Долгое время Альенора, занятая детьми, полагала, что перемена в Генрихе, которую она не могла не заметить, произошла из-за ссоры с Томасом Бекетом. На ее месте любая женщина простого склада ума, заподозрив неладное, скорее поискала бы где-нибудь в ближайшем окружении причину более личного свойства. Но Альенора привыкла думать прежде всего о государственных делах, и хотя с появлением Бекета она постепенно отошла от активного участия в управлении страной и уделила больше времени семье, тем не менее она, будучи достаточно искушенной женщиной, хорошо понимала истоки и серьезность разногласий между Генрихом и Бекетом. И ей доставляло мало радости сознание того, что она оказалась права в своих предостережениях относительно Бекета и что произошло именно то, о чем она предупреждала.

Генрих и Бекет работали в редком и абсолютном единодушии целых шесть лет и, казалось, были одного мнения по всем важным вопросам. Они не только вместе трудились, но и охотились, проводили свободное время, развлекались. Когда в конце этого шестилетнего периода умер архиепископ Кентерберийский, Генрих счел вполне логичным назначить Бекета на это место. Томас сперва колебался, и Генрих, полагая, что он страдает от излишней скромности, сердечным тоном заметил:

— Для человека ваших способностей, Том, это не составит трудностей. У вас уже есть сан священника, и вас можно в любой день произвести в архиепископы. В качестве архиепископа Кентерберийского вы будете управлять всей церковью Англии так же, как в должности канцлера вы управляете судебными учреждениями. А что может быть лучше для сохранения мира и спокойствия в этой стране?

— Есть одна закавыка. Мои две должности могут в один прекрасный день вступить в конфликт между собой. Как быть тогда?

— Это никогда не случится. Вы здравомыслящий человек, и я уверен, что в любых обстоятельствах поступите разумно.

— Но священнослужитель дает ответ и должен ставить Бога и церковь превыше всего.

— Разумеется, — согласился Генрих. — Все христиане ставят Бога на первое место.

— Но подчас верят в Бога по-разному, — заметил Томас мрачно.

Он соглашался занять должность архиепископа, но продолжал настаивать на одновременной отставке с поста канцлера. Однако Генрих не хотел об этом и слышать. Хлопая друга любовно по спине, он доказывал, что в Англии нет человека, которому он мог бы доверить какой-нибудь из этих постов. А потому дорогой Том — такой умный и такой преданный — должен сохранить за собой обе должности.

Вскоре Генрих отправился на континент. В его отсутствие Бекет сложил с себя обязанности канцлера и передал Большую государственную печать младшему Генриху, принявшему ее в качестве представителя отца.

Это известие неприятно поразило вернувшегося Генриха, но первая встреча с новым архиепископом еще больше потрясла его. Куда девался веселый, остроумный, совсем мирской канцлер, который прекрасно одевался, любил роскошь и удовольствия, чья кухня считалась самой изысканной в Европе и за чьим столом ежедневно обильно кормили сотни людей редчайшими блюдами. Вместо него Генрих увидел бледного, худого церковника, истощенного молитвами и постами, носившего под мантией архиепископа власяницу.

— Том никогда ничего не делал наполовину, — утешал себя Генрих. — И у него всегда была определенная склонность к позерству… Когда желание выдавать себя за безупречное духовное лицо пройдет, он снова сделается самим собой.

Но уже через несколько месяцев началась та самая ссора, отголоски которой докатились до самых отдаленных уголков христианского мира и продолжали звучать в течение многих сотен лет. Суть ее была чрезвычайно проста. Речь шла о том, должны ли были рассматриваться дела служителей церкви, нарушивших закон, в обычных или церковных судах, где наказания были значительно мягче? До сих пор вопрос решался в пользу церковных судов, но Генрих затратил годы на разработку и внедрение в практику разумных и справедливых законов, которые оправдывали его прозвище «Генрих Законодатель», и он твердо верил, что любой гражданин — от самого могущественного барона до последнего виллана — должны эти законы соблюдать в равной степени. Бекет с таким же упрямством отстаивал ту точку зрения, что на церковников не распространяются законы страны, в которой они живут, они подчиняются лишь церковным установлениям и отвечают только перед церковными судами.

