Через три километра тропинка вывела к дому. Это был большой старый дом, сложенный из дикого камня. Голые деревья плотно окружали его, видно летом все здесь тонуло в пышной зелени до самой крыши, крытой замшелой от времени черепицей. Три темных кипариса тянулись к небу у восточной стены, в отдалении виднелся загон для коз. Оттуда доносился детский крик козленка.

Сергей Николаевич осторожно постучал в окно, через минуту скрипнула дверь, из-за угла показалась сгорбленная старушка с коричневым пергаментным лицом и крючковатым носом. Ника спряталась за спину матери. Колдунья!

Но «колдунья» весело закивала головой, заулыбалась, собрав в ниточку морщины возле глаз.

— А-а-а, — вскричала она, — это вы будете новые жильцы! Милости просим, милости просим. Ваша дверь с другой стороны, там и ключ на гвоздике висит. Я покажу, идемте. А я еще со вчера полы помыла, паутинку кое-где скинула. Не бойтесь, комната хорошая, теплая.

Все это она говорила, сопровождая Улановых за угол дома. Там, кряхтя, дотянулась до ключа, отомкнула ржавый висячий замок, открыла двустворчатую дверь с облупившейся серой краской.

Комната оказалась большая, с высоким потолком, с двумя окнами, со щелястым давно не крашеным полом и старой побелкой на стенах. Дом уже дал осадку, кое-где половицы отошли от плинтусов вниз и скрипели на разные голоса. Была и нехитрая мебель. Кровать, стол, самодельный шкафчик для посуды и три табуретки.

— Располагайтесь, живите. У нас здесь спокойно, две семьи только. Вы, значит, третья. С той стороны, — она показала на глухую стену, — Матвей Ильич и Ольга Степановна живут. Люди солидные, тихие. Верующие, — добавила она почему-то шепотом. — А там, — махнула рукой в сторону, — мы. Я, дочка моя с мужем, и еще две девочки у нас. Хорошие девочки, ничего плохого про них сказать не могу. Учатся уже. Младшая в первом классе, старшая — в третьем. Только вот школа у нас далеко, да все в гору, в гору. Там, наверху, в поселке. В Биюкламбасе.

Она готова была говорить и говорить, но Сергей Николаевич остановил бабу Машу, так звали старушку.

— А, ну да, ну да, — согласно закивала она, — вам же еще вещи таскать, не перетаскать. Вы идите, а дочка пускай со мной останется. Посидишь со мной, доченька? Как тебя звать, а? Мы с тобой сейчас козляток пойдем кормить, травки им дадим. У нас на огороде осенняя травка так и лезет, так и лезет…

Нику после такого обещания не пришлось уговаривать. Баба Маша взяла ее за плечи коричневой иссохшей рукой и повела, переваливаясь на старческих, слабых ногах на свою половину.

К середине дня переезд завершился. Вместо трех ходок сделали две, помог рано возвратившийся с работы Панкрат. Он уже успел убрать в клубе все следы завершившегося ремонта и перенес инструменты в правление. Со следующей недели ремонт начинался там.

Воскресенье посвятили устройству на новом месте. К вечеру Наталья Александровна вдела веревочки в подрубку занавесок, Сергей Николаевич крепко натянул веревочки на двух гвоздях. Комната, освещаемая керосиновой лампой с начищенным до блеска стеклом, приобрела жилой вид.

За все время переезда и устройства Сергей Николаевич не раз поглядывал на жену пытливым взглядом, но ее лицо ничего, кроме озабоченности не выражало. Вечером, когда все хлопоты кончились, он не выдержал и осторожно спросил:

— Ну, как тебе?

— А ты знаешь, неплохо, — весело отозвалась Наталья Александровна, — по крайней мере, никто не морочит голову и не устраивает истерик. И потом, я всегда мечтала жить среди гор, у моря, в уединенном месте.

— До моря, положим, далековато, пока с этой горы спустишься, все ноги переломаешь.

— Наверняка здесь есть хорошая тропинка. А сейчас холодно, на море ходить незачем. Одно меня огорчает. Огорчает и огорчает. Я осталась без работы. Как мы проживем зиму, как прокормимся, ума не приложу.

