— Что теперь? — спросил я растерянно.
— Ну — мужчина вообще!.. Я таких и не видала! Как вошёл! Как заговорил! Все сразу смолкли! Вася — он тоже умел привлекать внимание публики, — но не так… Не так молниеносно. Как же я его в Универе не разглядела, где были мои глаза?.. Нет, я конечно, видела… кажется, видела… Он ведь и тогда был не простой… Помнишь, как он тебе наподдал на свадьбе!.. Подожди, ты что-то начал говорить?
Татьяна трепетала от светлого восторга; мне даже показалось, что я впервые вижу её, что я никогда не знал этой женщины, что до сих пор я имел дело лишь с тусклой, бездарной копией подлинной Татьяны, — и только теперь, только теперь бабочка выпорхнула из куколки.
Мне стало очень нехорошо. Такого удара я не предвидел. Этого не может быть! Давно известно, что Новосёлова, где он ни появись, окружает всеобщее обожание, — так было всегда с тех пор, как он создал «Сумрак». Но Татьяна… Неужели и она поддалась его чёрному гипнозу?.. Она не могла, — она была рассудительной женщиной, она всегда смеялась над Ньюкантри, всегда, — то есть, в те редкие минуты, когда он случайно оказывался у неё перед глазами. И если теперь она визжит от восторга в общем истеричном хоре, значит, правды в мире нет. В порыве безумия я схватил Таньку за руку и потащил в курительную комнату.
— Олег! — крикнул я, возможно, слишком громко. — Тут с тобой познакомиться хотят! Вы, правда, уже знакомы, но ради такого случая можно повторить. Вот. Это Татьяна… Как бишь, фамилия-то твоя? — всё время забываю… Медникова. Не помнишь её?
— Ха! — рявкнул Ньюкантри, круто обрывая разговор. — Повесить того мужчину, который забудет такую женщину! Татьяна! Я мечтал о вас все эти годы!
Страшно довольная, красная от счастья Танька чинно пожала жирные пальчики Ньюкантри.
— По старой дружбе! — рычал Ньюкантри, стискивая её в объятьях. Что-то медвежье появилось в его голосе, какой-то раскатистый рык, — прежде я этого не замечал. — Муж не обидится, что я с тобой эдак, а? Его тут нет? Что? Вообще нет? Ну, тем лучше, тогда я тебя и поцелую заодно! И ещё раз, пожалуй! Пусть будет стыдно тому, кто подумает о нас плохо: перед вами просто встреча старых однокурсников! Я Татьяну не видел, — эх ты, ёлки-палки, сколько лет! И не переставал помнить о ней! Спать ложусь, — думаю: как там наша Танечка? Просыпаюсь, — первая мысль: а что же Танюша? Ха! Ха!
Танька смеялась и плакала. Вид у неё был такой, словно сбылась её заветнейшая мечта, и я даже подумал: а в самом деле… почём мне знать… может быть, она и вправду только об этом и мечтала? Что мы вообще знаем о своих жёнах? Покойный Вася в своё время свалился мне как снег на голову, — я и представить не мог, что меня ждёт такой сюрприз. Собеседники Ньюкантри с замредактора во главе, поначалу неприятно поражённые заминкой в беседе, теперь подобострастно захихикали и принялись похлопывать Олега по плечам: мол, дело хорошее, дело молодое, — как говорят французы, большому коту большую крысу, — а кому же и предназначалась стрельцовская весёлая вдова, наша местная Ганна Главари, как не звезде вселенской величины, Олегу Васильевичу Новосёлову-Ньюкантри!.. Общество плавно перетекало из танцзала в курилку, чтобы порадоваться за старых однокурсников, так счастливо обретших друг друга.
Какое существо стояло рядом со мной и о чём-то меня вопрошало. Не без усилия отвёл я глаза от Татьяны и взглянул на это создание. Оно, кажется, было женщиной и, кажется, чего-то от меня хотело.
— …я говорю, белый танец объявили… Вы не танцуете?.. Извините, пожалуйста…
— Ещё как танцую! — бодро ответил я и утащил существо в соседнюю комнату. Здесь две-три пары в табачном дыму вели непростые беседы друг с другом, делая вид, что танцуют. Я принялся топтаться по кругу, волоча за собой хрупкого гномика в незабудковом платье.