Прошло некоторое время, прежде чем Генрих решился рассказать Альеноре о разногласиях. Он помнил ее предостережения и боялся, что она скажет: «Я ведь тебя предупреждала». Но с углублением спора Генрих почувствовал потребность в сочувствии и поддержке, и вот однажды, накричавшись с Бекетом без всякой пользы до хрипоты, он влетел в покои жены и облегчил свою душу, как привык это делать в первые годы их семейной жизни.

— По существу, это означает, — воскликнул он, — что священника можно повесить только после того, как он совершит два убийства! Какой-нибудь парень принимает самый низший церковный сан, потом в драке проламывает кому-то череп. Его тащат в суд, где он немедленно заявляет: «Я пользуюсь привилегией служителя церкви». Его передают церковному суду, а там похожий на старую бабу аббат или епископ проблеет: «Вы испорченный малый! Мы не можем вас больше использовать в качестве священника. Лишаю вас духовного сана». И преступник выходит вольный, как птица, чтобы при желании совершить еще убийство. Это неправильно и несправедливо. Это издевательство над законом, который должен и будет главенствовать!

— Конечно, описанная тобой ситуация выглядит нелепо, — согласилась Альенора. — Но такое случается не часто. Священники редко совершают тяжкие преступления, наказуемые через повешение.

— Но это еще не все. Сразу встает вопрос: кого считать духовным лицом? Они заявляют, что любой, умеющий читать и писать, может претендовать на привилегии церковнослужителей. Это не только позорно, но даже хуже. У нас сейчас сложилось такое положение, когда каждый негодяй, прежде чем совершить преступление, заучивает наизусть, не вникая в смысл, так называемый пароль висельника — несколько фраз из Священного Писания, которые он выбалтывает в суде, и становится духовным лицом, то есть недосягаемым для английских законов. Том Бекет, обуянный гордыней, не хочет понять, что это вредит самой церкви. От мнения: все преступники — духовные лица — только один шаг до утверждения: все духовные лица — преступники. С этого момента все злоумышленники без исключения могут претендовать на признание своего статуса духовного лица. Я вовсе не требую, чтобы церковные суды отказалась от своих прав. Большинство из них выполняют полезную работу, разбирая мелкие нарушения закона. Я хочу лишь одного: если служитель церкви обвиняется в совершении преступления и церковный суд признает его виновным, то его дело должен рассматривать обычный суд. Разве это не разумно и не справедливо?

— Вполне, для меня… и для тебя. Для всех нормальных, разумных и справедливых людей, Генрих. Беда в том, что мало таких, которые сочетали бы в себе сразу все три качества. Бекет не принадлежит к их числу. У него мания власти. Когда он был канцлером, то властвовал над законом: следовательно, верховенствовать должен был закон. Теперь он священнослужитель и властвует над церковью, а значит, верховенство должно принадлежать ей.

— Но этого не будет, пока я жив, — сказал Генрих. — Если Том не пойдет на компромисс, я стану сражаться с ним до тех пор, пока один из нас не падет мертвым!

На какой-то момент он сердито уставился в пространство, видимо мысленно прикидывая длительность и ожесточение предстоящей борьбы, а потом более мягким тоном добавил:

— Беда в том, что я все еще люблю этого идиота. Оглядываясь назад, я вспоминаю то прекрасное время, когда мы дружно работали и как нам было весело. Вспоминаю тот случай, когда нас остановил нищий… Если друг превращается во врага, это воспринимается как-то особенно горько.

Альенора пробормотала что-то в утешение и постаралась переключить разговор на более приятную тему. Вместе с тем она думала: «Как странно, что именно сейчас он упомянул тот инцидент с плащом, но так и не понял его значения. Я ведь ясно слышала предостерегающий колокольчик, и он звенел у меня в ушах все эти годы. Быть может, мне следовало поговорить с Генрихом более откровенно? Быть может, мне следовало попросить его хорошенько подумать, прежде чем делать канцлера еще и архиепископом… Но изменилось ли что-нибудь, если бы я поговорила?»