— Приказал, товарищ полковник.

— Девушек устроил хорошо?

Каладзе поморщился:

— Устроил… Секретаря партбюро пришлось переселить. А вообще, товарищ полковник, что я делать с ними буду? Мне солдаты нужны, а не…

— Хорошо! Отдадим Сомову, — предостерегающе сказал Рубанюк. — Потом просить станешь — не дам.

— Будут только передний край мне демаскировать.

— Вишь! Требуешь людей, а смотри-ка, батенька, какой разборчивый, — разведя руками, сказал Рубанюк. — Они школу специальную закончили. Где ты таких получишь? И ты страху на них не нагоняй. Пороху они, насколько знаю, еще не нюхали.

Он встал, привычным движением провел ладонью по волосам и сказал:

— Ну-ка, Путрев, свяжись с Яскиным, пусть дивчат пришлет сюда, а мы с командиром полка потолкуем…

Девушки прибыли через час. Они вошли чинно и тесно разместились на ящиках, заменявших в землянке мебель. Капитан Касаткин встал у входа.

— Садитесь, капитан, — сказал ему Рубанюк с улыбкой.

Мария во все глаза глядела на командира дивизии. Узнав, что фамилия командира дивизии Рубанюк, она весь день с нетерпением ожидала встречи с ним. «Как поразительно похож командир дивизии на Петра, когда улыбается, — невольно отметила она. — Конечно, это родной брат Петра!»

— Кто же у вас старший? — спросил Рубанюк, и взор его задержался почему-то на Марии.

— Шляхова старшая, — ответила она и оглянулась на Сашу.

Шляхова встала. Пристальные, испытующие взгляды командиров смутили девушку, и она, покраснев, села. Мария незаметно толкнула ее локтем. Саша снова поднялась и охрипшим голосом доложила:

— Ефрейтор Шляхова.

Рубанюк смотрел на нее внимательно и добродушно.

— Ну, рассказывайте, как добрались, — сказал он. — На фронте никто из вас раньше не был?

— Нет, товарищ полковник.

— Понятно.

— Коммунистки есть среди вас? — поинтересовался Путрев. — Члены или кандидаты партии?

— Нет, но будут, — уверенно произнесла Шляхова. — Все мы комсомолки.

— И это неплохо…

Каладзе, молча и скептически слушавший краткие ответы девушек на вопросы Рубанюка о снайперской учебе, о Москве, улучил момент и, лукаво поблескивая глазами, задал вопрос Нине Синицыной:

— Вот вы, девушка, можете мне сказать?.. Находитесь в засаде, — Так? Тихо. Никто не стреляет. Пушки молчат, стрелки молчат. Так? Как вы будете пристреливать свою винтовку? Умеете пристреливать?

Нина перехватила его смеющийся, устремленный на замполита — взгляд и, сердито дернув головой, поднялась, нахмурила брови.

— Практическую пристрелку я произведу раньше, — уверенно проговорила она. — Во время артиллерийской подготовки или… когда бойцы стреляют.

— А если они не стреляют? — допытывался все с той же насмешливо-снисходительной улыбкой Каладзе.

— А я их попрошу, они постреляют.

— Как, Касаткин? — спросил Рубанюк.

— Выход правильный, товарищ командир дивизии. Я так часто делаю.

— У меня еще вопрос, — не сдавался Каладзе. Он обежал глазами сосредоточенные, напряженные лица девушек. — Вот вы, — кивнул он Клаве Марининой. — Ваша огневая позиция выше цели. Например, на горке. Влияет это на дальность полета пули?

— Где это ты горки здесь нашел? — вмешался Путрев.

— Ничего, я отвечу, — сказала Клава.

Она, искоса поглядывая на капитана Касаткина, неторопливо, с видимым удовольствием рассказала, как определяется угол прицеливания, в каких случаях происходит перелет или недолет пули.

— Разрешите, товарищ командир дивизии? — Мария встала, слегка побледнев. — Может быть, нехорошо, но я скажу… Наши курсы красным знаменем награждены. От ЦК комсомола… Именное снайперское оружие у нашей старшей… За отличную стрельбу… Почему же товарищ майор все время усмехается недоверчиво? Проверьте практически, что мы знаем…

Каладзе шутливо поднял обе руки.

Блеснув глазами в его сторону, Рубанюк сказал:

— Что ж, справедливая обида. Пожалуй, отправим девушек в полк Сомова. Так, Касаткин?

