Двадцать верст мы промчались в каких-нибудь полтора часа, и вот уже мы на том самом широком, пустынном, с высокими снежными горами по бокам заливе, где зимует самоед Логай с своей многочисленной семьей.

Вон впереди, на низменном, едва видимом, берегу мелькнул огонек. Собаки оживились и с лаем бросились туда во весь дух. К ним навстречу выскочили и несутся другие, и мы, все в снегу, в облаке снежной пыли, быстро, с шумом влетаем на берег и прямо останавливаемся, чуть не в самых сенях зимовальной промысловой избушки, наделав страшный шум и перепугав избушку.

Какая маленькая хижина, где живет этот самоед! Она почти вся, вровень с крышей, занесена снегом, как стенами, обложена с боков высокими сугробами, и только крыша одна да дымовая труба, из которой теперь валит тихонько серенький дымок с искрами, говорят о том, что здесь живут люди.

Через целый сугроб снега мы скатываемся в сени, вползаем в избу и видим настоящую обстановку жилища полярного обитателя. Оно — всего пяти шагов длины; впереди видно маленькое оконце, заткнутое тряпицей; по бокам тянутся нары, широкие, с мягкими постелями из оленьих шкур. При свете ночника, с тюленьим салом и воткнутой туда тряпицей вместо фитиля, мы разглядели, что на нарах сидят в ряд, в оленьих мохнатых костюмах с шапочками на головах, пять маленьких ребятишек, которые с любопытством нас разглядывают, и вместе с ними — пара молодых щенят, которые составляют, повидимому, единственную их компанию.

Против них, в углу, топится очаг, а перед ним стоит жена Логая, которая так нам обрадовалась, что не знает как и чем нас встретить. Дым от очага прямо поднимается кверху и так густо застилает потолок, что его совсем не видно.

Мы с трудом освободились от тяжелых костюмов и только тогда рассмотрели, что в одном углу сидит, не смея пошевелиться, девушка. Это была Таня.

Таня совсем еще ребенок, невысокая, с круглым, смуглым личиком, которое так красили черные глаза, застенчивая. Она, казалось, совсем ни видала людей и была готова, при первом же слове, спрятаться или убежать из хижины. Но ее костюм был так оригинален, что мы невольно засмотрелись. (Через три-четыре года Таню выдадут замуж, и ее наряжали, как будущую невесту). Она была одета в олений, расшитый разными цветными сукнами, костюм, с яркими, красными, синими, зелеными, желтыми ленточками, которые торчали повсюду среди шерсти с замысловатыми узорами из разноцветных шкурок по подолу. Ее косы были так унизаны разноцветными бусами, колечками, даже какими-то медными пряжками, составляющими, несомненно, драгоценность для самоеда, что она не могла сделать маленького движения, чтобы они не зазвенели. Мы так засмотрелись на оригинальный ее наряд, что не могли отвести глаз.

Нас стали угощать, как гостей. Сварили уху из лососей, которых, оказалось как раз кстати, старший брат накануне наловил с Таней в ближайшем озере, — угостили копченым оленьим мясом, которое нам очень понравилось после дороги и мороза, и мы стали расспрашивать самоедов, как они живут. Уже по самой обстановке можно было судить, что Логай живет небогато, как и большинство самоедов на этом острове, но зато их жизнь была так разнообразна, так оживленна благодаря охоте.

Как только выдастся тихий, без ветра, денек, Логай с сыном, а в другой раз и с Таней, отправляются далеко на морской лед залива, к ближайшей полынье, где так часто показываются тюлени.

Охотники становятся вдоль края полыньи, прячутся за высокие льдины и ждут, когда на гладкой поверхности незастывшей воды покажется голова тюленя. Этот житель полярных льдов очень любопытен, и стоит только ему заметить на льду человека, стоит ему только заслышать его шаги, как он уже появляется из-под воды, вытягивает свою круглую голову, и, если человек его не пугает, а еще прячется и свистит, то любопытство и смелость тюленя доходит до того, что он подплывает к самому краю льда, еще более вытягивает толстую шею, еще смелее вглядывается, кто спрятался там за льдиной, пока в его голову не ударит пуля, и он, опрокинувшись навзничь, не затрепещется весь и потом не всплывет уже трупом.

Тогда поспешно сталкивают маленькую промысловую лодочку, плывут на ней к тюленю, вывозят его на лед и тут же сдирают с него лоснящуюся, пеструю шкурку.

