Один за другим выходят на трибуну люди. Я слушаю их и жду выступления Бедирханова.

Наконец поднялся председательствующий и, держа бумажку, скрученную в трубку, сказал:

— Товарищ Бедирханов прислал записку о том, что ушел на девяносто девятую. Мастер поручил мне сказать от имени нашей бригады. Мы берем обязательство дать нефти сверх плана… — и тут он назвал такую цифру, что люди зашевелились на скамьях, заговорили.

Обязательство Бедирханова вдвое превышало обязательства всех бригад, вместе взятых.

Народ удивленно шумел. Председательствующий постучал карандашом по столу.

— А ты не ошибся, Орудж? — осторожно спросил Огурцов.

— Нет, не ошибся. А если контора бурения сдаст нам 3019-ю скважину на месяц раньше планового срока, то мы дадим стране… — и Орудж назвал еще большую цифру.

— Кто бурит 3019-ю?

— Ага Нейматулла.

— Это на море?

— На море.

— Сейчас мы ему позвоним.

Люди в красном уголке сидели молча, прислушиваясь к голосу Огурцова, раздававшемуся из соседней комнаты.

— Женя, дай мне 3019-ю. Кого нужно? Ага Нейматуллу нужно. А где он? Тогда соедини с парторгом. Здравствуй, Аракелов. Мне всеведущая Женя донесла, что Нейматулла у тебя. Передай ему, пожалуйста, трубку. Нейматулла? Привет. Огурцов. Ага Нейматулла, обязательство бригады Бедирханова зависит от вас. Если вы сдадите морскую 3019-ю на месяц раньше срока — они обещают дать… очень много обещают дать. Что вы на это скажете?.. Ладно.

Телефон коротко звякнул, Огурцов вошел в красный уголок и сказал:

— Ага Нейматулла обещал сдать 3019-ю на 36 дней раньше срока; он добавляет шесть дней для того, чтобы Мирза смог снова все продумать и подсчитать.

На следующий день, решив во что бы то ни стало разыскать Бедирханова, я отправился в контору первого промысла. Шел двенадцатый час, солнце палило нестерпимо, и асфальт подавался под ногами, как резина.

У дверей конторы, возле железной ограды, стояли парторг Огурцов, мастер первой бригады Кулиев, заведующий промыслом Николай Артемович Далакян и плечистый человек с рыжими запорожскими усами.

Все они сбились в тесный кружок, не сводя глаз с блокнота, на котором Далакян чертил что-то карандашом, объяснял схему, быстро говоря по-азербайджански.

Человек с запорожскими усами часто перебивал заведующего, видимо возражая, но фразы давались ему с трудом, и для большей убедительности он медленно шевелил своими толстыми пальцами. Впрочем, к словам его и Николай Артемович и остальные прислушивались со вниманием.

Все они были так заняты разговором, что не замечали готовящейся каверзы. Кто-то, забравшись в садик перед конторой, открыл водопроводный кран, прижал его ладонью и из-за дерева направил на Кулиева перепончатую струю.

Дерево было окутано белой водяной пылью и на ветках, то бледнея, то ярко светясь, висел прозрачный кусок радуги. Напор струи был слабым, и ветер легко относил ее. Вдруг струя выпрямилась и хлестнула по человеку с запорожскими усами. Он резко повернулся, и при этом на лацкане его пиджака блеснула Звезда Героя Социалистического Труда.

— Что это еще за шуточки… — начал было Николай Артемович, но усатый человек вдруг с неожиданной резвостью бросился за калитку палисадника.

Однако пока Герой Социалистического Труда подбегал к калитке, из садика через ограду перемахнул мокрый с головы до ног юноша и, очутившись на дороге, закричал своему преследователю:

— Давай поливай. С места не сойду. Давай, давай!

Воспользовавшись тем, что беседа неожиданно прервалась, я обратился к Николаю Артемовичу:

— Скажите, пожалуйста, где я могу найти мастера Бедирханова?..

— Я Бедирханов, — сказал тот, кого я принял за юношу. — Что хотите?

Передо мной стоял низенький, худощавый, черноволосый парень. На нем были синяя спецовка, брезентовые, заляпанные нефтью брюки и модельные, незашнурованные туфли.

Мы познакомились.

— Погоди немного, — сказал Бедирханов, сразу переходя на «ты», — кончу с начальством разговор… Товарищ заведующий, сейчас обеденный перерыв, и если вы еще будете спорить про восемьдесят шестую, буду опять заливать вашу комиссию. Обедать надо, а не спорить.

