Все уже спят. А я все ворочаюсь на постели, все перебираю разное. Думаю о сыне, — впрочем, что о нем думать? Он уверенно налаживает контакты и, как видно, добивается чего-то своего.
— Когда же ты пишешь? — как-то спросил я его.
— Совсем нет времени. Союз отнимает много. Но ничего не поделаешь, надо. Нужно закрепиться, чтоб имя стало авторитетным. Потом легче будет издаваться.
— А разве это не от книги зависит?
— Ну, и от книги, конечно. Но и положение тоже помогает.
— Контакты, положение...
— Что?
— Да нет, так, ничего...
И на самом деле ничего. Что я могу ему посоветовать, если все это литературное хозяйство мне совершенно незнакомо.
Думаю о дочери. Она искусствовед, замужем. У нее двое ребят, муж — редактор издательства. Работает Ирина вроде бы и по специальности, связана с художниками, но занимается только технической работой.
— А как твоя искусствоведческая? — как-то спросил я ее.
— Не до нее.
— Жаль. Ты ведь хотела о Пластове написать монографию.
— Хотела.
— И не пишешь. Говорят, на выставке в Московском манеже было две тысячи его картин. А это всего пятая часть им сделанного.
— Да.
— А почему же не показали все?
— Для этого потребовалось бы пять манежей.
— Пять манежей! Вот это работник! А может, ты все же взялась бы за монографию, потихоньку хотя бы. Исподволь. Мне бы очень хотелось, чтобы ты принялась за нее. Ведь ты же училась в академии, и успешно. И диплом защитила на «отлично». Так в чем же дело? Если хочешь, я буду собирать материалы о нем, чтобы тебе было легче.
— Ну что ты... Я и сама, мне надо только выкроить время. А его у меня, как всегда, не хватает... А знаешь, я только теперь начинаю тебя узнавать. Сколько помню, ты всегда был в отъезде. Приедешь, навалишь нам с Валеркой подарков и опять куда-то исчезнешь. Но сколько было радости, когда ты приезжал... А потом мы стали скучать, ждать тебя. И вот теперь ты никуда уже не уезжаешь, и как жаль, что я не живу с тобой.
— Ну, об этом жалеть, может, и не стоит. Не всегда дети уживаются с родителями, тем более когда уже свои семьи.
— Может, ты и прав. Тогда жаль, что мало с тобой жила в детстве... Ты знаешь, почему-то мне представлялась твоя и мамина жизнь безоблачной. И когда выходила замуж, думала, что и у меня будет так же.
— Безоблачной? Ну, это тебе только казалось. Такой у нас не было. А что, разве у тебя не очень с Митей?
— Нет-нет, все хорошо. Скоро мы поедем на Юг. Он специально взял одну большую работу на дом, закончит ее, и поедем. На самое синее в мире... А как ты с мамой?
— Ну как? Нормально. Ты вот сказала, начинаешь только теперь познавать меня. То же самое происходит и у меня с матерью. Ну и, естественно, кое-что открывается, чего я не знал. И, к сожалению, не очень-то радующее меня.
— А что именно?
— Ну, такого ничего нет. Все по мелочам, но набирается. Знаешь, как мозаика.
— Надо быть снисходительнее.
— А я ничего. Ты спросила, я тебе и ответил. — Я ждал, она спросит: «А ты как живешь?» Не спросила, наверное, думает, хорошо живу. Еще бы, на заслуженном отдыхе, ничего не делаю. — У тебя что-то усталый вид, Ира.
— Работа, дети, дом — конечно, устаю. Но с Дмитрием мы живем дружно... Ничего, вот поедем, я и отдохну.
За окном спящий город. А мне никак не уснуть. Думаю о жене. Я совсем не хочу ее обижать, да и не в моей натуре это. Но так уж усложненно складываются у нас отношения. Собственно, той любви, о которой пишут в романах, у нас, пожалуй, и не было. Познакомился я с ней на вечеринке у товарища. Небольшого роста, миловидная, веселая. Мне она понравилась. Тем более что я только вернулся из тайги. Что-то говорю ей, она смеется, и вижу — нравлюсь ей. Тут уж у меня голова совсем пошла кругом. К тому же на вечеринке были еще два инженера из нашей конторы, а она предпочла меня. Мне почему-то думалось, в таких случаях девчата должны в первую очередь обращать внимание на инженеров. Глупость, конечно, но так думал. Через месяц и свадьба. Ну, а теперь выясняется некоторое несоответствие, но не разводиться же. В Валерии она, как говорится, души не чает. Что бы он ни сделал, всегда прав.
