«Фу, как низко я пал, столкнувшись с этой шлюхой, как испачкался! Словно одурманил меня кто, когда я читал о ее жалкой жизни». Мартыньш растирал щеки и пил воду из-под крана, не опасаясь ни вирусов, ни бацилл, всяких там кокков и стафилококков. Ну и пусть! И черт с ним! Лучше умереть, чем попасться на крючок к такой…

— Какой ты бледный! — воскликнула коллега, протягивая ему чашку кофе.

— Ты случайно не болен? В Архиве всегда так сыро, — вторая приложила прохладную ладонь к его лбу. — Да нет, не похоже.

Коротко и нехотя Мартыньш рассказал, что произошло, и стыдливо добавил:

— Если мне известно, что женщина занимается чем-то подобным, я даже и разговаривать с такой не могу.

— Мартыньш, а что если бы ты всего этого не знал? — спросила третья, которая за все время не проронила ни слова.

— Ну, знаешь ли, — огрызнулся обозленный Мартыньш, но, конечно же, к коллеге никакого зла он не испытывал.

Получив в лаборатории фотографию, Мартыньш вложил ее в розовый конверт, купил букет белых роз и отправился в дом юбилярши.

Да, вот с такой женщиной, какой была сестра его бабушки мадам Жения, да, рядом с такой женщиной он чувствовал бы себя достойным звания человека. Она всегда молча улыбалась и ласково разговаривала со своим внучатым племянником обо всем на свете — об учебе, литературе, истории, даже о политике и стране своей воплощенной юношеской мечты — Франции. Только не о ссылке и не о Сибири. Или очень уклончиво, как, впрочем, все, кто оттуда вернулся.

Толпа родственников и гостей шумно приветствовала вошедшего, и мадам Жения искренне поблагодарила за подарок и цветы. По ее изборожденному мягкими морщинками лицу скатилась слеза благодарности и удивления, но поскольку она была настоящей дамой, то взяла себя в руки. Гости от всей души поздравляли седую именинницу, произносили красивые слова о фотографии ее юности. Якобы она ничуть не изменилась, только вот волосы из золотистых стали серебряными.

Внуки распевали песенки, все весело аплодировали, и Мартыньш постепенно приходил в себя и все более сживался с ролью «гвоздя программы» компании. Звучал веселый смех, звенели бокалы, когда, кажется, отец Мартыньша, продолжая разговор, воскликнул:

— …нет, нет. Феллини в своем фильме «Амаркорд»… да? Это был «Амаркорд», да? Вспоминая о своем детстве, о любви-дружбе, вспомнил и спасшую городок «Лисичку». Или что-то в этом роде. — Родственницы спрятали улыбки в бокалах, а Мартыньш почувствовал, что все съеденное, словно медвежонок коала, карабкается вверх по пищеводу, как по скользкому стволу эвкалипта. Мартыньш влетел в туалет, захватив с собой стакан с водой. Выпил воду и готов был все извергнуть из себя, но вверх уже ничто не поднималось — ни шерсть, ни пища.

Ну и денек выдался!

Возвратившись к гостям, Мартыньш включился в популярную словесную игру, когда участники называют слово, начинающееся с одной и той же буквы, а тот, кто не смог назвать слово, оставлял залог, который потом должен был выкупить. Игра была в самом разгаре и, казалось, все известные слова на букву «Ф» уже были произнесены, и дочь мадам Жении, двоюродная сестра мамы Мартыньша, тетушка Эдите, пыталась произнести букву «Ф» подряд со всеми гласными, чтобы слово как бы само возникло на языке:

— Фа-а-а-фе-е-е-… — под ее приятные речитативы гости уже потирали руки, предвкушая момент получения залога, как вдруг Мартыньш, сердце которого трепыхнулось, как головастик, вытолкнул изо рта большую лягушку:

— Фекления!!!

Играющая громко поцеловала племянника.

— Дорогой, слово это спасло мою честь, мне не придется отдавать залог! — радостно захлопала она в ладоши, и по ее ухоженным рукам никто бы не сказал, что ей уже за пятьдесят.

Раздался звон разбитого стекла. Мадам Жения потеряла сознание и тяжело осела на пол. Воды! Врача! Таблетки! Откройте окно!

Врач нашелся среди гостей, воду принесли, таблетки тоже и широко распахнули окна. Мадам Жению уложили на ее диванчик. Обложенная со всех сторон мягкими подушками, она спустя минуту уже просила не обращать внимания, как сказала сама, на старую, упившуюся старуху, и перепуганные гости, несколько успокоившись, покинули ее комнату.

