К машине подошел капитан. Он, видимо, ждал давно и изрядно замерз. Молча наблюдая, как девушки выбираются из кузова, капитан постукивал ногой об ногу, потом, также молча, повел их куда-то узенькой тропинкой, протоптанной в снегу между высокими елями.

Он шагал быстро, девушки едва поспевали за ним, и по его пренебрежительному молчанию и отрывистым фразам Саша Шляхова заключила, что капитан не очень-то рад их приезду.

— А хозяева не очень-то приветливы, — шепнула она Марии.

— Даже не поинтересовался, как доехали, — вполголоса откликнулась та.

Впрочем, девушкам сразу же пришлось изменить свое мнение о гостеприимстве фронтовиков, как только они попали в подготовленный для них блиндаж. Жарко натопленная печка, чисто вымытые деревянные полы, аккуратные нары… На столике стояла даже керосиновая лампа, настоящая лампа со стеклом, вместо коптилки из снарядной гильзы.

— У вас все так… хорошо устроены? — спросила капитана Клава Маринина, поведя рукой вокруг.

— Обстроились, — уклончиво ответил тот. — Живем здесь давно.

Сейчас, при свете лампы, капитан выглядел не таким угрюмым, как вначале показалось девушкам. Смуглое, тщательно выбритое худощавое лицо его, с коротко подстриженными темными усами над сухими тонкими губами, было бы мало приметным, если бы его не украшали удивительно выразительные спокойные глаза. Черные, влажно-блестящие, они сразу же приковали к себе внимание девушек: так привлекательна была в них жизнерадостная, немного лукавая усмешка.

Капитан присел на корточки, подбросил в жарко полыхающую печь-времянку березовых чурок.

— В ведре чистая вода, — сказал он, выпрямляясь. — Можете с дороги умыться. Потом ужин принесут.

Капитан прикурил от головешки и вышел. Вернулся он через полчаса в сопровождении двух солдат. Они принесли котелки, термос с ужином, покрыли стол чистым куском полотна и, с откровенным любопытством посмотрев на девушек, ушли.

— Садитесь! — предложила Саша капитану, когда девушки разлили в ярко начищенные котелки дымящийся наваристый борщ.

— Спасибо! Ужинал.

Капитан присел на нарах, в сторонке, и, больше не обращая внимания на девушек, углубился в газету, вернее в обрывок газеты, так как остальная часть ее была, видимо, уже использована на самокрутки.

— Вот это борщ! — похвалила шепотом Люба Сарычева.

— Я такой, только дома ела, — тоже шепотом откликнулась Шляхова.

За дверью блиндажа послышались шаги. Кто-то осторожно спускался по ступенькам, затем пошарил рукой, отыскивая щеколду.

Капитан встал и открыл дверь. Высокий, худой человек, в плащпалатке, накинутой поверх шинели и завязанной под подбородком, шагнул вперед, огляделся и неожиданно пропел фальцетом:

— Мой крик невольный восхищенья!.. Какой волшебник живет в таком раю?..

С музыкальным слухом у пришедшего было явно неблагополучно, к тому же вместо «р» у него получалось грассирующее «г» — «кгик», «гаю» — и столь неожиданным и комичным было его появление, что все в блиндаже рассмеялись.

Засмеялся и вошедший.

— Олег Сергеевич Гепейников, — отрекомендовался он все в том же полушутливом тоне. — Фотокогеспондент агмейской газеты.

Он только сейчас заметил капитана и приветственно поднял руку:

— Капитану Касаткину! Знаменитому снайпегу!.. Репейников развязал шнурки плащпалатки, аккуратно сложил ее и потер озябшие руки.

— О! Гогячий чаек! — воскликнул он, увидев пар над котелками, стоящими на печке.

— Садитесь! — предложила Мария, подвигаясь и уступая место.

Повторять приглашение не требовалось. Репейников, достав из своей объемистой полевой сумки жестяную кружку, подсел к столу, шумно отдуваясь, принялся потягивать крепкий горячий чай.

— Я водохлеб, — общительно пояснил он между двумя глотками. — Пгошу не обижаться… Кипяточек весь выдуем… Шедевг, а не чай!..

Он болтал без умолку, и через несколько минут все уже знали, что до войны он работал на Потылихе, на кинофабрике, сперва монтажером, потом оператором, на фронт попал с ополчением, а недавно его взяли в армейскую газету.