Каладзе встрепенулся:

— Пушки — Сомову, трофейные автоматы — Сомову… Минометная батарея — Сомову… Нет, Иван Остапович, не выйдет…

Рубанюк засмеялся и погрозил пальцем:

— То-то!..

«Иван Остапович, — подумала Мария. — Ну, ясно — брат!»

Полковник поднялся из-за столика, высокий и плечистый, и, протянув руку, снял с колышка свой полушубок. В эту минуту вошел начальник штаба и доложил, что из батальона доставили перебежчиков. Рубанюк снова повесил полушубок на место.

— Разрешите нам идти? — обратилась к нему Шляхова.

— Пленных еще близко не видели? — ответил ей вопросом Рубанюк. — Оставайтесь. Это особенные. Образца сорок третьего года…

Немцы вошли довольно бодро, приложили руки к пилоткам и застыли. Девушки разглядывали их с нескрываемым любопытством; до сих пор им приходилось видеть пленных только на газетных снимках и в киножурналах.

— Так, значит, надумали кончать войну? — спросил Рубанюк и повторил вопрос по-немецки.

Низенький и тощий солдат с шарфом на шее, радостно кивнув, извлек из-за обшлага шинели пропуск на русском языке и предъявил. Его товарищ, сумрачно отвернув полу трубой брезентовой робы, тоже полез в карман за пропуском.

— Гитлер пльохо, — сказал низенький сипло. Он что-то затараторил, выразительно жестикулируя, тыча грязной рукой в робу товарища, в свои стоптанные башмаки.

Рубанюк, выслушав его, повернулся к начальнику штаба:

— Дайте ему бумагу, карандаш. Он хочет начертить схему огневых точек возле города и расположение складов, офицерских квартир.

Пока немец старательно что-то рисовал, полковник пояснил девушкам:

— Оба из обслуживающей команды. На передовую выгнали их два дня назад. Ругают своих офицеров, генерала…

Немец в брезентовой робе показал на свой воротник, махнул в сторону города:

— Там тьопло… Мьех.

Низенький, тыча карандашом в какой-то квадратик на своем чертеже, яростно требовал:

— Бух-бух!.. Пушка… Самольот… Генерал фон Рамштейн… Квартир… Подвал… бункер… никс… Генерал капут… Казино. Зеке ур официрен тринкен шнапс… Бух, бух!

— Понятно? — спросил Рубанюк смеясь. — Советует накрыть огнем квартиру генерала и офицерское казино. Там по вечерам офицеры пьют…

Немцы дружно закивали.

— Ну, товарищи! — Рубанюк повернулся к девушкам. — Не делайте, конечно, заключений, что все солдаты у Гитлера настроены уже так… Это первые ласточки. А теперь отдыхайте. И… желаю успеха.

— Нас оставят вместе? — задала вопрос Шляхова. — Мы просим.

— Хорошо. Будете в распоряжении капитана Касаткина. При нем не следовало бы говорить, да уж придется… Весьма опытный и умелый снайпер. Прошу, как говорится, любить и баловать.

— Есть! — нестройно ответили девушки.

Когда они вышли, Шляхова сказала Марии тихонько:

— Что ты хвастаться начала? Знамя, оружие…

Мария, пропустив упрек мимо ушей, со вздохом произнесла:

— Лучше б нам не показывали этих фрицев.

— Почему?

— Мне все проще казалось: появится немец, я возьму его на мушку и выстрелю. А теперь перед глазами будут вот эти… Они же не виноваты, что Гитлер погнал их против нас. Подумаю об этом, и рука дрогнет.

Шляхова строго посмотрела в разгоряченное лицо подруги:

— У меня не дрогнет. У фашистов же не дрожали руки, когда они швыряли бомбы на мое Запорожье… На эшелоны с детишками, на госпитали.

Рано утром Касаткин повел девушек в роту.

Шли по негустому, залитому ослепительно яркими солнечными лучами хвойному лесочку.

— Чем не подмосковный бор? — спросил Касаткин, поведя рукой. — Сейчас бы по парочке лыж… И — э-эх!

В лесу действительно было чудесно, тихо. Лишь где-то, севернее, время от времени глухо погромыхивало: «Гу-уу… Гуу-уу…»

Под валенками хрустел снег, с одной ели на другую суетливо перепархивала сорока, и когда она усаживалась на мохнатую, отягощенную снегом ветку, сыпалась серебристая пыльца. Сорока, избочив голову, лукаво глядела на людей, шагающих по тропке, и, дав им приблизиться, с шумным стрекотанием ныряла под опушенные снегом кроны елей, чтобы через мгновенье выпорхнуть впереди.