Через несколько минут Бедирханов повел меня на свой участок. Несмотря на маленький рост, Бедирханов шагал очень быстро. От спецовки его шел пар, и она на глазах пятнами высыхала.

— Интересно. Не давали трубы на восемьдесят шестой поднимать, — сказал Бедирханов. — Говорят, прихватило. А Гюль Бала Алиев, видал, Герой Социалистического Труда, 50 лет на нефти работает, тоже не верит, что прихватило… бывает, тянут так, что подъемник хвост задирает, так я же так не стану тянуть…

Бедирханов остановил проезжавшую мимо грузовую машину. Мы забрались в кузов, и машина помчалась по гладкой асфальтовой дороге. Мимо нас мелькали вышки, канавы, наполненные водой, мачты высоковольтной передачи, цистерны, трапы, газовые коллекторы, отстойники, компрессорные и трансформаторные станции, ряды серебристых, похожих на аэростаты резервуаров, трубопроводы.

Трубопроводов очень много: трубы разного диаметра — от тонких, полуторадюймовых до большущих, в обхват толщиной, — тянулись вдоль дороги, переплетались, огибали здания, скрывались под землей и снова появлялись; трубы лежали на земле, на деревянных козлах, на каменных стойках, виднелись в воде резервуаров. Из старых труб сделаны были перекидные мостики, перила, столбы, дорожные знаки и ограды. Трубы здесь — основной материал, такой же, как дерево в тайге.

Мы едем по тем местам, где еще в 1920 году была Биби-эйбатская бухта. Когда-то здесь на шлюпках и парусниках катались вечерами бакинские жители и, забавляясь, поджигали пузыри газа, выходящие на поверхность воды. Газ горел, и издали, с бульвара, казалось, что горит море.

Чем дальше мы едем, тем больше я удивляюсь. Промыслы кажутся пустынными… Ни одной живой души, кроме редких сторожей с винтовками, не видно вокруг.

Только у какого-то поворота из-за канавы неожиданно выскочил человек в тюбетейке, остановил нашу машину и, уцепившись за дверцу кабины, закричал:

— Опять к Бедирханову едете! Сейчас Далакяну звонить буду.

— К вам завтра утром приедут, — отвечал Бедирханов, — отпусти кабину, мы торопимся.

— А я не тороплюсь? Как это так завтра? Мне надо сегодня вечером кароттаж снимать.

— Он и едет кароттаж снимать, — отвечал Бедирханов.

— Едет, да не на мою буровую, а на твою…

— На 3019-ю едем.

— А-а-а! — уважительно произнес человек в тюбетейке и даже немного смутился. — Так бы сразу и сказал, что на 3019-ю. Как там, с азимута сильно сбились?

— На девять градусов. Выправляются.

— Хорошо. Ну, езжайте. Завтра жду. Обязательно…

Окончив этот непонятный мне разговор, человек в тюбетейке отошел, и мы поехали дальше.

Под вышками мерно качались черные рычаги насосов с носатыми противовесами, били земные поклоны, кланялись, словно стараясь оправдать свое название «монашки», которое дали им рабочие. Из-за отсутствия людей эти рычаги сами казались одушевленными. Под некоторыми вышками «монашек» не было. Вместо них установлены крестовики с задвижками и манометрами. Промысел работал. Чувствовалось, что все скважины непрерывно находятся под наблюдением людей. Но где они — эти люди?

— Как вы справляетесь? Ваш участок раскинулся на несколько квадратных километров… — спросил я Бедирханова. — Сколько у вас человек следят за скважинами?

— Трое.

— Как так — трое?

— Не понимаешь, как трое? Раз, два, три — и все. Только теперь, конечно, трудно держать в распределительной три человека. Подготовка к зиме.

— Ну, конечно, трудно. Разве справятся трое?

— Так я оставил двоих. Сейчас почти все на засыпке труб. Чтобы зимой не замерзала воздушная линия. А то придется, как в прошлом году, примусами отогревать воздухопроводы…

Бедирханов выпрыгнул из машины и пошел к вышке, возле которой стоял подъемник: трактор с укрепленной на нем лебедкой. Скуластый парень с тонкими, как нитки, черными стрижеными усиками, в фуражке с волнистым козырьком и в спецовке, заляпанной нефтяными пятнами, стоял под вышкой.. Бедирханов что-то сказал ему по-азербайджански, несколько раз повторив одно слово «дриллометр», и повел меня в распределительную.