Носилов Константин Дмитриевич родился 29 октября 1858 года в селе Маслянском, неподалеку от города Шадринска.

Еще в детстве он проявлял большой интерес к исследованию природы и к путешествиям и, будучи юношей, твердо решил стать путешественником.

В 90-х годах он поехал за границу и в лучших университетах Франции слушал лекции по естественно-географическим наукам. Учился он также у знаменитого географа и путешественника Элизе Реклю.

С 1887 года Носилов начал исследование нашего полярного севера. Он поехал на суровый безлюдный остров — на Новую Землю и там пробыл три года. На Новой Земле он основал две колонии ненцев[1] и построил домик-станцию, где вел регулярные наблюдения над жизнью природы.

Хорошо обследовал он также нижнее течение Оби, полуостров Ямал и неоднократно совершал путешествия по Северному Уралу.

Все эти путешествия необследованных краев были сопряжены для Носилова с большими трудностями и опасностями, но это не останавливало настойчивого путешественника.

Носилов горячо любил Север и с глубокой симпатией относился к северным народностям, задавленным капитализмом.

Об этих народах, их жизни и быте он написал не мало рассказов для взрослых и для детей.

В этот сборник взяты его лучшие рассказы из детских воспоминаний и рассказы о Новой Земле и Печорском крае, которые были написаны Носиловым до революции.

Умер Константин Дмитриевич Носилов 3 февраля 1923 года.

Совсем не стало волков в нашей стороне, как и многого другого зверя. Да и где нынче водиться серому волку? Леса повырублены и вывезены на дрова в город; болота, займища, где так любил прятаться и устраивать себе логово волк, уже все высушены. Кроме того, сколько развелось всюду охотников.

Кто теперь не держит ружья в деревне? И весной, только что стает снег, и зимой, как только настанет свободная пора у крестьян, всюду бродят, ездят, ходят на лыжах охотники. Где уж тут укрыться серому волку? А сколько еще наедет каждую весну и осень охотников из города!

Зимой и осенью стон стоит по жиденьким рощицам, уцелевшим от старого леса, и оттуда без ума несутся на голые пашни и луга и ошалевший белый заяц, и перепуганная лисичка, и оставшийся кое-где серый волк.

А между тем, давно ли сжималось и трепетало маленькое сердце при одном слове „волк“? Давно ли мы даже носа не смели показать в ближайшую березовую рощу, боясь серого.

Мне не забыть никогда, как я в первый раз в жизни услыхал вой волков, еще будучи маленьким. Это случилось раз ночью, когда мы спали с отцом летом на вышке. Я уже спал глубоким сном, когда меня вдруг тихонько, чтобы я не испугался, разбудил отец и сказал, что на выгоне воют волки. Я даже задрожал при этом. Отец взял меня на руки и поднес к слуховому окну. На дворе сначала ничего не было видно, но потом я рассмотрел яркие звездочки, крышу нашего амбара, за которой уже была полная, беспросветная темнота.

— Слушай, — сказал мне отец, — только не бойся, — они далеко.

Я прижался к его груди и навострил уши.

Но была полная тишина, и слышно было, как колотилось мое сердце.

— Не слышу! — шепчу я отцу, едва переводя дух.

— Молчи…

И вдруг я вздрогнул, прижался к отцу, обвил ручонками его шею и чуть не бросился от него к постели: до меня, сначала слабо-слабо, потом яснее и яснее, донесся дальний вой волков, страшный вой а-у-а-у-у-у-у, — который так и хватал за сердце.

— Не бойся, не бойся, — успокоил меня отец, и я более спокойно стал прислушиваться к этому вою. Что то страшное, захватывающее дух, жалобное было в этом вое. И я спросил отца, едва шевеля губами:

— Они голодные… эти волки, папа?

— Голодные… Слушай…

— Они придут сюда, папа?

