла к нему.

Он встретил меня в резиденции в зале для гостей. Молодой человек, стоявший передо мной, не имел ничего общего со мной. Ничего. Он превратился в какого-то чужого человека. Он разговаривал со мной холодно и жестко. Он попытался оправдать себя тем, что существовали низшие расы и что высшей расой были арийцы. Я не смогла сдержаться и сказала, что ему забили голову глупостями».

Алик посмотрела на меня с выражением грусти и закусила нижнюю губу, словно пыталась сдержаться.

«Ты не знаешь, что произошло потом. Он вскочил на ноги и стал оскорблять меня, крича, что готов поклясться, что, если бы я не была его матерью, я бы узнала, что значит недооценивать Германию. Мне пришлось уйти сразу же, не дожидаясь, когда станет слишком поздно.

Я вышла вся в слезах. Я поняла, что навсегда потеряла сына. Эти ненавистные нацисты отняли у меня моего ребенка.

В этом я была не права. Не они подменили мне сына. Он был таким с самого начала. Может быть, они лишь усилили его негативные стороны. Кто знает, может быть, он был чист в глубине души…

Так Крикор навсегда ушел из моей жизни. Потом, годы спустя я почти случайно узнала, что он живет в Дамаске. Он скрывался там’ потому что, вероятно, его считали военным преступником. Я попыталась встретиться с ним. Хотела узнать, изменился ли он. Но мне ни разу не удалось переговорить с ним. Не отвечал он и на мои письма. Искать связь с ним было бесполезно».