— Ну простите меня, ради Бога! — взмолился я. — У меня тут такие заморочки! Не обижайтесь, я не стремлюсь вас обидеть…
— Не стремитесь, я вижу, — вздохнула она. — Ладно, я не вовремя. Сегодня день неблагоприятный. Я перед выходом читала гороскоп в свежем «Сумраке» — там так и написано: «Водолеям лучше сидеть дома». Уходите уже? До свиданья!
Она решительно протянула мне свою ладонь, я вежливо подержался за её сухие, колючие пальчики и пошёл домой.
ГЛАГОЛ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ. ЯГГА ПОЁТ О ЛУНЕ
Сижу на высокой скале,
На самой вершине сижу.
Подо мною тьма,
Надо мною тьма,
Одна в темноте,
Как зародыш во чреве.
Но Ягга и в материнском чреве
Никогда не бывала одной:
Всегда рядом с братцем —
Красавчик Яр,
Пресветлый Яр,
Солнечный Яр.
Он украл мою красоту —
Девичий дар забрал себе,
Навсегда погасил моё солнце.
Взойди, Луна!
Взойди, Луна!
Ты — моё солнце, солнце полуночи!
Ты — моя мать, ты сестра моя,
Ты — душа моя, сердце моё.
Луна и Ягга — едины суть,
Сердце моё восходит над миром,
Сердце моё светит в ночи.
Ты, круглоликая,
Моими глазами смотришь на землю,
Я вижу всё, что видишь ты:
Могу окинуть единым взором
От края до края ночную землю.
Я вижу, как спят робкие,
Я вижу, как замерли хищные,
Я вижу того, кто умрёт во сне,
Я вижу того, кто убьёт спящего,
Мне ясна судьба и тех, и других.
Я вижу тропы лесных зверей, —
И я смогу отыскать их днём.
Я вижу сны земных царей, —
И я смогу разгадать их днём.
Я вижу сотни закрытых дверей,
И я смогу отпереть их днём.
Мой лунный лик плывёт над миром, —
Бессонный, следит за спящей землёй.
Взошла Луна!
Взошла Луна!
Ночь за ночью и день за днём
Ты убываешь, моя Луна;
Запоздалый путник поднимет глаза,
Скажет: «Луна на убыль пошла!»
Он не поймёт, дневной человек:
Убыли нет Великой Луне!
Сперва я показываю лицо, —
Потом натягиваю свой лук!
Видишь — изогнут в ночных небесах
Огромный лук над спящей землёй!
Куда полетит его стрела?
В ночь новолунья отпущен лук,
В ночь новолунья стрела летит!
То не стрела в небесах летит, —
То моя дума пронзает мир.
То не стрела в облаках летит,
То моя воля пронзает мир.
То не стрела вонзается в землю,
То моя власть побеждает мир.
Лук отпущен, Луна растёт, —
Вновь над землёю моё лицо,
Вновь я смотрю на спящую Землю
И выбираю новую цель.
…Луна, Луна, холодное сердце,
Луна, Луна, лживый огонь!..
Я совлеку с себя бренную плоть,
Я полечу душою к Луне,
Увижу горький, холодный мир,
Увижу тусклый и пыльный камень,
Земля тоски и великой боли:
Поистине — сердце моё над миром!..
Тает ночь,
Тает ночь,
Тонет Луна в дальних морях.
Сейчас взойдёт жестокое солнце,
Настанет час Пресветлого Яра…
* * *
Теперь я не торопился. Я шёл по тёмной улице этакой развязной походочкой героя американского мюзикла, — вприплясочку, попинывая камушки, засунув руки в карманы брюк, и даже насвистывал при этом. Меня жгло холодное пламя, — видимо, то самое, что горит в аду, — оно выело все мои внутренности, и я ощущал себя лишь тонкой оболочкой, под которой свирепо клубился чёрный огонь. Голова моя плыла, в ней бурлили не мои, чуждые мне мысли, — и мысли эти были не о добром. Моя собственная душа отчаянно что-то кричала мне, но голос её доносился до меня словно издалека, — и я не вслушивался, и даже отмахивался досадливо: молчи, дура, что можешь сказать ты умного в такой великий момент?!
Вряд ли Ньюкантри потащил Таньку ко мне домой. Скорее уж наоборот, — они направились в Васину квартиру. Хотя, там у неё свекровь и ещё какие-то родственники… Значит, возможно, кружат голубки по ночному старому городу, и кто отыщет их в этой путанице улиц?.. Или всё ещё сидят в редакции, в укромном, тёмном уголке? Или их приютил кто-то из сотрудников «Луды», почтя за честь послужить Солнцеликому?
Иногда я пытался взять себя в руки и оценить положение трезво, но эти попытки заканчивались полным провалом: не смог я сочинить ничего кроме кисленькой, сопливой жалости к самому себе. Как же так, как это вышло, почему, за что мне такое? Несколько лет я почти не думал о Татьяне, — я приучил себя не думать о ней, и кто может знать, чего это мне стоило?.. Почему же именно теперь?.. — всё так славно начиналось, — и я глазом моргнуть не успел, — всё так мерзко заканчивается!.. Я убью этого гада, я просто-напросто его убью…
Едва я мысленно произнёс «убью», как ледяной огонь в моей груди взметнулся с новой силой. «Правильно, — сказал я сам себе, похохатывая радостно. — Именно убью. И я даже знаю, как это сделать!.. Знаю, знаю… Всё очень просто… Очень, очень просто…» По-детски радуясь простоте и изяществу решения, я зашёл в свой подъезд и поскакал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.
В квартире никого не было. Не снимая ботинок, я по ковру двинулся к телефону, нашарил записную книжку, набрал номер.
— Слушаю вас, Сергей Владимирович, — сказал знакомый голос, впрочем, на этот раз он звучал значительно мягче, хотя по-прежнему очень внушительно:
— Я слушаю вас. Говорите, не бойтесь. Что вы хотели нам сообщить?
Я вдруг понял, что стою на краю пропасти. И очень хорошо! Пора, наконец, решиться на необратимый поступок, пора набраться мужества для полновесных дел и судьбоносных решений: край пропасти, значит, край пропасти, — и я сделал шаг вперёд:
— Новосёлов здесь. Приехал в Стрельцов. Я его поселил у себя.
Некоторое время трубка молчала. Потом заговорила, — даже несколько грустно:
— Это действительно так?.. Вы нас не обманываете?
— А смысл какой? Олег сейчас находится в Стрельцове. В эту минуту он гуляет на юбилее у моего знакомого.
— Вот, значит, как… Поразительно… Но хорошо, что вы сами позвонили… Мы бы всё равно узнали рано или поздно, а в таком случае пострадал бы не только Новосёлов. И всё же я поражён! Неужели в Стрельцове! да ещё веселится у всех на виду! Что ж, благодарю вас, Сергей Владимирович. У меня к вам ещё одна просьба…
— Какая?..
— Мы будем в вашем городе через четыре дня…
