Зазвонил телефон. Мирза снял трубку.

— Ну, что тебе? — проговорил он. — Опять звезду с неба надо? Почему давление падает? Расход растет? Да, что ты? Давно?

Он бросил трубку.

— Исмаил, воздушную линию 3019-й продуло. Исаев где?

— На восемьдесят шестой работает.

— Беги за ним, а я пойду линию смотреть, искать, где продуло, лишь бы не в море продуло…

Мирза взял электрический фонарик и направился к трубе, по которой сжатый воздух подавался в 3019-ю скважину. Была черная ночь. Светлое пятно от фонарика то вспрыгивало на трубы, то падало на землю, усеянную ракушками, и ночь из-за этого пятна казалась еще темнее. «Опять не удастся к докладу готовиться», — подумал Мирза. Он разыскал воздушную линию и, ведя по ней мутным лучом, пошел вперед по направлению к морю.

— Кто это? — послышалось из темноты.

— Бедирханов.

— А, мастер? А я уже хомут ставлю. Посвети-ка. Склонившись над трубой, работал Исаев.

— Как это ты так быстро?.. — спросил Мирза, направив свет на его руки, ставшие от этого зеленоватыми.

— А шел мимо, услышал — свистит, как Соловей-разбойник.

— Много еще дела?

— Минут на пять.

Мирза смотрел на проворные пальцы Исаева и думал о своем послезавтрашнем докладе. На этот доклад придут инженеры и лучшие мастера трестов «Азнефти». И Николай Артемович Далакян, помнивший Мирзу еще совсем неопытным мальчишкой, тоже придет слушать. Хорошо бы пригласить старшего брата, преподавателя, и девушку Фаине, студентку медицинского института. Но брат не сможет пойти, ему днем некогда, а Фаине, наверное, будет непонятно и неинтересно слушать о том, какие новые способы применяет Мирза, чтобы увеличить дебит скважин.

— Все в порядке, — сказал, поднимаясь, Исаев.

— Нет, немного еще пропускает — кажется, шипит, — возразил Мирза и наклонился к трубе. Едва слышное змеиное шипенье доносилось от хомута.

— Неплотно. Дай-ка ключ.

Мирза наклонился еще ниже, попробовал ослабить гайку, чтобы рывком сильней затянуть ее, но вдруг сильный поток воздуха под давлением в сорок восемь атмосфер выбился из-под хомута, ударил о землю, и острая струя песка, как нож, полоснула Мирзу по глазам…

Через несколько минут Николай Артемович, сам управляя машиной, мчал Мирзу в глазную поликлинику, повторяя все время:

— Только не открывай глаза, только не открывай…

И в тот день, когда должен был состояться доклад, Мирза лежал в палате глазной клиники. Все лицо его — и щеки, и нос, и подбородок — было забинтовано марлей, и только для левого, почти не пострадавшего глаза врачи оставили узенькую щелку.

Было утро. Мирза беспокойно вертелся на постели. Вчерашний разговор с заведующим всю ночь не давал ему покоя. Николай Артемович приходил на несколько минут, рассказывал разные пустяковые вещи, а на вопрос о том, сколько нефти дает 3019-я, опустил глаза и торопливо пробормотал: «Все в порядке — дает сколько положено…»

Мирза достаточно хорошо знает заведующего. Ясно, что с 3019-й приключилась какая-то беда. Но какая? Сегодня Николай Артемович придет снова, но и сегодня от него нельзя будет добиться правды. Нужно бы пробраться как-то по коридору в канцелярию клиники, позвонить по телефону в распределительную и выведать все у ребят. Правда, в пижамных штанах мышиного цвета да в просторной больничной рубахе не очень удобно итти в канцелярию, но делать нечего. Узнать о 3019-й нужно обязательно.

Мирза сел в постели и ногами стал искать туфли.

В это время дверь отворилась, и вошел Николай Артемович в развевающемся докторском халате. За ним появилась маленькая голубоглазая старушка-сиделка и остановилась у порога.

— Не пускают, — сказал Николай Артемович, сердито косясь на старушку. — Тоже, порядки! Приходи от четырех до шести. А если я не могу от четырех до шести. Здравствуй, Мирза.

Мирза улыбнулся. Заведующий в белом халате был похож на парикмахера.

— У нас порядок такой, товарищи, — заговорила сиделка. — Доктор Лукомник станет обход делать, так и вам попадет, и мне за вас…

— Вот тут, Мирза, я тебе кое-что принес… — сказал Николай Артемович и снова покосился на старушку. Она, видимо, сильно мешала заведующему. — Вот здесь конфеты, сыр, персики… — продолжал он, — а вот в этом кульке помидоры…

— Зачем принесли? — перебил его Мирза. — Здесь и так столько дают, что я доесть не могу… Все в тумбочке стоит….

