После двух часов такой бешеной скачки Остап и Мазепа достигли наконец корчмы. Соскочив с коня, Мазепа бросился в хату с такой поспешностью, что Остап едва поспел за ним. Но в корчме уже не было никого. Тусклый свет каганца едва освещал опустевшую хату с беспорядочно сдвинутыми лавками и столами и загрязненным глиняным полом; жид, очевидно, еще за минуту мирно подсчитывающий за прилавком свою дневную выручку, застигнутый врасплох неожиданными гостями, вскочил с места и застыл в своей позе с выпученными от ужаса глазами, устремленными на ворвавшихся в хату казаков.

Мазепа остановился.

– Где же он?.. Здесь нет никого?.. – произнес он, задыхаясь, и устремил на Остапа взгляд, полный ужаса и ожидания.

На лице Остапа отразилась досада.

– Должно быть, уехал.

– Куда же?! Куда?!

– А кто его знает?

– И ты не спросил?.. Ты не спросил, куда он едет?.. Зачем здесь?..

– Гм!.. – Остап замялся. – Да ведь я только и вспомнил про кольцо, подъезжая к Чигирину.

– Ну, хоть имя его, – продолжал Мазепа с возрастающей тревогой в голосе, – имя, как его зовут?

– Да, имя… опять-таки… – Остап смущенно мял в руках свою шапку. – Ей – богу, не догадался тогда спросить.

– О! Господи! – вскрикнул с отчаяньем Мазепа, опускаясь в изнеможении на лаву. – Ты, Остапе, убил меня!

Остап стоял перед ним растерянный, смущенный: ему самому было невыразимо досадно, что отысканная нить оборвалась теперь так неожиданно. Но что же мог он сделать? И кто мог предположить, что разгулявшийся казак уедет так скоро отсюда.

При первых словах Мазепы у жида отлегло от сердца. Было видно, что примчавшиеся сюда казаки не имели в виду грабежа. Притом же он сразу узнал Остапа и догадался, что в этом неожиданном появлении скрывается что-то достойное внимания, а потому и принялся с интересом следить за происходившей перед его глазами сценой.

После нескольких фраз, брошенных при нем растерянными гостями, чуткое сердце шинкаря наполнилось сладостным предчувствием: этот, знакомый ему уже казак не мог дать ни одного толкового ответа на вопросы своего господина, а так как вельможный пан что-то слишком заинтересован пировавшим здесь, в шинке, незнакомцем, то, очевидно, обратится с допросами и к нему, шинкарю, а тогда уже, наверное, несколько блестящих червончиков перепадет в его карман.

Между тем Мазепа сидел на лаве, опустивши голову, неподвижный, совершенно убитый неудачей. Но вот он снова поднялся с места.

– Постой, скажи, – обратился он к Остапу тем же взволнованным, непослушным голосом, – давно это было?

– Да так, часа три тому назад, покуда я съездил в Чигирин и вернулся сюда назад.

– Когда же тот уехал?

– Да вот шинкарь…

– Гей, жиде, сюда! – крикнул Мазепа, оглянувшись по указанному Остапом направлению.

Жид, только и поджидавший этого возгласа, стремительно бросился из-за прилавка к Мазепе.

– Что прикажет ясновельможный пан? – произнес он подобострастно, перегибаясь вдвое перед Мазепой и целуя полу его жупана.

– Ты знаешь этого казака, который гулял здесь у тебя в шинке?

– Ой, нет, ясновельможный пане, не знаю! Он нездешний, я его видел в первый раз.

– Не слыхал ли хоть, как его звали товарищи? Ведь с ним было несколько казаков.

– Ой, вей! Как же они звали его? Один звал паном-братом, другой – паном добродием.

– Ну, а куда они едут, зачем приехали? Они ничего об этом не говорили?

Жид печально закивал головой.

– Нет, ясновельможный пане, они ничего об этом не говорили.

– Стой! Это ты уже знаешь, когда уехали они?

– Да вот сейчас, как пан со своим товарищем, – шинкарь указал глазами на Остапа, – выехали из корчмы, так и они велели седлать своих коней и поехали себе тоже.

– А куда поехали, в какую сторону?

– Вон по тому, по Киевскому шляху.

– Да ведь там дорога делится и на Черкассы, и на Корсунь, и на Жаботин… О, проклятье, сто тысяч проклятий! – проскрежетал Мазепа, впиваясь пальцами в волосы, и зашагал в волнении по хате.