— Нет, не бойся, не придут… Слушай…

Слушая вой волков, я воображал их себе в густом лесу, с горящими, как свечки, глазами, с оскаленными белыми зубами, с раскрытой пастью, из которой выходили в безмолвном воздухе эти страшные, хватающие за душу, звуки. Сон прошел, боязнь тоже. В воображении были только одни волки. Я уже видел себя героем, большим, с ружьем, проникающим ночью в лес с нашим Полканом, и открывающим страшную пальбу, от которой так и валятся эти воющие страшные волки.

— Слушай! — говорит мне отец.

Помню, мы долго тогда стояли так и слушали вой волков. И, кажется, слушали его не одни мы, а и вся деревня, все собаки; даже наш храбрый Полканко, не смея и голосу подать, заслышав страшных врагов.

Как вдруг со стороны степи послышался какой-то шум. Ближе, ближе, и в наш проулок ворвалось громадное скачущее, блеящее стадо овец, которое с шумом пронеслось мимо нашего дома и остановилось у церковной ограды, сбившись в одну общую кучу.

Я было чуть-чуть не вырвался из рук отца — так это меня поразило. Отец успокоил меня, говоря, что это овцы, и нам с ним вдруг сделалось смешно, что они так перепугались дальнего воя волков и принеслись с выгона, к церкви, к сторожу, который для них был единственной, в своем роде, защитой.

Хотя стада и не было видно в темноте, но я живо представил их в кучке у церкви, с расширенными от испуга, выпученными серыми глазами и беспокойными движениями, готовых снова пуститься куда-нибудь от малейшего движения.

Овцы нас рассмешили. Больше не стало слышно и волков, и мы снова отправились к постели.

Но и в постели я продолжал видеть волков и овец и фантазировать и, вероятно, так наскучил отцу ненужными вопросами, что он отворотился от меня и захрапел, как ни в чем не бывало.

В то же самое лето я слышал с той же вышки нашего дома и в другой раз вой волков.

Как сейчас помню, мы с отцом лежали на постели, прислушиваясь перед сном к голосам ночи. Где-то в ближайшем болоте кряхтел и скрипел, надсаживаясь, коростель; где-то далеко-далеко в полях посвистывала также однообразно, но более милым голосом, перепелочка; где-то вот тут за двором, в нашем огороде, трещал кузнечик. В слуховое окно было ясно видно, как на небе мигали светлые звездочки. И хорошо было смотреть на этот клочок звездного неба и слушать коростеля и перепелочек; так хорошо, что не заснуть бы всю ночь. Но усталость брала свое, глаза понемногу слипались. Голос коростеля становился дальше и дальше, голос кузнечика словно тоже куда-то улетел.

Вот в этот момент, в эти-то минуты забытья, вдруг до нас ясно донеслись какие-то необычные звуки. Кто-то вдруг испустил отчаянный резкий крик, и потом сразу замолк, чтобы через секунду снова прорезать воздух отчаянным визгом, в котором трудно было узнать чей это голос.

Мы с отцом моментально были на ногах, бросились оба к слуховому окошку и замерли там в ожидании, потому что голоса опять смолкли. Как вдруг отчаянно заржала лошадь и, вслед за ее ржаньем, раздался снова отчаянный визг животного, в котором мы сразу узнали голос жеребенка. Потом раздался вой волков, заржали другие лошади, в наш переулок ворвалось стадо лошадей и коров, послышался страшный топот, земля дрогнула, и наши лошади отчаянно забились в запертых конюшнях.

— Папа, папа, что это такое? — спросил я, чуть не плача.

— Не бойся; это волки, они в поле…

И в этот момент я снова ясно расслышал, как жалобно завизжал жеребенок, голос которого уже слабел, сливаясь с голосами волков, которые на него уже насели.

Мне стало жаль жеребенка, и я заплакал.

Но отец меня, как мог, утешал:

— Не плачь. Полно… Будет… Слышишь, он замолчал?