— Подожди, подожди, ты меня слушай… Ты здесь делай, как я говорю: во-первых, выполняй указания врачей, ты теперь не начальник, а подчиненный. Во-вторых, — не думай о деле. Не беспокойся. Я каждый день на твоем участке. В-третьих… вот тут помидоры… — Николай Артемович нагнулся к Мирзе и тихо пробормотал: — А в кульке, где персики, чертик спрятан. Выпей с помидорчиками, а склянку под лекарство можно употребить. Доктора тут все женщины, они этого дела не понимают. Много пить нельзя, а сто граммов больному для настроения можно… Ты что такой хмурый?

— Стыдно.

— Что стыдно?

— Вот лежу и думаю: первый промысел работает, второй промысел работает, все промысла работают, контора бурения работает, а я лежу, ем, пью, да и только.

— Подожди. Еще и ты наработаешься.

— Знаю. А все равно стыдно. Когда лошадь в гору телегу везет — все слезли, помогают, а ты один в телеге сидишь, не стыдно тебе? Скажите, Николай Артемович, чтобы побыстрее мне голову размотали. Скажите им, что меня нельзя долго держать.

— А вам уходить пора, — проговорила старушка. — Десять минут прошло, а вы через пять уйти обещали…

— Сейчас иду. Мирза, есть у тебя какая-нибудь просьба?

— Есть просьба. А вы выполните?

— Смогу — выполню.

— Попросите доктора, чтобы мне сюда телефон поставили.

— Телефон? Зачем тебе телефон?

— Ну вот. А говорили — выполню… Скажите, что с 3019-й?

— Работает как положено…

— Почему в палате посторонние, Анна Михайловна? — раздался голос за спиной Николая Артемовича. Он обернулся. Возле него стояла женщина в роговых очках, с розовыми от частого мытья руками.

— Я им говорила, что нельзя входить, доктор, — начала старушка, — а они…

— Сейчас ухожу, сейчас, сейчас… Поверьте, доктор, если мы перестанем к нему ходить, для него не будет отдыха. Вот он сейчас, знаете, что меня просил? Просил, чтобы ему телефон поставили.

— Это еще что? Телефон!

Вошла дежурная.

— Доктор, — сказала она, — там больного Бедирханова просится проведать какая-то девушка. Говорит, что она его сестра. Сегодня, говорит, с Дальнего Востока приехала. Я ее усылала — не уходит, у подъезда стоит.

— Какая сестра? — Мирза вскочил с постели, выглянул в окно и расхохотался. — Смотрите, Николай Артемович, там три сестры — Женя Маркарьян, Люба Липатова и Каграман Джабраилов.

— Вот видите, — проговорил Николай Артемович, обращаясь к доктору Лукомник, — в семь часов утра они кончили ночную вахту. Вместо того, чтобы спать пойти, сбегали на базар, купили своему мастеру гостинцев и пришли. Неужели вы их не пустите?

— Хорошо. Одного человека пустите, — сказала Лукомник.

Через минуту в палате появилась Женя Маркарьян, комсорг бригады, с узелком в руке. Увидев Николая Артемовича, она растерялась.

— Здравствуй сестренка, — едва сдерживая смех, сказал Мирза. — Давно с Дальнего Востока?

— Сегодня, — отвечала Женя, косясь на доктора.

— Как там, холодно? — спросил Николай Артемович.

— Холодно, товарищ Далакян.

— А откуда ты, сестренка, его фамилию знаешь! — хохотал Мирза, глядя на растерявшуюся вконец девушку.

Доктор Лукомник улыбнулась и сказала Анне Михайловне:

— Пускайте к нему всех. Только по одному, чтобы не было шума. А кали гипермарганикум приготовьте, когда больной… освободится от визитов.

Николай Артемович и доктор Лукомник вышли.

Женя села около Мирзы и, сложив руки на коленях, с испугом смотрела на его забинтованное лицо. А Мирза, лежал, глядя на нее из-под повязки левым глазом, и размышлял, как бы поумнее начать разговор, чтобы выведать, что случилось с 3019-й. Но не успел Мирза раскрыть рот, как Женя уже начала рассказывать о том, что ребята вчера собирали комсомольское собрание, обсуждали ход подготовки к зиме, распределили нагрузки на комсомольцев, что Любе Липатовой поручили агитмассовую работу, Тосе Тумановой — проверку соцдоговоров, Каграману — общественную инспекцию, Лиле Ершовой — выпуск стенной газеты, а Сакине Алиевой — следить в культбудке за порядком, что двадцать вторая увеличила дебит (о чем Мирза знал еще неделю назад), что Муса Мусаев ругал Тажетдинова как раз тогда, когда в культбудку вошел Гюль Бала Алиев («Значит, дело с 3019-й совсем плохо, — подумал Мирза, — Гюль Бала Алиев — лучший мастер по ликвидации аварий, и по пустякам его не вызывают»). Женя, не смолкая ни на минуту, рассказывала о том, что завтра в Доме культуры Сталинского района идет «Летучая мышь», что все ребята уже купили билеты, что обратно их не принимают, а итти нельзя, потому, что Муса сказал, чтобы завтра к шести вечера все были на промысле («Совсем плохо дело», — снова подумал Мирза), что на комсомольском собрании долго говорили о мастере, жалели его и решили ходить каждый день в клинику…