— Мартыньш, детка, задержись на секунду! — мягко попросила мадам Жения. — Скажи, пожалуйста, как ты догадался произнести это имя?

Успокоенный ласковым тоном и теплым взглядом тетушки, Мартыньш принялся бормотать что-то насчет «случайно», насчет золотых крыльев свободной мысли и русских довоенных фильмов по Останкинскому телевидению, однако мадам Жения крепко держала взмокшую от волнения руку юноши:

— Не лги, не пытайся меня обмануть. Как ты узнал о ней?

— Так получилось…

— Где?

— …в Архиве. Ее паспорт лежал как раз перед вашими.

— Фекления… Фекления… — нежно произнесла мадам Жения словно бы про себя, уносясь на волнах памяти. — Кайдарцева Фекления Прохоровна, да?

— Да, — с усилием вытолкнул Мартыньш и почувствовал удивительный покой, исходящий из твердой ладони тетушки.

— Вы ее… эту Феклению, знали? — словно сбрасывая тяжелый камень, выдохнул Мартыньш.

— Да. Она спасла всю нашу семью, Мартыньш. Всех, а не только Эдите в этой сегодняшней игре, — глаза тетушки увлажнились. — Она спасла нас всех в той игре, что зовется жизнь…

Неподдельная нежность, которая, Мартыньш это чувствовал, исходила от милой старушки, заставила его задать вопрос:

— Но вы же знаете, чем она, если можно так выразиться, занималась?

— Да!!! Да!!! Да!!! — с невиданной энергией старая дама сжала ладонь Мартыньша. — Все в жизни игра, мой сын.

— Вы с ней, с этой Фекленией, были знакомы?

Мадам Жения заговорила не сразу:

— Хорошо, я расскажу тебе, но, Мартыньш, ты должен молчать об этом всю свою жизнь, вот когда умрешь и встретишься с нами со всеми, тогда и сможешь рассказывать о том, что случилось давным-давно, — произнесла она строго, в нехарактерном для нее патетическом тоне. — Все вы напичканы предрассудками, как прокисшие эмансипатки, — она хитровато прищурилась и улыбнулась та-а-кой улыбкой, что Мартыньш не понял, где видел такую улыбку и такой взгляд.

— Встретились мы 14 июня, в Торнякалнсе, в вагоне для перевозки скота. Хилдегарде ждала ребенка. Эдите, которой едва исполнилось два года, только начала лепетать, а Эдмунд все время молчал и тупо глядел в пол. Нас оттеснили к параше.

— Что такое параша?

— Отхожее место, нечто вроде того, если это можно так назвать. Обо всем этом можешь прочитать в воспоминаниях, написанных слезами и кровью сердца.

Мы уже неделю были в пути, неизвестность породила апатию, всех охватило полное равнодушие к происходящему. Запасы еды таяли, хоть мы и экономили. Эдмунд все время шептал, что хочет есть, а Эдите сосала большой палец. И тут твоя бабушка собралась рожать. — Все это мадам Жения произнесла совершенно монотонно, точно так же, если бы сказала «Сегодня дождя не будет».

— Хилдегарде приготовилась к смерти, — точно таким же ничего не выражающим голосом продолжала она и посмотрела Мартыньшу в глаза.

— Как к смерти?

— Ну, так — она думала, что ребенок не выживет, жизнь для нее утратит смысл, ее Яниса арестовали так внезапно, что они даже не простились.

Так вот, когда она уже совсем измучилась и даже другие женщины устали от ее стонов и причитаний, к нам подошла красивая, начавшая уже увядать рыжеволосая женщина, но глаза ее по-прежнему оставались живыми. Она была одна, заботиться ей было не о ком.

— Меня зовут Фекления. Я тебе помогу. Ничего не бойся. Я сама себе аборты трубочкой делала, а уж роды-то — сущие пустяки!

— Бессмысленно, он не выживет, — безжизненным голосом ответила Хилда.

— Вот уж глупая так глупая! — засмеялась Фекления и собрала волосы в большой пучок. В ее латышском языке чувствовался сильный русский акцент. Смех заставил женщин, находившихся в битком набитом вагоне, поднять головы. Вдумайся, Мартыньш, в преддверии ада — и живой смех, когда хочется сжаться, исчезнуть с лица земли, чтобы страдания не жгли мозг, сознание и тело.