— Тут и переночуем, если хозяева есть, — сказал Рубанюк.

— Цэ мы одним моментом разнюхаем, — откликнулся Атамась, проворно вылезая из машины.

Наискось через дорогу подполковник заметил толпу и направился к ней…

В середине стояло около десятка заросших, худых мужчин в разномастной одежде.

— Что за люди?

Перед подполковником почтительно расступились.

— Из окружения, — ответил боец в замызганной разорванной подмышкой шинели.

— Откуда? — властным тоном повторил Рубанюк, обращаясь к одному из тех, кто стоял в кругу: он в упор глядел на подполковника светло-голубыми глазами.

— С правого берега.

— С того света, — ухмыляясь, добавил другой, в мятой, маленькой не по голове кепочке.

— Красноармейцы?

— Красноармейцы.

— Что ж это вырядились так, словно старцы с паперти? Командиры есть среди вас? — пристально посмотрев на них, спросил Рубанюк.

— Есть. Лейтенант Малукалов, — откликнулся невысокий изможденный человек с грязной повязкой на глазу. Он чуть выдвинулся вперед.

— Где попали в окружение?

— Кто где. Я из плена. Под Бродами бежал. Лицо лейтенанта было иссиня-желтым.

— Когда через Днепр перебрались?

— Сегодня. Рыбаки подсобили. А то бы снова попались, — ответил за лейтенанта голубоглазый охрипшим, простуженным голосом. Потом заискивающе добавил: — Вы нас до себя в часть возьмите, товарищ начальник.

— А вот разберемся, проверим, как это вы оружие побросали, — холодно сказал Рубанюк. — Там видно будет. Вам дай винтовки — опять покидаете.

Он, раздумывая, оглядел красноармейцев, потом по-командирски властно приказал:

— Лейтенант Малукалов! Назначаетесь старшим. Завтра явитесь ко мне, получите указания. Понятно?

— Понятно, товарищ подполковник.

— Расположитесь до утра вон в той клуне.

Рубанюк повернулся и пошел к машине, провожаемый молчаливыми взглядами.

Атамась успел уже переговорить с хозяйкой хаты. Он помог ее сыну, бойкому подростку, открыть ставни в чистой половине, приготовил воды для умывания.

В хате были в беспорядке свалены на полу мешки с зерном, помидоры, пахло коноплей.

Рубанюк распахнул окно, примостился около него и стал изучать карту с беглыми карандашными пометками.

Возле машины Атамась словоохотливо объяснял хозяйскому сыну, как действует мотор:

— Ось дывысь. Колы ты зразу нальешь соби в глотку пивлитры, то захлебнешься. А выпый по стаканчику, то як раз буде добре. Так и машына… Газувать треба помаленьку.

Через несколько минут он уже вертелся около хозяйки, гремевшей у печи чугунами и ухватами.

Полк прибыл в Северные Кайры к рассвету. Сразу же в переулках задымили походные кухни.

Рубанюк созвал командиров и коротко разъяснил им задачу. Батальон Лукьяновича отправился в плавни, другие два батальона должны были готовиться к обороне на окраине села и вдоль большака. С полудня на рытье окопов выйдут дивчата и подростки.

Для своего командного пункта Рубанюк приказал отрыть блиндаж в саду, с краю села. Тут же поместился и комиссар. Посоветовавшись с ним о вышедших из окружения красноармейцах, Рубанюк приказал Каладзе тщательно допросить их, подозрительных отправить в особый отдел для дальнейшей проверки, а остальных зачислить в строй, — взять на довольствие.

Через два дня приехал член Военного Совета Ильиных. Рубанюк только что вернулся из плавней; скинув сапог, перематывал намокшую портянку. При появлении Ильиных он заторопился.

— Аккуратненько, аккуратненько, подполковник, не спеши, — сказал Ильиных.

Он сел на табуретку.

— Обжился на новом месте?

— Не так, как на старом, но окопы и минные поля уже почти готовы.

— Видел. Я ведь к тебе по особому делу. Рубанюк справился, наконец, с сапогом.

— Ты садись, закуривай, — предложил Ильиных. — Знамя твое полковое отыскалось.

— Знамя?!

Рубанюк с недоверием посмотрел на Ильиных. Лицо члена Военного Совета было серьезно. Да и не мог же он шутить по такому поводу! Но как отыскалось знамя? Значит, Татаринцев жив?

