— Значит, это была ты?

— Я же сказала, что найду тебя. И нашла.

— Но я немолод. Прошло столько лет...

— Это не имеет значения. Прыгай.

Оказывается, мы стоим на краю крыши высоченного дома.

— Вот, смотри. — Она плавно взмахивает руками и начинает летать. — Не бойся, — и зовет меня к себе. И я прыгаю «солдатиком». На мгновение захватывает дух, но я тут же напрягаю тело, упруго машу руками, как крыльями, и начинаю парить. И вспоминаю, что уже не раз вот так летал и всегда мне было приятно, но сейчас особенно. Мы летаем долго, то приближаясь друг к другу, то отстраняясь. А потом идем полевой дорогой. Смеемся, оба счастливые, радостные. Я срываю цветы, отдаю ей. У нее уже целая охапка васильков.

— Ну куда так много, — смеется она и кладет мне на голову венок из васильков.

— Нет-нет, лучше тебе.

— Но я еще могу один сделать и для себя. Тут так много цветов... Послушай, а как же твой поезд и вещи?

И я тут же увидел, как мимо нас медленно-медленно идет мой поезд и какой-то усатый человек показывает в окно мой чемодан. Я бегу за ним, прошу, чтобы он выбросил его, но он смеется и свободной рукой манит меня к себе. И тут я ловлю себя на том, что не помню, как зовут ту девочку с толстыми короткими косичками. И от этого мне становится тревожно. А поезд уходит все дальше. И у окна никого уже нет.

— Меня зовут Валя Будько, — говорит красивая женщина и ласково-нежно глядит на меня.

— Да-да, я вспомнил. Тебя зовут Валя Будько. Конечно же, Валя Будько! Слушай, неужели ты всю жизнь помнила обо мне? Всю жизнь!

— Это не так уж трудно, если любишь. А ты разве не вспоминал меня?

— Вспоминал.

— Я знаю. И тебе было грустно.

— Откуда ты знаешь?

— Мы, женщины, все знаем.

Она встряхнула головой, и волосы у нее рассыпались. Они были до земли, волнистые, цвета червонного золота. Я хотел их коснуться. И вдруг увидал себя рядом с женой.

— Как тебе не стыдно! Я тебя жду целый день, а ты где-то пропадаешь, — говорит она. — Идем отсюда.

И я иду. Почему я так безропотно подчиняюсь ей? Откуда у нее власть надо мной? По какому праву? Я всю жизнь работаю, содержу семью. Должен бы я быть главным, но вот покорно иду.

Когда мы были молодыми, то часто ссорились. Доходило до того, что еще чуть-чуть, и разойдемся. Но этого «чуть-чуть» нам всегда не хватало. И после двух-трех часов пустой, страстной, всененавидящей ссоры внезапно мирились. И какое это было блаженство, когда прощали друг друга, и обнимались, и я глядел в ее глаза, гладил лицо, шею. И любил ее. Какое это было счастье! Теперь этого нет. Теперь мы не ссоримся и нет причин мириться.

Опять степь. Пустое, голое поле до самого горизонта. Я стою у большого камня.

— Ну, идем же! Ты рад каждому случаю задержаться.

Я не видал еще ни одного мужчину, который бы подчинил себе женщину. Он может ее убить, но подчинить не в силе. Порой мне кажется, что все женщины в сговоре. Они знают что-то такое, чего нам не дано знать. Они только и думают, чтобы подчинить нас. И тут бы их надо ненавидеть, но мне почему-то их жаль.

— Ну, идем же, идем!

Опять степь. Но уже другая. По ней в бесконечность уходит железная дорога. Поезда нет. И вещей моих нет. И я бегу. Но знаю — мне не убежать. Да и зачем? Моя жена не лучше и не хуже других жен. Это ведь только вначале, когда еще они недоступны, у них такой звонкий, радостный смех, будто в горле колокольчик. За один только смех можно полюбить и отдать все. И отдаешь самое дорогое — себя. И как только отдал, так тут же смех пропадает, словно его никогда и не было. И начинается совсем не то, о чем мечтал, чего ждал. Вот тогда и вспыхивают ссоры. Иногда я взрываюсь, нападаю на нее. Она внимательно глядит на меня, определяя, насколько это серьезно. Если не очень, то тут же идет сама в атаку. Если же всерьез, то принимает покорный вид и исполняет то, чего я требую. Но только на какое-то время. Пройдет немного, я успокоюсь, и она опять все поставит на свои места.