Что было делать? Куда броситься? Где искать их?

Три часа… Каких три? Больше: четыре, пять! За это время можно было далеко ускакать, а если он с Остапом бросится наобум и примет еще ложное направление в своих поисках, то утеряет незнакомца навсегда. Но как же принять правильное направление? Ни имя незнакомца, ни цель его путешествия, ни дорога, по которой он отправился, – ничто, ничто неизвестно ему!

Мазепа чувствовал, что он задыхается от волнения; кровь приливала ему к лицу, она стучала словно молотом в висках и жгла его глаза. Известие о кольце в одно мгновение сорвало струп с его раны и наполнило все его существо бушующим огнем. Как безумный, летел он сюда, чтобы увидеть поскорее этого незнакомца – и вот не застал никого! О, проклятье! «Тысяча тысяч проклятий!» – шептал он про себя, сжимая руки: само пекло не могло подшутить над ним хуже, указать на минуту след к розысканию Галины и тут же вырвать ее, вырвать навеки из рук! Мазепа чувствовал, что если он теперь утеряет след этого незнакомца, то способен лишиться от бешенства рассудка.

И жид, и Остап встревоженно следили за ним.

Мазепа остановился перед Остапом и жидом; лицо его было страшно, волосы всклокочены, глаза воспалены.

– О чем говорили они? Все, все, каждый пустяк, до последнего слова вспомните! – произнес он сухим, словно осипшим голосом.

– Да что же он говорил? О том, что набег сделали белогородские татары, хвалил гетмана за союз с султаном, пил за его здоровье… – ответил сразу Остап.

– Ой, вей! – жид сморщился, причмокнул и покачал с сомнением головой. – Не хотел бы я, вельможный пане, чтобы меня так хвалил кто-нибудь за мою горилку, как он хвалил ясновельможного гетмана нашего за союз с султаном. За каждым его словом поспольство кричало все больше и больше… Ой, вей! Я думал, что они сейчас подымут бунт.

– Это правда, – согласился и Остап, – он-то и хвалил, да как-то оно не дуже добре выходыло.

– И когда наши казаки уехали, он тоже поспешил из корчмы? – произнес оживленно Мазепа.

– Так, так, ясновельможный пане, немножко обождал и сейчас сам собрался.

На мгновение Мазепа опять задумался, мысли его понеслись с лихорадочной быстротой. «Итак, незнакомец старался, очевидно, возбудить народ против гетмана; он говорил о том, что набег сделали белогородские татары, он говорил о турецком союзе. Ясное дело, он хотел возбудить народ.

Когда Кочубей с Остапом выехали, этот человек, испугавшись того, не проговорился ли о чем-нибудь, также поспешил убраться из шинка.

Нет сомнения, это казак из какого-то враждебного лагеря. Но от кого? Суховеенко теперь совсем ничтожен. Многогрешный?.. Но нет, из слов Марианны видно, что он не стал бы бунтовать здесь народ. Так кто же остается? Ханенко! Да, один Ханенко. Итак, этот казак – его клеврет. Но какое же отношение он имеет к Галине? Каким образом очутилось у него ее кольцо? Каким образом? Да ведь Галину украли татары; Ханенко в союзе с татарами, а этот казак – его доброчинец, он мог украсть ее, купить, выменять… Мог получить в подарок от какого-нибудь мурзы!.. Отыскать его, отыскать во что бы то ни стало! – Мазепа сжал себе до боли руки. – Зачем же он прибыл сюда? Ведь Ханенко теперь сносится с Москвой, – тогда бы он ехал левым берегом. А может быть, он хочет здесь бунтовать народ? Но к чему? Ведь Ханенково дело на этом берегу совсем пропало; и Умань отложилась, и… – Мазепа схватился рукой за лоб и нахмурил брови. – А может, Ханенко затевает что-нибудь новое? – В памяти Мазепы промелькнул рассказ Кули о встрече с каким-то ханенковским доброчинцем… – опять, и здесь тоже. Нет, нет, должно быть, Ханенко затевает что-либо новое. О, если бы знать что, тогда бы можно было узнать и путь этого незнакомца! Поймать бы хоть нить, но как?»

– А больше, вспомните, больше ни о чем не говорил он? – произнес Мазепа, обращаясь разом и к Остапу, и к жиду.

Остап угрюмо молчал; Мазепа перевел свой взгляд на жида.