— Никак, я слышу английскую речь? — спросила она пронзительным дребезжащим голосом.

— Ты не ошиблась, старая. Приятная встреча. Быть может, ты нам поможешь.

— О, я сразу догадалась, — хихикнула она. — Жила в Англии, когда мой муж был еще жив, очень давно. Но сразу узнала, хотя никогда прежде не слышала такой паршивый английский язык, на котором говорите вы. Что желаете знать, красивый господин?

— Поостерегись, старая! Ты разговариваешь с его величеством королем, — быстро вставил Ралф.

— С королем? С новым? Который разъезжает, утверждая справедливость? Действительно приятная встреча, ваше величество. Уже давно я нуждаюсь в справедливости. И подумать только, она сама ко мне пришла! Вот этот негодяй, — она указала крючковатым пальцем на мельника, — не пускает моих уток в свою запруду. А согласно давнишнему праву, он обязан. У меня есть договор на владения, его мне прочитал священник. В нем говорится: мои утки могут плавать в запруде. Но злодей поклялся, что свернет им шеи, и уже двоим свернул. Таким прелестным уточкам, и они вот-вот должны были нестись.

Отчасти раздраженный, но немного развеселившийся, Генрих сказал:

— Здесь так много воды… Почему твои утки непременно должны плавать в его запруде?

— Так записано в той бумаге. Кроме того, посмотрите сами, это единственное тихое место на речке.

Мельник что-то быстро забормотал в свою защиту.

— И что он говорит в свое оправдание? — спросил Генрих.

— Я отстаиваю свои интересы, — взвизгнула старуха. — Не могу одновременно излагать и его доводы.

— А я не могу вынести решение, не выслушав обе стороны, — заметил Генрих, которому старуха уже порядком надоела. — Ты должна подать жалобу в ближайший суд, и если твоя бумага правильная, дело решится в твою пользу. Для этого и созданы суды.

Генрих устало взобрался в седло. Цепляясь за стремя, старуха закричала:

— Но мне сказывали: вы чините правосудие на всем своем пути. Почему вы отказываете мне?

Несмотря на ее дерзость и упорство, что-то не позволило Генриху просто отпихнуть ее, но Ралф, перегнувшись, с такой силой дернул старуху за костлявую сморщенную руку, что та чуть не упала. Не испугавшись, она внезапно пришла в ярость.

— Так вот какова ваша славная справедливость! Я плюю на нее, — пронзительно завопила старуха. — Она подняла руку, и платок съехал с головы, обнажая седые космы. — Леклейвер отомстит за меня, — продолжала она выкрикивать, указывая на большую скалу. — Леклейвер, Леклейвер отомстит за меня несправедливому королю!

— Совсем спятила, — заметил Генрих. — И мы все еще не знаем, где переночевать. Поспешим дальше… Что такое? Чем ты встревожен? И ты? И… — Генрих увидел в надвигающихся сумерках мертвенно-бледные лица своих спутников. — Черт возьми! Кто этот Леклейвер, чье имя способно нагнать такого страху?

— Ваше величество, — проговорил Ралф изменившимся голосом, — это очень древнее дурное предсказание. И мы сейчас в местности, где когда-то обитал Мерлин, и возвращаемся из… О Боже, умиротворите ее, успокойте его…

— Я тебя самого умиротворю, — грубо проговорил Генрих, — если ты немедленно не объяснишь просто и понятно, почему вдруг одиннадцать сильных, вооруженных до зубов мужчин сделались похожими на кучку глупых баб. Кто такой, черт подери, Мерлин и кто позволил ему находиться на английской территории?

— Он был колдун, ваше величество, и жил в западной части страны сотни лет тому назад… Но его все еще помнят, потому что его пророчества сбылись, а некоторые должны еще осуществиться. И одно из предсказаний… Мерлин сказал, ваше величество, что король Англии, возвращаясь из Ирландии, поссорится с Леклейвером и умрет.

— И кто такой Леклейвер?

— Вон он стоит, — вмешалась старуха, — уже три тысячи лет, всегда бодрствующий, всегда настороже.

— Ты имеешь в виду эту скалу? — переспросил недоверчиво Генрих.

— Можете смеяться сколько угодно. Прежде люди были мудрее. Они знали его власть. Думаете, эти камни положены в воду, чтобы помочь таким глупцам, как вы, перейти на другой берег? Нет, их положили для того, чтобы в старые времена, когда люди были умнее, они могли стоять на них и опускать приношения в поток, доставляющий их к подножию Леклейвера.

