— Один день, может, и налепят.

— Это не тот… не конбайн.

— Чтоб тыщу? Да ни за что не поверю, хоть убейте!

Бутенко слушал, улыбаясь.

— Все наговорились? Теперь расскажи, председатель, как все-таки вяжут по тысяче. А я пока водички попью. Найдется у вас водичка?

— Там квасок яблочный в сулее, — сказала мать Федора Лихолита.

Наполнив кружку, она поднесла Бутенко.

Бабка Харитина шутливо упрекнула:

— Это зазря, свахо, угощаете. Они еще не заработали… — И другим, уважительным тоном добавила: — Пейте на здоровьичко.

— Квасок ширяет в носок, — отведав холодного кисловатого напитка, ответил шуткой Бутенко. С жадностью допив, заверил: — Сейчас мы отработаем. За нами не пропадет.

Он снял пиджак и, закатав рукава косоворотки, предложил:

— Давайте попробуем. Мы с председателем, так и быть, сядем на лобогрейки, а вы вязальщиц побойчее выставляйте.

Он пошел к лобогрейке и на первом же круге удивил всех. Валки у него ложились аккуратно и ровно, вязать было легко.

— Гляньте, бабы, — обратила внимание Харитина, — лучше, чем у нашего Андрюшки, ровней.

— Учитесь, — порекомендовал Петро Гичаку и другому лобогрейщику, деду Даниле Черненко.

— Ну-ка, покажи класс, председатель! — подзадорил Бутенко Петра, поровнявшись на втором круге. — Покажи гвардейскую хватку.

Петро, зашагав ко второй лобогрейке, повел плечами, расправляя их, молодцевато поплевал на ладони. До отъезда в Тимирязевку его не раз премировали как одного из лучших косцов колхоза. И сейчас Петро управлялся искуснее, нежели Бутенко, и, проработав с час, накосил немало.

Но, когда он соскочил с сиденья, на спине и подмышками у него темнели большие пятна от пота, губы пересохли, на дрожащих ладонях вспухли багровые рубцы.

— Без привычки тяжеловато, — признался Петро, передавая вилы Гичаку.

— Нет, ловко у вас получается, — сказал тот.

Старухи долго приноравливались вязать по-новому, дело у них шло туго, и Бутенко, понимая, что мешать им не следует, сказал Петру:

— Давай, председатель, вон под копной полежим. Начальству тоже положено отдыхать.

Он расстелил в тени, возле копны, свой дождевик, положил под голову пиджак и с наслаждением растянулся.

Петро прилег рядом. Отсюда далеко были видны поля колхоза, крыши Чистой Криницы, сторожевая вышка, правый берег Днепра с дубняком, вербами и осокорями.

Петро глядел, как невдалеке, у кустов придорожной полыни, вились дрозды. Старики в широкополых соломенных брилях выпрягали коней и собирались полдничать. И вдруг, без всякой связи с тем, что видел перед собой, он вспомнил о фронте.

Какая здесь тишь! Словно и нет уже на земле войны, с ее взрывами, полыхающими пожарами. Прошла с какой-то девушкой к полевому стану Полина Волкова; обе оживленно жестикулировали. Их обогнал на велосипеде Яков Гайсенко и, обернувшись, крикнул что-то, видимо озорное, потому что. Волкова погрозила ему кулаком.

Провожая ее глазами, Петро вспомнил, как накануне, перед вечером, он увидел ее с малышами у въезда в село. Волкова сидела на траве с огромной охапкой полевых цветов на коленях и надевала пышный венок на голову самой маленькой девочке. И у нее самой и у девчушки были такие счастливые лица, что Петро, любуясь, остановился. «Вот за это, за ребятишек, стоило воевать, терпеть фронтовые лишения и невзгоды», — подумал он тогда.

«А все-таки зря я не поехал в райвоенкомат, — неожиданно подумал он. — Сейчас бы переосвидетельствовали, здоровье улучшилось».

— Ах, и расчудесно! — бормотал между тем Бутенко. — Всю жизнь под копной пролежал бы!

Петро поглядел на него с усмешкой: это Бутенко-то смог бы спокойно лежать!

А секретарь райкома на какой-то короткий миг отдался дреме, даже легонько всхрапнул. Но в следующую же минуту он приподнялся, сорвал побег повилики с розовыми цветочками и, зажав его потрескавшимися губами, сказал:

— Ну, докладывай, председатель, чем занимался эти дни. Какие у тебя тормоза, скрипы, помехи?