— Вы меня не помните? — бормотал гномик. — Мы ехали в автобусе вместе… Из Ленинграда… простите! то есть, конечно, из Петербурга… всё время путаю, такая тупая… Вы ещё говорили, что работали у Шорохова в «Нокауте»… Я тогда не вспомнила вас, перепутала… Вы, наверное, обиделись на меня… такая тупая… А сейчас я вспомнила… то есть, не сейчас, а тогда ещё, в автобусе… но не решилась сказать… Вы делали серию репортажей о Кунсткамере, когда оттуда бронзовые статуи украли… Верно? Ой, как здорово!
Теперь я вспомнил её. Да, в самом деле — автобус, две дамы… Не думал я, что она окажется такой маленькой, — на сиденье это было незаметно, — вот только как же её зовут? Она что-то ещё говорила, — о каком-то моём однокласснике, о том, что она — его сестра, что она помнит меня со школьных лет, видела как-то на лыжных соревнованиях…
— Тебя зовут-то как? — перебил я её в тот самый миг, когда она готовилась рассказать что-то интересное.
— Надя! — пискнула она. — Надежда! А вас? Я такая тупая: мне и брат говорил, и Новосёлов вас представлял, а я и не запомнила… Это я от нервов забывчивая становлюсь…
— Да какая разница… — сказал я, пытаясь разглядеть, что происходит в курилке.
— В каком смысле, разница? — огорчилась она. — Вам всё равно, помню я ваше имя или нет?
— Да нет, не в этом дело… Я хотел сказать: какая разница, кто я такой, — кому это интересно… Один из многих, ничем не примечательная личность… Вовсе не обязательно знать моё имя, не стоит загромождать память подобным хламом… — бубнил я, сам плохо понимая, что мелет мой язык. Гораздо больше меня волновало другое: когда кончится эта невыносимая музыка, и я смогу вернуться к своим милым сокурсникам?.. Собственно, я мог это сделать прямо сейчас, но дурацкие условности мешали мне ни с того ни с сего прервать танец с Надеждой. А она, бедная, совсем скисла от моих слов и теперь тоже не горела желанием кружиться по залу.
— В общем, всё понятно, — сказала она мрачно. — Знаете, животное такое есть «тупайя»? В Африке живёт. Видимо, я от него происхожу.
— Надя, извини, меня там, кажется, зовут! — сказал я и, беспардонно бросив её посреди зала, побежал в курилку. На пороге обернулся к ней, покаянно прижал руки к груди: — Срочное дело! Никак не могу! Ну, извини!
Она сосредоточенно рылась в сумочке и на меня не посмотрела. В курилке не было ни Новосёлова, ни Татьяны. «Где они?!» — спросил я у замредактора, но тот взглянул на меня как на сумасшедшего:
— Откуда мне знать? Это уж их дела… — и отвернулся, продолжая беседу с игуменом Авраамием. «Вот так штука — их дела…» — бормотал я, пробираясь к выходу. «Их, значит, дела… Ну, ладно, вспомним тот свадебный поединок… Самое время… Долго я его терпел… Магистр серо-бурой магии… Инопланетянин доморощенный… Да где же они?!» Парочка однокурсников словно в астрале растворилась: их не было ни в одной из редакционных комнат, их не было во дворе, не увидел я их и на улице, — а ведь не могли они далеко уйти, не могли, даже если бегом бежали, я же их видел всего за минуту до… Я вернулся в редакцию и, кашляя в удушливых табачно-парфюмных облаках, вновь принялся осматривать комнату за комнатой. Кого-то я толкал, кому-то наступал на ноги, а пробегая по коридору, я сшиб с ног Надежду-гномика, — извинился на ходу, помог ей подняться, прислонил к стенке, похлопал по плечу и побежал дальше.
Я снова спрашивал кого-то, снова искательно смотрел в пустые глаза, тряс кого-то за плечи… Только один из вопрошаемых благоволил ответить мне: тощий корреспондентик усмехнулся от уха до уха и заявил: «Они в корректорскую направились… Уединения ищут!» Я бросился искать корректорскую, все указывали мне разное направление, наконец нашёл её, ворвался в тёмную, пустую комнату, начал обшаривать её, точно слепой… Всё бесполезно, — нет их тут, ушли. И тут среди темноты в глаза мне бросился беленький носовой платок, лежащий на полу; я поднял его — дамский носовой платок с розовой окантовкой, совершенно чистый, проглаженный, сложенный вчетверо… Неужели Татьянин? Едва волоча ноги, я выполз в коридор, постоял возле форточки, подышал осенним воздухом и отправился домой, ни с кем не попрощавшись, — и на выходе опять налетел на Надежду.
