Однако в это же время граф Эссекс, теснимый в западных графствах армией короля, оказался в весьма опасном положении».

Мэй. «История Долгого парламента»

Жара поднималась волнами от цветущих лугов за ручьем и медленно переваливалась через заросли прибрежного ивняка. Крылья мельницы слабо вращались под ее напором. Время от времени раздавался чмокающий звук — очередная пуля впивалась в сухое дерево, — и сразу вслед за ним со стороны замка приплывал тугой хлопок выстрела. Лилберн сидел, скинув мундир, и, опершись спиной о сруб, писал донесение:

Он поднял голову от листа, огляделся. Его драгуны под прикрытием мельницы носили мешки с мукой за ручей. Дым нескольких костров поднимался оттуда — видимо, солдаты уже занялись завтраком. Недавно они научились у шотландцев печь лепешки на раскаленных камнях и теперь часто пользовались этим немудреным способом. Если бы Лилберн попытался перечислить все, чего им недоставало, от седел и сапог до пуговиц и бинтов, его донесение растянулось бы на несколько страниц. Раны зарубцовывались на них сами собой, но, чтобы починить мундир, нужны были хотя бы нитки. Трудно было представить себе, что эти оборванцы три недели назад разбили лучшие полки Руперта и получили от него прозвище «железнобоких». Даже Дэвид Лесли сказал, что подобных солдат нет сейчас во всей Европе, а уж он-то провоевал на континенте не один год. И вот с такими-то солдатами они болтаются здесь на севере день за днем без настоящего дела, вместо того чтобы спешить на выручку Эссексу в Корнуолл, или обрушиться на Оксфорд, или искать главные силы короля, чтобы вынудить его к решительному сражению.

Из-за угла появился Сексби с мушкетом в руке. Капли пота текли по его щекам, но выражение лица оставалось таким же замороженно-неподвижным, как обычно.

— Мистер Лилберн, длинноволосые хотят говорить с кем-нибудь из главных.

— Чего им надо? — Лилберн отложил донесение и потянулся к мундиру.

— Разве их поймешь. Может, хитрят. А может, правда хотят вступить в переговоры.

Они прошли к линии постов, наспех расставленных вчера вокруг замка. Солдаты постарше уже вырыли себе вполне приличные окопчики, молодежь беспечно довольствовалась кустами бузины и шиповника, росшими по склону. У некоторых на мундирах и шляпах до сих пор красовались цветные лоскутки — обрывки королевских знамен, захваченных под Марстон-Муром. На крепостной стене над воротами отчетливо была видна фигура человека, державшего белый платок в откинутой руке.

Лилберн дал знак трубачу.

Тонкий и острый звук сигнала заставил его сморщиться, он махнул рукой — довольно! — и вышел на открытое пространство. Сексби шел за ним, подняв над головой мушкет с привязанным клочком бумаги, и бормотал в спину:

— Сэр, прошу вас, говорите с ними, прогуливаясь. Собирайте землянику, например. Нет ничего труднее, чем целиться в человека, собирающего землянику, уж поверьте бывалому стрелку.

Они остановились, не дойдя до ворот ярдов сорок. Несколько голов появилось над зубцами стены. Человек с белым платком уступил место офицеру в зеленом камзоле с прорезными рукавами; тот перегнулся вниз, всматриваясь в подошедших, положил на парапет забинтованную руку.

— Сэр? Я комендант замка. С кем имею честь?

— Подполковник Лилберн, к вашим услугам.

— Ужасная жара, сэр, не так ли? Самая худшая погода для войны. Может, будет разумнее, если вы зайдете к нам распить бутылочку-другую и потолковать о том, о сем.

— Честно сказать, я уже погостил у ваших друзей в Оксфорде целый год и сыт этим по горло.

— Словом джентльмена обещаю вам полнейшую безопасность. В нашем положении было бы чистым безумием расставлять кому-то ловушки.

— Сэр, вся Англия вот уже несколько лет охвачена чистым безумием.

— Может, тогда вы разрешите моим офицерам прогуляться в деревенский погребок? Многие из них просто умирают от жажды. Одно дело воевать, другое — вариться заживо в каменном котле.

Лилберн с недоумением вглядывался в коменданта, пытаясь в то же время незаметно прикрыть рукой дыру на левой подмышке.