— С движком у нас плохо, — ответил Петро и сел, поджав под себя ноги. — Завтра молотить, а старый движок подводит. Гайсенко замучился с ним.

— Возьмешь у сапуновцев. Я уже договорился с ними, у них два запасных, — ответил Бутенко так быстро, будто просьбу Петра он предвидел давно. — А у вас они просили саженцев.

— Это батько даст сколько угодно.

— С движком кончено. Ну, а чем занимался эти дни? Делись опытом.

Петро добросовестно, не обходя и мелочей, рассказал о первых шагах своей председательской деятельности.

Бутенко вначале прерывал его вопросами, вставлял замечания, а под конец Петро увидел, что глаза у него закрыты, ресницы подрагивают.

Петро, стараясь не разбудить его, тихонько приподнялся, и в эту минуту Бутенко вынул вдруг из кармана трубку и, нащупывая кисет, сказал:

— Взялся ты горячо, но не совсем правильно. Распыляешься…

Набивая трубку, он облокотился на сложенный пиджак; крошки самосада посыпались на брюки, на дождевик, но ему не хотелось менять позу. Он все-таки за последние дни сильно устал.

— Сам ты везде не поспеешь, — продолжал Бутенко, закуривая, — хоть и автомобиль тебе дать вместо велосипеда. Представь себе председателя, который начнет обходить хаты всех лодырей…

— Эта Федосья Лаврентьева не лодырь.

— Я о системе говорю, а не об исключениях. Создай себе надежную опору, актив, укрепи авторитет бригадиров. Я бы лично начал с этого. И совершенно незачем руководителю колхоза самому бегать, скажем, к кузнецу, проверять, выполнил или не выполнил, он твое распоряжение. Мелочь? Нет, опять-таки речь идет о системе, о принципе. Кузнец твой, или плотник, или другой колхозник привыкнут к мысли, что председатель не верит в своего завхоза или бригадира. А будем говорить прямо: в колхозе все немножко разболталось, тут придется подвинтить шурупчики покрепче…

Бутенко вдруг спохватился:

— Я тебе, кажется, слишком элементарные вещи разжевываю.

— Нет, слушаю вас, Игнат Семенович.

— Я хотел бы еще послушать тебя, — сказал Бутенко, делая ударение на слове «тебя». — Твои планы, думы твои… Ну, закончите уборку, вспашете, посеете, дальше что?

Ожидая ответа, он занялся своей трубкой.

— Дырок в колхозе столько, что, честно признаюсь, не знаю, за что в первую очередь и взяться.

— А знать положено.

— Строиться нужно. Полевых таборов нет, амбары худые, фермы надо возводить новые, клуб необходим. А главное, до зарезу нужна электростанция. Я уж не говорю о том, что почти все хаты нуждаются в серьезном ремонте. Потихоньку примемся за все это.

— Езди потиху, не будешь знать лиха? Так? — Бутенко решительно повел рукой, словно отрезал. — Не годится! Эта премудрость, дорогой академик, нам не годится. Вот если бы ты сказал: «Хочу строить быстро, строить фундаментально, прочно, красиво», к пользе и славе российской, как когда-то говорил Михайло Васильевич Ломоносов; вот если так строить, тут и я и райисполком тебе первые помощники.

Петро невольно вспомнил, как стараются колхозники раздобыть лишнюю тяпку, ссорятся из-за ведерка, топора. Вон Сашко́ изловчился делать проволочные гвозди, так ему проходу не дают: «Сашуня, сердце, одолжи десяточек, до зарезу нужно!» А тут, не говоря уже о генераторе и моторах, потребуются десятки лопат, ломы, пилы, топоры, бестарки, носилки.

Но в воображении Петра встали электрифицированные молотильные тока, фермы, радиоузел, поливные установки на огороде и в саду. И свет, свет далеко вокруг…

— Мы с электростанции начнем. Кое-что все-таки от нее осталось. Пять моторов Кузьма Степанович успел в землю закопать.

— Абсолютно правильно. Но не «потихоньку». К весне, никак не позже, она должна дать ток.

— Людей потребуется очень много. Плотину привести в порядок — и то… Транспорта сколько! Нет ни турбины, ни генератора, ни электропроводов.

Оба на минуту задумались. И Петру и Бутенко было совершенно ясно, какие трудности возникнут перед Чистой Криницей, если взяться за строительство.