Она посмотрела вверх ясными злыми глазами.

— За всю мою жизнь мне не доводилось слышать подобного вздора, — сказал Генрих. Взглянув, однако, вокруг, он увидел, что его люди вовсе не считают услышанное вздором. Они были явно напуганы — храбрые воины, отважно сражавшиеся с дикими ирландскими племенами. А Генрих знал людей, знал, что незнакомое и таинственное может страшить сильнее любой видимой опасности, знал, как быстро распространяются слухи и паника. Он также знал: чтобы иметь успех, нужно прослыть удачливым правителем. Если эту историю разнесут по свету, все станут считать его человеком, над которым тяготеет проклятие, человеком, осужденным на смерть.

— Ну что ж, — проговорил Генрих весело, — значит, Леклейвер угрожает мне, не так ли? Хорошо, я никогда не отказывался принять вызов!

С этими словами он повернул коня и поехал по берегу, пока не поравнялся со скалой. Здесь он спешился и с берега увидел, что Леклейвер не одинок. Эта скала являлась частью каменной гряды, тянувшейся поперек речки, несколько небольших камней выступали из пенных струй. Генрих решительно шагнул с берега на ближайший камень и сразу же почувствовал, что действовал чересчур поспешно. В некоторые времена года камни, должно быть, скрывались под водой, течение отполировало их до гладкости стекла или льда. Теперь, мокрые от брызг, они оказались необычайно скользкими, и не было ничего вокруг, за что можно было бы ухватиться руками. А тут еще и ветер. Почти незаметный, когда лишь слегка шевелил космами старухи, он, казалось, набрал силу, словно пытаясь столкнуть Генриха с его последней опоры.

«Быть может, все правда; возможно, мой сумасбродный, рассчитанный на эффект поступок уже предусмотрел старый колдун, и я умру, как он и предсказал. Все мои великолепные планы… и мальчики еще совсем юные…»

Но, как всегда, опасность придала Генриху мужества и силы, и он двинулся вперед, переступая с камня на камень, словно они были узорами на ковре. Вскоре он уже стоял в тени Леклейвера, который возвышался над ним на шесть или семь футов и был слишком гладким, чтобы на него можно было вскарабкаться. А потому он, стараясь сохранить равновесие на камнях, несколько раз ударил по скале кулаками, будто наказывая провинившегося пажа.

Затем Генрих повернулся и, поскользнувшись, какой-то ужасный момент балансировал, подобно журавлю, на одной ноге. Устояв, он затем шагнул вперед, не удержал равновесия и, поняв, что его спасение в быстроте, стремительно кинулся к берегу, перепрыгивая с камня на камень. Со стороны его движения походили на резвый танец. Когда с последним прыжком Генрих очутился на берегу, наблюдавшие за ним люди громкими криками выразили свое облегчение и восхищение. Взобравшись на лошадь, Генрих в знак приветствия поднял руку. Ралф повернулся к старухе.

— Довольно болтать о Леклейвере. А теперь, прежде чем я вырву твой лживый, злобный язык, назови ближайший приличный дом, где его величество может переночевать.

— Здесь только одно место, достойное столь отважного, красивого мужчины, — захныкала жалобно старуха. — Это дом господина Уолтера Клиффорда. Прекрасный дом, постели с перинами; самый подходящий для таких приятных господ.

Она показала направление, стараясь во время разговора держаться подальше от Ралфа, и Генрих, чувствуя, как от холодного ветра стынет под рубашкой вспотевшее тело, с ее последними словами сразу тронулся в путь. Ралф последовал за ним, забыв о своей угрозе старой карге. Отъезжая, наши путники слышали ее дикий смех, отзывавшийся эхом среди окружающих скал. Будучи в приподнятом настроении, они весело восприняли этот хохот.

В доме, куда она их направила, и в тот самый день, когда он открыто пренебрег Леклейвером и Мерлином, Генрих Плантагенет впервые встретил молодую девушку Розамонде Клиффорд, которой впоследствии суждено было стать легендой. Эта встреча оказалась чревата серьезными последствиями, которые, в конце концов, привели к катастрофе. Старуха среди своих беспризорных уток, Леклейвер, возвышающийся над пенистым потоком, и Мерлин, затаившийся в полумраке, могли вдоволь посмеяться над Генрихом II.