Я бегу к своему поезду. Наконец-то он появился!

— Ну что ты все исчезаешь? Зачем? Ведь все равно я тебя найду. Потому что ты мой. Навсегда мой. — Валя Будько обхватывает мою шею тонкими, теплыми руками и целует в губы. И это такое блаженство, какого я никогда не испытывал. Мне так хорошо! Я смотрю ей в глаза и плачу от счастья... И тут просыпаюсь. И понимаю, что все это сон. И закрываю глаза в надежде, что сон продлится. Но он уже ушел. И такое ощущение, что только что ушла от меня Валя Будько... Почему она приходит в сновидениях? Неужели действительно с тех далеких детских лет полюбила и не находит покоя? А может, это любовь ищет меня?

Я слышу, как жена хлопочет на кухне, готовя завтрак. Седенькая, маленькая, она появляется в дверях.

— Ты еще не встал?

— Сейчас встану.

Она садится на край постели, я подбираю ноги, чтобы ей было удобнее.

— Сегодня видела странный сон, будто ты ушел к другой женщине. Я бегала, звала тебя, но ты даже не оглянулся. Как я плакала! Проснулась вся в слезах...

— Приснится же, — не сразу говорю я.

— Да, ужасный сон, — она задумывается и, похоже, вспоминает все, как было в ее сне.

А я вспоминаю свой сон. Думаю о Вале Будько, о том, что она уже не первый раз приходит ко мне и, надеюсь, не в последний.

1978

Больше двух недель Екатерина не выходила из дому. Не то что в магазин или к колодцу, и на двор-то не показывалась. Все за нее исполнял Николай: и воду носил, и хлеб покупал, и кур кормил. Бабы истомились в пустом ожидании. Уж так-то хотелось на нее посмотреть, но даже занавески на окнах она не сдвигала. Николай же, хотя и был открыт для обозрения, держал себя замкнуто. В магазине коротким кивком здоровался, становился в очередь и рот смыкал так плотно, что каждому становилось ясно — лучше и не спрашивать, ничего не скажет. Вместе с тем появилось в нем нечто новое, как бы просветление в лице, что вот ждал-ждал и наконец-то дождался своей радости.

Зато как жалок был Степан. После ухода Екатерины он никак не мог прийти в себя. И то не к месту смеялся, то пожимал плечами и начинал нервно курить. Пытались его расспрашивать, что это меж ними произошло, так Степан толком ничего не мог ответить. Жили, как все, нормально. Случалось, поругивал, но бить не бил. Детей вырастили. Дочку замуж выдали, уехала в райцентр. Сына в армию проводили. Гостей собрали — родню, дружков Володиных. Все как полагается. Поплакала Екатерина, когда он уехал. А потом стала перебирать в шкафу вещи. Ему и ни к чему было, что готовится она к своему уходу. Занята своим, и ладно. Никогда он в бабьи дела не лез. С другой стороны, и так понять можно: хоть бы чем себя занять, только чтоб отвести думы от Володи. Какое материнское сердце не обливается слезами, когда родное дитя уходит из дому. Степан посидел, покурил и завалился спать. А когда утром проснулся, в доме стояла такая тишина, что он сразу почувствовал неладное.

— Катя! — позвал он жену.

Она не отозвалась. И хотя понимал, могла быть и во дворе, еще больше встревожился, вскочил с постели, заметался по дому. Ее не было. Выглянул в сени. Во двор.

— Катя!

Во дворе ковырялись в мусоре куры. Петух стоял поодаль, наблюдал, как они работают. Было тихо и пасмурно.

«Куда она подевалась?» — возвращаясь в дом, подумал Степан. Посмотрел на часы. Начало шестого. В такую рань ей некуда было идти. Ведра были с водой.

— Ка-тя! — громко крикнул он.

Из горницы вышла кошка и стала тереться о его ногу. Он отвел ее и стал одеваться. И тут увидал на столе лист бумаги и на нем что-то написанное.