— Москвичи есть? — сыпал он вопросы. — Есть? Чудесно! Я жил на Смоленском бульваге… Иван Семенович Козловский у меня часто в гостях бывал… Очаговательный человек… Я вам снимки покажу. Мы вдвоем…

Он спохватился и полез в сумку. Вытащил газету, протянул ее капитану:

— Еще не читали? Сегодняшняя. Посмотгите на пегвую стганицу…

Девушки с любопытством посмотрели из-за плеча капитана в газету.

Репейников извлек из сумки еще один экземпляр, протянул им.

— Узнаете?

Фотоснимок изображал капитана Касаткина, прильнувшего к оптическому прибору снайперской винтовки. Подпись под фотографией Мария прочла вслух:

— «Снайпер капитан Касаткин в засаде. За время боев у населенного пункта Эн он уничтожил сорок девять гитлеровцев».

Лица девушек быстро повернулись к капитану.

— Ну, как? — осведомился Репейников с таким значительным видом, словно это он, Репейников, уничтожил столько фашистов.

— Плохо, — коротко сказал Касаткин. — Смеяться будут.

— Это почему же? — удивленно подняв бровь, спросил фотокорреспондент. — Чудесный кадг. Чегез светофильтг снимал… Смотрите, как облачка пгогаботались.

— Про облачка судить не берусь, — перебил Касаткин. — Вам виднее. Но какая же, к шуту, это засада, когда вы меня у штабного блиндажа щелкали? Так бы и написали… Читатель, думаете, не разберется? В засаде, а… фотограф впереди снайпера… Ерунда!

— Ах, вы вот о чем! — успокоенно протянул Репейников. — Это пустяки… В искусстве это газгешается…

Мария и ее подруги спора не слушали. Перед ними был сам Касаткин, прославленный снайпер, о котором им приходилось так часто слышать на курсах, и они сейчас разглядывали его с величайшим любопытством и восхищением.

— Вы тот самый Касаткин? — воскликнула Люба Сарычева. — Вот вы какой!

— Обыкновенный…

Стены блиндажа вдруг затряслись от близкого разрыва. Репейников вскочил, лицо его вытянулось.

— Агтиллегийский обстгел, девушки! — крикнул он. — Я газведаю…

Он схватил шапку, шинель и молниеносно исчез за дверью.

— Это нас обстреливают? — шепотом спросила Мария.

— Нет. Километрах в трех бросил, — успокоил Касаткин. Слева, затем через минуту справа, еще ближе, разорвались два снаряда. Капитан взглянул на ручные часы:

— Аккуратные! В двадцать ноль ноль обязательно шум поднимают. Хоть часы проверяй.

— И это надолго? — спросила Саша Шляхова. Ей, как, впрочем, и остальным девушкам, было не по себе.

— Сейчас прекратят, — уверенно произнес Касаткин. — Балуются…

Он не ошибся. Сделав еще три-четыре выстрела, противник смолк.

Репейников появился спустя несколько минут, с бравым видом объявил:

— Ничего опасного, девушки. Можете спокойно пить чай.

В ответ раздался дружный хохот.

— Вот спасибо, — давясь от смеха, сказала Люба. — Если бы вы не успокоили, мы бы от страха тоже в щели полезли.

— В щели?

Репейников осмотрел свою измятую, вывалянную в снегу шинель, отряхнулся и смущенно сказал:

— Агтобстгел не пегевагиваю…

— Его никто не любит, товарищ техник-лейтенант, — утешил его Касаткин.

Он заметил, что кое-кто из девушек стал клевать носом, и поднялся:

— Ну, пусть гости отдыхают. Пойдемте, товарищ техник-лейтенант.

Полковник Рубанюк с утра поехал на командный пункт Каладзе. Пробираясь в его низенькую землянку, он столкнулся с Путревым.

— Что у вас за трескотня на левом фланге? — спросил он замполита.

— У Лукьяновича что-то немцы шумят. Командир полка связывается с ним.

Каладзе, зажав между плечом и щекой телефонную трубку, слушал и одновременно вертел цыгарку.

— Что там? — спросил Рубанюк, сбрасывая полушубок и присаживаясь на скрипящую дощатую кровать.

— Два немца к Лукьяновичу перебежали, — доложил Каладзе, кладя трубку. — Ну, по ним — свои же…

— Любопытно. Пусть ко мне в штаб направят.