— Уверен был, товарищ член Военного Совета, что знамя уцелело, — радостно сказал Рубанюк, поднимаясь с табуретки. — Но где нашлось?

Ильиных внимательно смотрел на его взволнованное, сияющее лицо.

— Братья есть у тебя?

— Два.

— Большие?

— Один еще мальчонка, другой — взрослый, Тимирязевскую академию закончил, — ответил Рубанюк, не понимая, какое это имеет отношение к знамени.

— Его не Петром зовут?

— Правильно, Петром.

— Ничего о нем не знаешь?

— Нет.

— Ну, так я, тебе расскажу. Ты не делай таких глаз, сейчас все уразумеешь.

Ильиных глубоко затянулся. Понимая состояние Рубанюка, он поспешил пояснить:

— Жив, жив твой брат. Только в Москву, в госпиталь его отправили на санитарном самолете. С ногой что-то…

— А откуда вы знаете, товарищ бригадный комиссар?

— Сейчас, не волнуйся… Вышел из окружения. Это он вынес твое знамя. Оно у нас, в штарме. Татарцев, что ли, передал ему.

— Татаринцев — мой штабной командир.

— Вот. Татаринцев этот умер там же, в окружении, а знамя вынес твой брат.

Более подробно о том, как Петро перебрался через линию фронта и каково сейчас его состояние, Ильиных сказать не мог; знал лишь, что подобрали его, раненого, в какой-то части. Там, по настоянию Петра, наведи справки, разыскали штаб армии.

В блиндаж вошел Путрев.

— Знамя наше нашлось! — сообщил ему Рубанюк радостно.

Ильиных поднялся. Перед, тем как оставить блиндаж, он сказал:

— Брата твоего, Иван Остапович, Военный Совет решил к награде представить. Полагаю, возражать не станешь? Реляцию для Москвы уже подготовили. Присвоили ему также звание старшего сержанта.

Рубанюк проводил Ильиных до машины, потом вернулся.

— Надо будет Татаринцевой сообщить о смерти мужа, — сказал он комиссару.

Путрев отсоветовал:

— Придет еще время разбираться, кто уцелел, кто погиб. Женщина успокоилась, живет надеждой, ну и пускай.

Но Алла узнала обо всем сама. В тот же день поздно вечером она стремительно вошла в блиндаж. Не здороваясь, коротко спросила:

— Верно все о Татаринцеве, товарищ подполковник?

Рубанюк переглянулся с Путревым и нетвердо спросил:

— Что именно?

— Гриша погиб? Ведь я все знаю. Зачем скрываете?

— Да, Алла, — печально произнес Рубанюк. — Но умер ваш муж героем.

Губы Татаринцевой дрогнули. Ничего не сказав, она вышла из блиндажа.

Восьмого сентября гитлеровцы начали усиленный артиллерийский обстрел рубанюковского участка. Огонь не прекращался почти двое суток.

К исходу второго дня на командный пункт прибежал лейтенант Румянцев. Рука у него была наскоро забинтована.

— По поручению комбата Яскина, — доложил он, тяжело дыша. — На дороге из Завадовки появилось несколько немецких броневиков. Меня с разведкой обстреляли. Связь порвана. Вот, — показал он забинтованную руку. — Ранило. Остальные убиты.

— А вы, лейтенант, успокойтесь, — сказал Рубанюк. — Странно было бы, если б фрицы перед нами не появились.

В блиндаже, кроме командира полка, находились Каладзе и Путрев.

Каладзе вызвал к телефону Лукьяновича и нервно закричал:

— Почему взвод не выслал для охраны «Вишни»? Ты что, ребенок? Не понимаешь? Хочешь полк без «Вишни» оставить?.. Знать не знаю… Нету твоего Ореховского!

В трубке дребезжал голос Лукьяновича, но Каладзе не стал его слушать и яростно швырнул трубку.

— Ты поспокойней, поспокойней, капитан, — заметил ему Рубанюк, поднимаясь. — Комиссар, я пошел к Яскину. Ведите, лейтенант.

Путрев задумчиво побарабанил пальцами по столу и поднял глаза на Каладзе.

— Как вы, капитан, — проговорил он, — бранитесь! Прямо слушать страшно. Не годится. На месте Лукьяновича, я подумал бы: «Нет, это не я виноват, это у Каладзе такой характер горячий». Приказывайте спокойно, но веско. Берите пример с командира полка.