Порой Логай с детьми ездит в горы, где бродят дикие олени, разыскивая белый вкусный мох среди россыпей гор, потому что здесь его не так глубоко заносит снегом, как в долинах. Высмотрев оленей, заметив стадо, охотники подползают к ним на выстрел из-под ветра и стреляют в них из ружей. Перепуганные животные бросаются в сторону и исчезают где-нибудь за первым пригорком, недоумевая, что случилось: они так редко видят человека, что и не знают выстрелов на этом пустынном полярном острове.

В другой раз, когда наступает весенняя пора, когда выдастся тихий денек, эти охотники едут вдоль берега моря, объезжают мысы, осматривают заливы и ищут там белых медведей, которые в это время любят выходить с пловучих льдов на берег, любят бродить в поисках тюленя на льду залива, любят кататься с горок, со снежных заносов и даже гоняются друг за другом и играют.

И это — самая лучшая охота, самое лучшее, незаменимое удовольствие самоедов, особенно, если охотникам удастся подкараулить медведя, догнать его на льду, спустить на него собак, которые займут его лаем, заставят его гоняться, кружиться в погоне за ними, благодаря чему охотнику легко удастся подбежать и пустить в зверя верную пулю.

Но в охоте на медведя редко участвует Таня, хотя у нее есть своя, подаренная ее отцом, винтовка, и хотя она от всей души рада была бы ездить на охоту, так как совсем не боится медведей. Но ее не берут на эту охоту, потому что боятся оставить на долгое время семейство: по ночам, а часто и днем в это время ходят по острову белые медведи, и Таня, в случае прихода незваного гостя, может защищать семью от нападения.

Чаще всего Таня занимается охотой на песцов, на тех маленьких, белых пушистых лисичек, которые сами прибегают по ночам к зимовке, забегают даже, случается, в сени хижины и тащат оттуда все, что только попадается, и нисколько не боятся ни человека, ни собак, с которыми даже порой устраивают игры.

В стороне от зимовья Таня ставит на песцов капканчики, кладет в них, для приманки, кусочки тюленьего сала. Песцы, заслышав лакомый запах, бегут к приманке и попадаются в ее капканы.

Каждое утро Таня осматривает эти капканы со своим маленьким любимым братишкой Костей. Порой они застают около капканов, даже при свете дня, песцов, которые, повидимому, нисколько не опасаясь людей, ни за что не хотят бежать в горы без своих товарищей, тоскливо сидящих в капканах, с прижатыми холодным железом лапками.

Так как песцы кусаются слабо, а часто и совсем не сопротивляются, позволяя себя взять в руки, то Таня берет их рукавицей за шею, освобождает их, при помощи брата, из канканов, и идет обратно домой с живой ношей, которой так всегда бывают рады ее братишки, для которых забава с песцами — любимое дело.

Случается, что некоторые из молодых песцов так привыкают к людям, что приживаются в хижине, бегают по хате, играют со щенками и даже спят со своими маленькими хозяевами, совсем и не думая о свободе, где и холодно, и голодно в зимнее время. Другие, быть-может, и убежали бы снова на волю, но так страшно боятся собак, что не смеют даже сунуть носа в сени, где обыкновенно помешаются собаки зимою.

Одного из таких любимцев даже показала нам Таня, во время нашего разговора с нею. Она его с трудом разыскала за печкой, куда он, вероятно, со страху забрался, как только мы появились в хижине. Зверек был так запачкан в пыли и грязи, что его белоснежная шкура и пушистый лисий хвост скорее походили на цвет серого зайца. Он любопытно смотрел на нас карими веселыми глазами, тянулся из рук и, когда мы дали ему кусочек вареной говядины, жадно схватил его и заковылял, сгорбившись по-лисьи, снова за печку, где, вероятно, ему казалось и спокойнее, и теплее.

Мы с восторгом в этот памятный вечер слушали Логаев, торопившихся нам рассказать, как они коротают эту зиму. Эти постоянные охоты, эти поездки на море, в горы, эта домашняя, полная разнообразия, жизнь, этот интерес к окружающим их полярным животным, — все это заставляло посидеть у них подольше и послушать, посмотреть, как они живут совершенно одни на этом берегу залива, где сначала кажется так дико, печально, грустно, а потом так тепло, хорошо от любви ко всему человека.