Они стали жить в этом красивом и уединенном месте, в старом доме, на самом краю земли.

С соседями подружились. Дочь бабы Маши, Настя, и зять Трофим оказались неплохими людьми. Работа у них была сезонная, оттого жили бедно, за счет натурального хозяйства. Куры, козы, огород. Часто можно было видеть бабу Машу у допотопной мельницы, размалывающей между тяжеленными каменными жерновами твердые зерна кукурузы для мамалыги. Старушка одной рукой с трудом вертела отполированную до блеска железную ручку, другой подсыпала в выдолбленную ямку золотые иссохшие зерна. Жернова крутились с сухим монотонным шорохом.

Трофим и Настя были приветливы, в душу не лезли, на близкие отношения не напрашивались. Оттого у них и сложились ровные, приятные для каждой семьи отношения. А Ника подружилась с девочками Таней и Верой.

Другие соседи, Матвей Ильич и Ольга Степановна, до поры до времени держались особняком. Это была спокойная одинокая пара. Оба они были глубоко верующими людьми, и молчаливо страдали из-за отсутствия возможности часто бывать в церкви.

Однажды, уже ближе к зиме, Ольга Степановна постучала к Улановым. Наталья Александровна откинула крючок, та юркнула в дверь, быстро захлопнула ее и повела худенькими плечами под пуховым платком. На дворе свистел ветер, срывался дождь. Худощавое, большеглазое лицо Ольги было красно, словно она только что отошла от печки. Из разговора выяснилось, что именно так оно и есть. Улановых чинно пригласили на завтра к двум часам на именины Матвея Ильича. Пироги уже испеклись, получились знатные, так что, милости просим.

— Что же ему подарить? — задумалась Наталья Александровна.

Будь это именины самой Ольги, было бы проще. Подарила бы какую-нибудь симпатичную безделушку или нитку бус, а тут, иди, догадайся, чем можно человека порадовать. Наталья Александровна в сомнении выдвинула из-под кровати чемодан с книгами.

Она стала перебирать их, выложила часть стопкой прямо на пол. Трогала, гладила обложки, и вдруг открывала и начинала читать.

— Елки зеленые, вот ты уже уткнулась! Ты для чего чемодан открыла?

Наталья Александровна виновато откладывала очередной том в сторону. На самом дне чемодана взгляд ее упал на тонкую книжечку в сером бумажном переплете. Уголки ее были обтрепаны, обрез пожелтел от старости. Это было Евангелие, Новый Завет. Наталья Александровна помнила его у себя с детства.

— Вот, — сказала она, — вот, что мы подарим Матвею Ильичу.

Сергей Николаевич взял у нее Евангелие.

— Не жалко?

— Ты знаешь, нет. Он так страдает без церковных книг. Увидишь, он будет счастлив. А у меня останется молитвенник. И она показала бабушкин молитвенник в потертом бархатном переплете.

На следующий день, ровно в два часа, они пришли в гости к соседям. Стол был накрыт, в центре красовался румяный пирог с блестящей, смазанной желтком корочкой. Была закуска, винегрет, огурчики там, помидорчики, рыбные консервы в томатном соусе и крохотные пирожки с картошкой, на один «кус», как сказала баба Маша, умильно поглядывая на угощение. Играл патефон. Любимую песню Ольги Степановны.

Сергей Николаевич поздравил именинника, Наталья Александровна протянула завернутый в чистую бумагу подарок. Матвей Ильич смущенно улыбнулся одними глазами, поправил на переносице очки в тонкой оправе. Развязал узкую ленточку, пожертвованную Никой ради такого случая, и снял обертку.

Внезапно лицо его дрогнуло. Он быстро глянул на Сергея Николаевича, из горла вырвался неопределенный звук. Он прижал Евангелие к груди, потом оторвал от себя и снова впился взглядом в обложку, словно не верил своим глазам.

— Оля! Оля! — закричал он так громко, что Оля с испуга не удержала в руках, уронила стопку и бросилась подбирать осколки. — Да будет тебе, будет, потом соберешь, брось! Это к счастью, к счастью! Ты посмотри, ты только посмотри, что они нам подарили! — он истово перекрестился и поцеловал обложку.