— Он не очень-то уважает меня, — говорю я.
— Это тебе кажется. Валерий очень воспитанный человек. Ты многого в нем не видишь и не понимаешь. Он очень остроумный. Ну, бывает и раздраженным. Так это понятно, он большой, серьезный деятель. К тому же перспективный. Надо тебе быть снисходительным. (Опять — снисходительным!) Где-то и уступить. И потом, мне непонятно — ты не гордишься им. Почему?
— Ну, я пока не вижу к этому оснований.
— Вот-вот, в этом все и дело — не видишь!
Времени уже три, а сна все нет. Думаю о невестке, но тут же и перестаю, — тогда совсем не уснуть. Невестка меня не любит. За что? Этого я не знаю. Мы ни разу с ней не поговорили спокойно, все на рапирах. Может, надо и к ней быть снисходительным? Может, и к ней...
Кое-как уснул, но спал чутко. Несколько раз просыпался, и в шесть утра уже совсем сна не было. Встал. Против всякого желания сделал зарядку. Вышел на улицу. Было безлюдно и светло. И, как всегда бывает весной, в воздухе сквозила отрадная чистота. На карнизах утробно ворковали голуби.
Я вышел на набережную, прошел по ней до парка и вернулся домой, к завтраку.
Только сели, как раздался телефонный звонок. Валерий быстро подошел, снял трубку.
— Да! — раздался его голос, и тут же: — Отец, тебя.
Я хотел было взять трубку, но он задержал мою руку.
— Ты скажи своим приятелям, чтобы звонили после двенадцати, когда меня не бывает дома, — сказал он и только после этого допустил к телефону.
— Олег? Привет! Это я, Кунгуров Игорь. Слушай, ну как, не говорил с сыном насчет того, чтобы он обработал мой материал?
— Нет. Я же тебе сказал, чтобы ты сам с ним договаривался.
— Разве? А мне почему-то подумалось, что ты согласился заинтриговать.
— А... Нет, я не говорил с ним.
— Ну, а можно его к телефону?
— Сейчас узнаю, — я прикрыл трубку ладонью. — С тобой хочет поговорить Кунгуров Игорь Петрович, — сказал я Валерию.
— Зачем это?
— Насчет своей книги.
— Какой книги?
— Поговори с ним. Он тебе скажет.
— Меня нет, я в Союзе, — отрывисто ответил он, не подымая головы от газеты.
— Его нет, — сказал я Кунгурову, — он в Союзе писателей.
— А когда будет дома?
— Не знаю.
— Ты скажи ему — если он не согласится сразу, я другого искать буду.
— У тебя что, склероз? Я же тебе русским языком сказал — толкуй с ним сам.
— А ты чего, в контрах с ним?
— Да нет, все в порядке. Просто я не лезу в его дела.
— Ну, вообще-то, правильно. Но мог бы и поговорить... Ты как сегодня, к Табакову не собираешься? Сыграли бы «пульку».
— Буду дома.
— У телевизора. Ну, давай-давай, облучайся. У тебя цветной?
— Да.
— Вот-вот, он-то и облучает. Я вечерком позвоню твоему классику, может и согласится. Как думаешь?
— Звони. — Я положил трубку, и тут же снова зазвонил телефон.
Валерий вскинул голову.
— Да, — сказал я.
— Ты что, никак обиделся? — раздался голос Кунгурова.
— Да нет, с чего ты взял.
— Ну, тогда ладно, а то я подумал...
— Нет-нет.
— Ну, будь здоров! А может, все же надумаешь «пульку» сгонять?
— Нет.
— Ну, ладно. А если надумаешь, я буду у Табакова. Я оттуда и позвоню Валерию. Как его, можно так или по имени-отчеству?
— Лучше по имени-отчеству.
— Добро. А материал, честно тебе говорю, богатый. Только надо привести его в порядок, обработать. Все же как-никак, а сорок лет изыскательской жизни, это тебе не баран чихнул, верно?.. Чего молчишь-то?
— Да нет, слушаю.
— Я говорю, сорок лет изыскательской жизни, это тебе не баран чихнул, верно?
— Конечно. А я и не знал, что ты столько лет собирал его, — сказал я, и зря. Кунгуров словно только и ждал этих слов. Обрадовался, что еще поговорить может. Наверное, один сидит.