— Что ты об этом думаешь? — спросил он у Сексби краем губ.

— Похоже, настроение у них не драчливое. Медленная смерть от голода и скуки в этой мышеловке их, видать, не устраивает.

— Сэр! — крикнул Лилберн. — Я не имею полномочий для переговоров с вами. Но если вы изъявляете готовность к ним, я могу снестись с командующим.

Комендант на минуту замялся, видимо, не решаясь говорить столь открыто при подчиненных, но, не видя другого выхода, развел руками и поклонился:

— Разумный, спокойный разговор никому из нас повредить не может.

Вернувшись за мельницу, Лилберн взялся было за чистый лист бумаги, но потом передумал — потребовал коня. Он уже из горького опыта знал, что подобные дела бумажным ударам не поддаются. Ревнивая подозрительность, разгоравшаяся все пуще между парламентскими генералами, приводила к тому, что порой с собственным штабом договориться было труднее, чем с неприятелем.

До Донкастера было миль десять, он покрыл их за полчаса и поспел как раз вовремя: командующий армией, граф Манчестер, собирался уезжать на охоту. На его узком, гладко-оливковом лице сначала не выразилось ничего, кроме стандартной любезности, но, услышав про Тикхилл-кастл, он резко повернулся и закричал, откидывая голову:

— Замок?! Я не приказывал вам осаждать никакого замка! Я не позволю распылять силы армии, когда противник может появиться в любую минуту.

— Милорд! Но я получил приказ от генерал-лейтенанта Кромвеля.

— Кромвель еще ответит мне за это. А вы? Вы вознамерились захватить такой замок с четырьмя сотнями человек? Без артиллерии? Хороша армия, где подполковники так рассуждают о военном деле. Вы представляете, сколько людей должно будет сложить головы под его стенами? Да для меня он не стоит и десяти убитых!

Пытаясь сохранить на лице почтительное выражение, Лилберн упрямо шел за графом, ведя коня в поводу.

— Милорд, я говорил не о штурме, а о переговорах. Судя по всему, гарнизон был бы рад избавиться от замка. Они не видят смысла сопротивляться дальше, после того как Йорк пал.

— Предложить противнику просто так, ни с того ни с сего сдать неприступный замок? Почему бы тогда не пригласить врага записаться в нашу армию? Нет, вы хотите сделать меня посмешищем всей Англии.

Свита, пересмеиваясь, разбирала приготовленных лошадей. Лилберн, до белых костяшек стиснув поводья, тянул голову своего взмыленного недоумевающего коняги все ниже к земле.

— Милорд, я понимаю, затронута ваша честь. Позвольте мне предложить им капитуляцию от собственного имени. И пусть меня повесят, если они не сдадутся.

— Повесить столь известного смутьяна? — Манчестер уже сидел в седле и глядел сверху вниз. — Буду очень признателен, если вы дадите мне повод.

Он засмеялся, дал шпоры коню и выехал за ворота. Шотландские комиссары, адъютанты, окрестные сквайры, егеря со сворами собак повалили за ним, оттесняя Лилберна все дальше в глубь двора. Через минуту стало тихо и пусто, только двое слуг бродили с метлами по крепко утоптанной земле, сгребая в совки свежие ядра конского навоза.

Обратный путь к Тикхилл-кастлу занял у него вдвое больше времени. Мысли его скользили от одного к другому; он беспокоился, дошли ли до Элизабет деньги, посланные им с нарочным, и удалось ли ей устроиться в Линкольне так, чтобы в доме была корова и молоко для ребенка; всплывали какие-то сцены боев последнего года, осада Ньюарка и постыдное бегство оттуда, когда пришлось удирать, бросив все, что было в палатке, — одежду, деньги, бумаги; интриги и мелкие подлости губернатора Линкольна, полковника Кинга, которого он в свое время спас от гнева Кромвеля — а зря; брат Роберт в новой капитанской форме, довольный и в то же время, как всегда, скорый на обиды по пустякам; тревожило, что от него давно не было вестей. И только об одном, кажется, он не подумал ни разу за всю дорогу: о том, что ему делать с замком. Ибо вопрос для него был решен в тот самый момент, как он понял, что Манчестер угрожает ему не шутя.